Arendt_Kh_Vita_activa_ili_o_deyatelnoy_zhizni

снова в мир, откуда их как бы изгнахалюбовь. Но это возвра­ щение в мир, хотя оно составляетединственный возможный конец, во всяком случае единственныйвозможный hарру-епd историилюбви, оказываетсяв известном смысле также и кон­ цом любви, котораядолжналибо зановоохватитьзадетых ею, либо превратитьсяв одну из возможныхформ взаимопринад­ лежности.Любовь по своему существуне только безмирна, но

и разрушительнадля мира, а потому не только аполитична,но

даже антиполитична- возможно, самая мощная из всех анти­

политических сил.

Отсюда следует, что способность прощать должна была бы остаться вне поля нашего рассмотрения, если бы хрисгианство было право в том, что лишь любовь способна прощать, а имен­ но поскольку лишь любовь с такой исключительностью наце­ лена на кто-ты-есть, что ей уже не приходится даже специаль­ но осуществлять свое роди-него, но это как бы само собой полу­ чается постоянно в реальности любви. При этом любви, гос­ подствующей лишь в ее собственном тесно очерченном царсгве, соответствует в более широкой области человеческих дел лич­ ное отношение, которое нам всего лучше пожалуй описать ело­ вом .уважение'. Это уважение подобно аристотелевской cp/),ia тrОЛ/т/хrf), оно род "политической дружбы", не нуждаюшейся в близости и интимности; оно выражает уважение к личности, рассматриваемой однако в этом случае на том отдалении, ка­

кое развертывает между нами пространство мира, причем это

уважение совершенно неэависимо от качеств личности, способ­

ных вызвать наше восхищение, или от успехов, высоко цени­

мых нами. Так что несомненно современная утрата уважения, соотв. убеждение, что уважения заелуживает только удивитель­ ное и ценное, есть явственный знак возрастающей обезлички публичной и социальной жизни. Во всяком случае уважение создает вполне достаточное побудительное основание простить человеку то, что он сделал, ради того, кто он есть. Но из того, что тот самый кто, который непроизвольно обнаруживается в поступке и речи, есть подлинный предмет прощения, всего яс­

нее видно, что мы здесь имеем дело еще с определенным мо­

дусом действия, равно как здесь же и глубочайшая причина того, что никто не может простить сам себя; тот кто, ради кого кому-то что-то прощают, располагается вне опыта, который мы

причем и среди .лгримитивных" народов. ер. Мисеа Eliade, Тгапё dЪistоiге des religiol1s, Paris 1953, р. 212.

можем пметь с самими собой; он вообще доступен только вос­ приятию других. Не будь в мире окружающих, прощающих

нашу вину, как мы прощаем винящихся перед нами, мы тоже

не могли бы простить себе никакого проступка и ни одного промаха. потому что нам не хватало бы, в том числе и в нас самих, той личности, которая больше чем совершеннаяею не­

справедливость.

34Непредвидимостъ деяний и власть обещания

вотличие от прощенпн, в похитической сфере никогда не ПРlIнимаемого всерье:! уже потому что оно было открыто в ре­ лигиозном контексте и ПОСТавлено в зависимость от "любви", способность давать и сдерживать обещания и присущая ей власть гараНТИРОlJать будущее сыграла в политической теории

ипрактике исключительную роль. Что касается происхожде­

ния этой традиции, то мы можем с равным успехом думать о священной непреложности договоров и соглашений, на кото­ рой покоится римское право - pacta sunt sегvапdа,- или апел­ лировать к Аврааму, мужу из Ура Халдейского, который "из своей страны, от своей родни, из дома отца своего" пошел в чужие страны, чтобы повсюду, куда он приходил, улаживать споры соглашениями, словно командированный для того что­ бы проверять силу взаимных обещаний и порядок, вносимый ими в ХаЛС человеческого мира, пока в конце концов сам Бог в виду этого .хранения" заключил с ним договор. Начиная с рим­

лян во всяком случае теория договора стояла в средоточии по­

литической мысли, и это означает не что иное как то, что в спо­ собности обещания видели центральную политическую способ­

ность.

Непредвидимость будущего, этот туман недостоверного и неведомого. спорадически высветленный и развеянный актом обещания, возникает с одной стороны из неисследимости че­ ловеческого сердца, "вещи упрямой и отчаянной", имея исто­

ком принципиахьную ненадежность человеческого существа, никогда не способного сегодня поручиться за то, кем оно ста­ нет завтра; с другой стороны, эта непредвидимость объясняет­

ся средой плюральности, в которой движется действие, коль скоро последствия действия происходят не из самого деяния, а из ткани сопряжений, в которые оно попадает, соотв. И3 кон­ стеххяции, которую составхяет между собой сообщество рав-

324 Пятая глава: Действие

ночесгных, раВНОСПЛЫIЫХ обладателей способности к поступ­ ку. Что люди не в состоянии положиться сами на себя пли, что сводится к тому же, вполне довериться сами себе, - это цена, какою они платят за возможность быть свободными; а что они

оказываются не властны над тем что делают, не знают послед­

ствий и не могут положиться на будущее - это цена, какую они платят за то что вместе с другимн равными себе обитают в мире, иными словами, цена за ра,ДОСТЬ не быть одинокими и за

удостоверение, что жизнь не просто сон.

Задача, приходящаяся на долю способности давать и сдер­ живать обещания в области чеховечесних дел, заключается в том чтобы справиться с этой двоякой неизвестностью по край­ ней мере настолько, чтобы единственный другой путь введе­

ния чего-то вроде порядка в дела человеческого сосуществова­

ния, путь овхаденпя собой и господства над другими, не при­ шлось бы выбирать. Ибо обещание и возникающие нз него со­ глашения и договоры суть единственные связи, адекватные той свободе, которая дана под условием не-суверенности. Огром­ ное преимущество всех государственных форм, которые исход­

но покоятся на договоре и для которых идеал политически ут­

вержденных связей выведен нз модели союза, покоится на том что в них свобода возможна как позитивный модус действия. Причем они в отличие от политических органнзмов, опираю­ щихся на господство и суверенность, явно берут на себя риск допущения принципиальной непредвидимости человеческих дел и принципиальной ненадежности людей как таковых, боль­

ше того, принимают это прямо-таки в расчет, используя их как

бы в качестве среды, куда обещание бросает определенные стро­

го очерченные островки предвидимости. словно путеводные знаки в еще неиавестной и нехоженой стране. Коль скоро обе­ щания перестают быть такими островками в море неопреде­ ленности, как только начинается злоупотребление ими с целью планирования будущего и выравнивания маршрута, обеспечен­ ного во все стороны, они сразу теряют свою обязывающую силу и отменяют сами себя.

Мы уже упоминали, что власть возникает везде там, где люди собираются и действуют совместно, и что она всегда исчезает там, где они снова рассеиваются. Сила, скрепляющая эту со­ вместность - в отличие от пространства явления, собирающе­ го их, и от власти, сохраняющей существование публичного пространства, - есть связующая сила взаимного обещания, в конечном счете кристаллизующаяся в договоре. Даже суверен-

ность, которая всегда искажается и переходит в жажду господ­

ства, когда ее требует себе одиночка - будь этот одиночка ин­ дивид или сбившаяся в коллектив нация, - может осуществ­ ляться до известной, ограниченной степени сообществом, скреп­ ленным и связанным силой взаимного обещания. Суверенность вырастает в этом случае из независимости от будущего, пусть тоже ограниченной, она соответствует знанию о том, что еще предстоит, соотв. обоснованной вере в то, что существует це­ лый ряд вещей просто не могущих С\УЧJПЬСЯ: и границы этой обеспеченности суверена совпадают с ограничениями, каким подчинена сама способность давать и сдерживать обещания. Суверенность сообщества, скреплеиного и связанного внутри себя не властной волей одиночки, делающей из многих одно­

го, а намерением, вокруг которого многие соединились и ради

которого они связаны друг с другом обещанием, дает о себе знать в безусловном превосходстве по отношению к другим группам, настолько "свободным", что их не связывает никакое обещание и не скрепляет воедино никакое намерение. Это пре­ восходство возникает из возможности так управляться с буду­ щим и так располагать им, как есхи бы оно было современнос­

тью, и отсюда схедует как раз то, что гигантским и поистине

чудодейственным образом расширяется пространство, в каком может действовать власть.

Что только обещание делает человека также и для самого себя "вычислимым", а будущее контролируемым, было извес­ тно всегда; но впервые лишь Ницше, как мне кажется, со сво­ им великолепным чутьем к прослеживанию корней нравствен­ ных явлений указал на "сознание силы и свободы", возникаю­

щее у того, "кто дает свое слово как нечто такое, на что можно положиться, потому что он достаточно силен чтобы продер­ жаться даже против несчастий, даже ,против судьбы'", и Ниц­ ше пожалуй действительно единственный кто определил че­ ловека как "животное, смеющее обещать". Ницше же отожде­ ствил эту способность и смелость обещать с суверенностью и "чрезвычайной привихегией ответственности" ~б. Поскольку

~" Ясность, с какой Ницше видел эту связь между человеческой автономией и способностью давать обещания, позволила ему понять Соотношение между человеческой гордостью и сознанием, но к сожа­ лению обе эти догадки остались вне связи с его ведущей концепцией "воли к власти", а потому часто остаются не замечены даже исследо­ вателями его творчества. См. первые два афоризма "К генеалогии морали".

все совершаемое в историческое время предопределено к по­

гибели.

И это в известном смысле действительно так. Если дела че­

ловеческие предоставить им самим и не вмешиваться в них, то

они могут следовать лишь закону, властвующему над жизнью

смертных и подгоняющему ее неотвратимо от часа рождения к

смерти. Именно тут и вступает в действие способность поступ­

ка; он прерывает автоматическое течение повседневности, со своей стороны уже, как мы видели, в известном смысле пре­ рвавшее круговорот биологической жизни трудовым вторже­ нием в нее. Без этих способностей нового начала, постоянства и вторжсния жизнь подобная человеческой, "спешащая" от рождения к смерти, была бы обречена на то чтобы снова и сно­ ва опрокидывать все специфически чеховеческое в крушение и гибель. Против этой постоянно существующей опасности вста­

ет возникающая из поступка ответственность за мир, показы­

вающая, что люди хотя и должны умереть, но именно поэтому

они рождаются не для того чтобы умереть, а напротив, чтобы начать что-то новое, пока жизненный процесс не истрепал ис­ ходный лично-человеческой субстрат, пришедший с ними в мир. Но как с точки зрения естественных процессов прямоли­ нейное движение срока человеческой жизни между рождени­

ем и смертью представляется курьезным исключением из пра­

вила круговращательных движений, так же с точки зрения ав­ томатических процессов, вроде бы однозначно определяющих мировой ход вещей, всякое деяние представляется каким-то курьезом или чудом. Естественнонаучно говоря, тут снова и снова с некой даже закономерностью совершается что-то "бес­ конечно неправдоподобное". Что в этом мире существует со­ вершенно посюсторонняя способность совершать "чудеса" и что эта чудодейственная сиособность есть не что иное как посту­ пок, Иисус из Назарста (чье проникновение в суть поступка было так же бесподобно гхубоко и изначахьно, как, в другой области, лишь прозрение Сократа в возможность мысли) не

Только понимах. но и высказал, когда сравнил силу прощать с

властными полномочиями чудотворца, причем то и другое он

поставил на одну ступень и понял как возможности, присущие

человеку как посюстороннему существу ~7.

" Сам Иисус видех подлинный корень этой чудотворной силы человека конечно в вере, что мы здесь оставляем без рассмотрения. Для нас здесь важно только, что сила совершать чудеса не рассматри-

Чудо, вновь и вновь прерывающее круговращение мира и ход человеческих вещей и спасающее их от гибели, вложенное в них как зародыш и определяющее как ..закон" их движение, есть в конечном счете факт натахьности, рожденность, онтоло­ гическая предпосылка того, что вообще может быть такая вещь как поступок. (Недаром специфическое похитико-фихософское значение истории Иисуса, релпгиозное значенпе которой со­

средоточено конечно вокруг воскресения из мертвых, заклю­ чается в важности, придаваемой его рождению и рожденнос­ ти, так что, скажем, Иоганн Петер Гебель даже воскресшего Христа, ..взирающего с небес и наблюдающего наши пути", может еще называть ..рожденным", и именно потому, что он лишь как ..рожденный живет" 88.) ..Чудо" заключается в том, что вообще рождаются люди и с ними новое начало, которое они способны ПРОВОДIlТЬ в жизнь благодаря своей рожденностп. Лишь когда эта сторона действия осмыслена вполне, могут иметь место такие вещи как ..вера и надежда", т. е. те два суще­ ственных признака человеческой экзистенции, о которых едва лп что знали греки, - верность и вера были у них крайне ред­

ки и не имели веса в ходе их политических дел, а надежда счи­ талась злом из сундука Пандоры, ослепляющим людей. Что надо доверять миру 11 надеяться на благо мира, нигде пожалуй

не выражено энергичнее и прекраснее чем в словаХ'"какими рождественские оратории возвещают ..радостную весть : ..Дитя родилось нам".

вается как специфически божественная сила: вера движет горами, и вера прощает, одно не менее ..чудо" чем другое, и ответ апостолов, когда Иисус требует от них прощать семь раз на дню, гласит: ..укрепи

внас веру" (Лк 17,5).

ККВ рождественскойпроповеди. 1796.

ШЕСТАЯ ГЛАВА

VITA ACTIVA И НОВОЕ ВРЕМЯ

Оп нашел Архимедосу точку, но приме­ нил ее против себя; очевидно, он имел право найти ее лишь на этом условии.

Франц Кафка

35 Начало отчуждения мира

Три великих события стоят на пороге Нового времени и определяют лицо его столетий: открытие Америки и, впервые, исследование и покорение всей поверхности земли европейс­ ким человечеством; реформация и вызванное ею лишение цер­ кви и монастырей их имуществ, что стимулировало в новоев­ ропейской экономике процесс индивидуальной экспроприации и социальной аккумуляции; наконец изобретение телескопа и развитие новой науки, рассматривающей природу земли с точ­ ки зрения окружающего ее универсума. Эти события знамену­ ют начало Нового времени, но не современного мира, который складывается скорее лишь с Французской революцией; и хотя они тоже подлинные события и не могут быть объяснены как

звенья цепи каузальности, они все-таки еще стоят в каком-то

более или менее непрерывном континууме, где в каждом слу­ чае у события есть прецеденты и можно назвать по именам предтеч всех открывателей и изобретателей. Они являются, иными словами, в свете истории и не обладают своеобразным характером событий модерна, когда с взрывной силой внезап­ но на свет дня словно бы прорываются из недатируемой, безы­ мянной мглы какие-то подземные токи. Имена, которые мы с ними связываем, Галилео Галилей, Мартин Лютер и имена ве­ ликих морепхаватехей, кругосветных путешественников и аван­ тюристов из эпохи искателей и открывателей, имеют пока еще совершенно немодерное звучание. Чего им не хватает, так это небывалого пафоса новизны, абсолютной оригинальности, зву­ чащей нередко почти истерически заявки крупных авторов, ученых и философов начиная с семнадцатого века на увидение вещей никем прежде не наблюдавшихся, на продумывание

мыслей, какие никто прежде не думал 1. Эта заявка находит за­

тем свое естественное продолжение и осуществление в револю­ циях восемнадцатого века; но люди, стоящие на пороге Ново­

го времени, вовсе не революционеры и их мотивы и намере­

ния коренятся все еще в надежной традиции.

Ни одно из этих событий не могло так непосредственно привлечь к себе внимание современников, как открытие мате­ риков и океанов; ни одно не могло так глубоко взволновать душевный мир эпохи как неисцслимый разрыв, прорезавший с реформацией европейскос христианство; но несомненно ни

одно из них не вызвало меньше внимания и изумления чем тот

факт, что и без того уже значительный арсенал человеческих орудий увеличился еще на один прибор (первый, придуман­ ный для чисто научной цели), притом ни на что другое не год-

1 О новой науке, всгепза пцоуа, речь впервые заходит, похоже, в работе ита.льянского математика 16 века Никколо Тартахья, а имен­ но по поводу открытия баххисгики, соотв. первых геометрических расчетов траектории снаряда (я благодарна за это сообщение про­ фессору Александру Койре). Существеннее в нашей связи то, что Га­ лилей в своем "Звездном вестнике" ((;alilei, Sidel'eнs nuntius, 161 О) специально подчеркивает "абсолютную новизну" своих открытий, но даже это еще далеко от манеры и способа, какими Гоббс возвещает что вся политическая философия "не старше чем моя книга De cive"

(}fo!Jbes, English wOl'ks, ed. Moleswol'tll, 1839, 1, р. IX) или Декарт пи­

шет своему переводчику, что не знает ни одного философа до себя, умевшего вести де.хо философии хоть с каким-то успехом (предисло­ вие к "Началам философии"). Лишь в 17 веке стало общепринятым подчеркивать новизну, всегда абсолютную, в противоположность всей традиции и использовать это как объективный аргумент. Ясперс спра­ ведливо проводит раз.хичение между ренессансной философией, ког­ да "стремление утвердить оригинальную личность... требова.ло но­ визны как отличительного признака". и современной наукой, в кото­ рой "С\ОВО ,новый используется как объективный ценностный пре­ дикат" (Karl.Jaspeтs, Оевсапев und die Рпйоворше, 1948~, S. 61 n.). Яс­ перс показывает в той же связи радика.\ьное объективное различие между заявкой на новизну в философии и в точных науках. В яспер­ совском смысле так или иначе Декарт предлагает свою философию точно как ученый, сообщающий о новом открытии. Так, он может, скажем, написать: "je пе гпёгпе point plus de gloil'e de les асогг ггоцсёе [т. е. эти соображения], que [егап 1111 passant d'avoil' гепсопггё раl'

Ьоппепг а ses pieds quelque пспе ггевог, que la diligence de рlusiешs aurait inutilement cherche longtemps ацратауатп"["Моязаслугане боль­

ше чем путника, случайно наткнувшегосяна богатое всеми разыски­

ваемоесокровище"](Descartes, La recherche de 'а verite, Pleiade, р. 669).

§ 35 Начахо отчуждения 'vIира

ный кроме как для наблюдения звезд. Умей мы измерять стп­ мулирующую силу исторических событий подобно кинетичес­ кой энергии природных процессов, могло бы оказаться, что событие, при своем первом развертывании всего меньше бро­

савшееся в глаза, а именно первые шаги человека наощупь за

пределы Земли к открытию Вселенной, постоянно возрастало

в скорости и размахе, пока не оттеснило по значимости в тень не только громадное расширение освоенной поверхности зем­ ли, познание всего земного шара, но и казалось бы безгранич­ ное и все еще прогрессирующее накопление богатств на земле.

Так это или не так, фактом во всяком случае остается, что

открытие поверхности земли, измерение и картирование кон­

тинентов и океанов д.хихось веками и лишь сегодня пришло к

концу. Лишь в нашем веке человек начал захватывать в свое полное владение свою земную обитель и лишь сегодня широко

распахнувшиеся горизонты, недостижимо и маняще сопутство­ вавшие всем прежним поколениям на протяжении всей их жизни, сомкнулись В земной шар, чья величественная выпук­ лость во всех своих подробностях нам известна подобно лини­ ям на ладони собственной руки. И в тот самый момент, когда был открыт громадный запас земного пространства, тот же са­ мый земной шар начал сморщиваться, так что в обитаемом нами мире - а он хотя и результат Нового времени, однако никоим образом не мир Нового времени, - каждый человек почти в той же мере житель земли, в какой обитатель определенной страны. Современный мир есть протяженный по всей земле

континуум, из которого под напором скорости исчезли рассто­

яние и отдаление. Скорость покорила пространство и угрожа­ ла бы ему уничтожением, не будь ее непрерывно растущему

ускорению поставлена непреодо.\имая для тел граница, невоз­

можность одновременно присутствовать в двух различных ме­

стах. Ибо значение дали уничтожается, коль скоро уже нет та­ Кой точки на земле, которой нельзя было бы за несколько ча­ сов достичь из другой точки; даль еще, возможно, сохранится как языковая метафора; ее конкретное значение для челове­ чески земной жизни было то, что преодолеть ее можно было только положив на это время человеческой жизни, годы, меся­

цы или недели.

Что до открывателей и кругосветных путешественников в начале Нового времени, то они всего меньше хотели бы стать инициаторами этого процесса сморщивания земли. Что их при­ влекало, была широта просторов, и когда они следовали зову