Ильин И.А. - Собрание сочинений в 10 т. - 1993-1999 / Ильин И.А. - Собрание сочинений в 10 т. - Т. 7. - 1998

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

несет с собою ад слепого подчинения не-иоанновскому духу Запада.

Тот, кто воистину достоин, — тот не кричит о своем достоинстве; тот чувствует себя недостойным и не по заслугам удостоенным. Не притязай, смирись — и ты будешь от этого выше. Раскрой свои притязания и посягательства, провозгласи их — и ты пал ниже того, что мог себе представить. Вот православное мерило. Поэтому та гордыня, которую столь сладостно внушает нам католическая книга Шубарта, была бы утратой того самого иоанновского духа, который мы должны представлять.

Поскольку книга Шубарта обращена к Европе, она полезна и значительна. Поскольку она обращена к России, она содержит соблазн и совращение.

с) Далее. Легко сказать: один народ спасет другие народы. Это идея воинственная, идея меча и власти. Так оружие Александра I спасло Пруссию и Европу от Наполеона. Так оружие Николая I спасло Венгрию от революции. Так оружие Александра II спасло балканских славян от турецкого ига. Россия на протяжении своей истории много спасала другие народы — оружием и силою.

Но ведь тут идет речь о спасении души и духа — о новой вере, новой нравственности, новой культуре, т. е. прежде всего об обновлении души в других народах. Как же это возможно? Пересадкой, прививкой, переделкой? Ведь за каждым народом от тысячи до двух тысяч лет истории, географического быта, расового характера. Разве один народ может все это изменить у других? Самая идея спасения души и духа есть идея, подобающая Богу, откровению, благодати, а не людям. Земное же спасение есть дело меча и власти.

Правда, Россия показала, что она способна помочь другому народу бескорыстно. Русские войска оккупировали Францию 3 года (с 1815 по 1818 год) и ушли без всяких завоеваний. Но ныне нам будет решительно не до других народов, и навязывать им свою (еще не созданную) духовную культуру завоеванием мы не будем. Народы обновляются веками, когда получают Откровение свыше. Это дело Бога и веры. Идея же духовного

4 1 3

И. Л. ИЛЬИН

спасения прометеевских народов мессианским народом есть идея иудаизма и римского католицизма, а не идея иоанновского православия.

d) Мы, русские, должны сказать себе, что мы призваны быть о Боге в возможном совершенстве, петь Ему, служить Ему, цвести в Его восточных садах, а не гордиться

ине водительствовать. Мы призваны быть, а не слыть; быть, а не учительствовать. Нам надо идти вглубь, в себя

ивверх, к Богу, а не во все стороны, к другим народам, чтобы спасать их.

Крушение наше за последние четверть века — беспримерно.

Знаем и верим, что происходит закаление; что готовится в лучших сердцах очищение духа, расцвет веры, возрождение культуры. Но знаем также, что за эти 25 лет слишком много упущено, раздавлено и деморализовано.

Нам предстоит долгий путь очищения и покаяния, обновления и нового строительства; всенародного воспитания и культурного обновления. К этому делу мы должны приступить со скромностью и смирением, а не с настроением мессианской гордыни.

Я знаю, что духу иоанновского христианства принадлежит будущее. И знаю, что нам дано было влить этот дух в национальную душу нашего народа. Но именно поэтому мы должны быть свободны от не-иоанновских соблазнов Запада.

И должны начать со смирения и покаяния. Ибо соблазнились и пали. И в этом падении понесли как бы некую мзду за грехи и соблазны нашей собственной истории. Революция как бы разбередила все исторические раны наши и влила в них настоявшиеся яды Запада.

(Мы должны начать возрождение России не с отречения от своей веры и не от мании величия, а от покаянного очищения.

<Так, как еще в 1846 году звал к этому Алексей Степанович Хомяков: «Не говорите — то былое»>113.

414

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ПРИЗВАНИЕ ШАЛЯПИНА

ШАЛЯПИН КАК ХУДОЖНИК

1

Славный германский философ Гегель сказал однажды, что всякий великий человек обрекает свое потомство на то, чтобы оно истолковывало его и его жизненное делоТакая обязанность лежит в особенности на нас, русских, по отношению к нашим великим мыслителям, подвижникам и артистам. Ибо за нас и вместо нас этого не сделает никто. Другие народы не знают нашего языка, не чуют нашего духа, не видят наших культурных путей и заданий. О Шекспире, Леонардо, о Гете, о Дузе2 может сказать и написать исследователь любой нации. О Суворове, Боровиковском, о Ломоносове, об Ольге Осиповне Садовской может сказать только русский.

Большой человек вырастает в быте и в духе своего народа; он кость от кости его, он сразу его ученик и его учитель, он носитель его бремени, он разрешитель его национальных заданий. Он понятен только своему и только своим может быть истолкован. И если так обстоит всегда и во всем, то особенно в наше время, когда духовная жизнь в России подавлена, а наши замечательные люди — ученые, писатели, художники и артисты — живут и умирают на чужбине; и когда в подъяремной России можно говорить о них только с точки зрения «классового интереса» и «заслуг перед революцией». А больше всего это относится к нашим артистам, творчество коих длится один миг эстрады и сцены и уходит вместе с ними в невозвратимое прошлое. О них нужно и важно говорить, когда еще жив воздух, согретый их дыханием; когда еще слышится их голос и видятся созданные ими образы; пока живы воспринимавшие их современники, вместе с ними трепетавшие от их художественных созданий.

Вот так и с Шаляпиным. К нему это применимо особенно; ибо сценические воплощения его были так ярки

415

И.Л. ИЛЬИН

исильны, и производили непосредственно такое впечатление, что при жизни он не имел серьезной художественной критики.

То, что о нем писалось при жизни, было всегда:

1)или безмерная хвала его как артиста,

2)или безмерная хула его как человека.

Про Шаляпина при жизни писались или восторженные излияния, или описания его выходок и скандалов. Это объясняется и тем, что у нас вообще за последние 50 лет художественная критика, а особенно газетная критика, была не на высоте; и тем, что Шаляпин стоял слишком близко к нам — и давил своим талантом. А чтобы написать о таком явлении, надо было отойти от него немного и, главное, надо было зорко видеть пути и распутия русского художества. Вот почему Шаляпин и сам был недоволен своими критиками.

Его долголетний друг славный художник Константин Алексеевич Коровин в своих замечательных и очень зорких воспоминаниях о нем записал жалобу Шаляпина: «когда ругают, то неверно, а когда хвалят, то тоже неверно, потому что ничего не понимают»3. Суждение верное: у критиков и у хвалителей одинаково отсутствовало понимание искусства и его задач. А Шаляпин замечателен именно как вдохновенный творец искусства, а не как человек; критика и публика, плененная его пением и игрой, лезла к нему в артистическую уборную, вслед за ним в ресторан — и находила раздражительного, невоспитанного человека, который от застенчивости делался развязным, а от развязности грубым; и который, будучи от природы очень сильным и чрезвычайно вспыльчивым, — не одного поклонника своего избил, даже до членовредительства (одного поклонника, желавшего его качать, поднял и бросил в толпу, так что тот «крякнул, ударившись о мостовую»; а в Петербурге одному ювелиру в ресторане вывихнул руку).

Художественная критика призвана помогать артисту, растить его — и воспитывать публику. А у нас она то ругает и восхищается, то пристает к человеку, скрытому за артистом, — и разочаровывается, найдя не величие, а грубость и пошлость.

416

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

Шаляпину при жизни поклонялись, как м. б. никому другому, и ругали, как м. б. никого другого. Поклонялись как артисту и ругали как человека. И только за границей в эмиграции охладели несколько и к артисту, ибо это бьш уже не тот Шаляпин, и к человеку, ибо разочаровались в нем политически.

Революция 1917 года была переломом в жизни Шаляпина. И это знал он сам; это поняла и публика, я разумею русскую публику. Но от всего этого художественная оценка Шаляпина не подвинулась ни на шаг вперед.

Кто хочет говорить или писать о Шаляпине, тот увидит перед собою непочатую целину, не начатое дело; он найдет неточную, недостоверную биографию; есть книги, написанные самим Шаляпиным, отрывочные воспоминания о нем (самые ценные Коровина); множество фотографий, если они уцелели (ибо сниматься Шаляпин любил, как никто); до 30 двусторонне напетых пластинок и личный архив артиста — доселе еще недоступный.

Все это будет, надо надеяться, собрано его семьей и впоследствии опубликовано. А пока мы должны довольствоваться тем, что имеем.

Прежде чем приступить к моему изложению, я хотел бы вам напомнить его голос и его пение воспроизведением отобранных мною пластинок Эти пластинки любезно предоставила нам на сегодняшний вечер фирма «Нид», у которой они имеются на складе. Все пластинки — His master's voicd*.

Я поставлю: «Двенадцать Разбойников» с хором и «Песню Варлаама» из «Бор. Годунова».

2

Федор Иванович Шаляпин родился в 1873 году и умер 12 апр. 1938 года — шестидесяти пяти лет.

В своей первой книге5, написанной давно, еще в России, он дает очерк своего детства и бегло касается своей артистической карьеры и своего художеств<енного> развития; во второй книге — «Маска и душа. Мои сорок лет на театрах»6 — он рассказывает о своем худож<ественном> пути и рисует многое из второй половины своей жизни.

И.Л. ИЛЬИН

Итем не менее будущему биографу Шаляпина придется положить немало труда для того, чтобы дать его жизнеописание. И притом по двум причинам.

a) Воспоминания Шаляпина имеют характер романтический — он вспоминает, мечтая, и здесь многое наверное неточно. Так, Шаляпин был по паспорту крестьянином и сапожником и любил этим кокетничать. На деле оказывалось, что он никакой крестьянской работы не знает, что с крестьянами он даже попросту и разговаривать не умеет, боится их — и все крестьянство его паспортное.

Отец его бьгл волостным писарем сначала при вятской слободке, а потом в городской управе. И рассказывал: «А Федор говорит, что он крестьянин. Ну, нет. С ранних лет ничего не делал. Из дому все убегал и пропадал. Жив аль нет — не знаешь. Сапожником не был никогда. Нужды не видал. Где же! Я же завсегда ему деньги давал. И тогда-то он жаден до денег был, и сейчас такой же. С певчими убежал... Дишкант они у него нашли. Ну, и сманили»7.

Понятно, почему Шаляпин втайне так гордился и своей бухарской звездой, и тем, что император Вильгельм дал ему орден и сделал его фон Шаляпиным, дворянином Германии, и своим французским званием командора8. Но понятно также, что его будущему биографу предстоит очень осторожная критическая работа.

b) Во-вторых, воспоминания Шаляпина, особенно вторая книга, имеют апологетический характер — это сплошное самооправдание. В предисловии он, правда, заявляет: «Я выступаю перед читателем без грима». Но на самом деле его книга — сплошной грим; иногда тонкая артистическая рисовка: Шаляпин — светский позер; Шаляпин — строгий моралист; Шаляпин — рубаха парень; Шаляпин — мечтательный поэт; Шаляпин — верный, интимный друг целой плеяды больших русских художников: Васнецова, Серова, Врубеля, Кустодиева, Репина, Коровина, и еще Рахманинова, Саввы Мамонтова; Шаляпин — скромный ученик своих великих современников; Шаляпин — политический простак, плохо разбирающийся в политическом добре и зле; Шаляпин — независимый гражданин, одинаково храбро беседующий с

418

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

обер-полицеймейстером Москвы и с чекистом Куклиным и Рахией9, которые заявляют ему, что таких людей, как Шаляпин, надо резать, ибо талант нарушает равенство; а вот еще Шаляпин, простодушно дружащий в Кремле с Демьяном Бедным, из любопытства развлекающий за водкой, в вагоне, своими песнями Ворошилова, Фрунзе и Буденного и т. д. и т. д.

Грим иногда становится не очень тонким; напр<имер>,

врассказе о знакомстве с Кустодиевым: Кустодиев видит Шаляпина в великолепной шубе и хочет его написать. Оказывается, эту шубу поднесли Шаляпину в виде ордера

на шубу за концерт в Мариинском театре от какого-то большевистского учреждения10. Шаляпин знал, что, возможно, шуба краденая по лозунгу «Грабь награбленное» — так и пишет; шуба у него была своя, татарка кенгуровая — «брать не нужно было бы, но я заинтересовался. Пошел в магазин (т. е. в советский склад). Предложили мне выбрать. Экий я мерзавец — буржуй. Не мог выбрать похуже — выбрал получше». Все это дословно. Чужая шуба была увековечена на Шаляпине, он привез портрет в Париж, повесил у себя в кабинете.

Ау читателя вдруг делается острое чувство — выглянул Шаляпин без грима. И так — несколько раз. А что

востальном много грима, читатель узнает от самого же Шаляпина. В 1921 г. он едет в одном вагоне с Литвиновым и сов<етскими> дипломатами за границу, в Ригу концертировать и держит себя с ними так: держал себя посредственностью, который вообще мало что смыслит — и вдруг читателю становится ясно, что приблизительно в таком тоне простодушного, неопытного, мало смыслящего за пределами искусства парня написана и вся книга.

Грим отпадает. Тенденция книги выступает вперед. И за этим неспокойным, горьким, подчас страстным желанием оправдаться и пожаловаться читателю на жизненную непонятость выступает острая тоска тяжелого и в тяжести своей одинокого человека, которого грызет недовольство собою, совестный укор и большая гордость избалованного и не умеющего каяться человека.

Для внимательного, чуткого читателя книга Шаляпина «Маска и душа» есть книга по-актерски сыгранная,

419

И. Л. ИЛЬИН

как роль; роль неудавшаяся и обнаруживающая из-за литературного грима трагически искаженное лицо Шаляпина.

с) Эта трагическая тоска последних лет Шаляпина, для понимания коей дает чрезвычайно интересный материал книга Коровина, связана с двумя самыми неясными периодами его жизни. Это, во-первых, 1890 — 1892 годы, годы провинциальных скитаний, иногда бедности; когда Ш<аляпин> между прочим блуждал одно время по Кавказу, имел, по-видимому, не одну драку — а их у него было много в жизни и впоследствии, — голодал и однажды в драке кого-то убил — эта сцена ему потом снилась в буйных кошмарах, в которых он кричал

исонный пребольно дрался и расшибал себе руки11. Вовторых, это годы большевистской революции 1917 — 1922, когда Шаляпин одновременно бесконечно негодовал на то, что у него отняли нажитое богатство; презирал коммунистов, то грубо помыкавших его талантом, то подносивших ему за это помыкательство продовольствие, шубы, сервизы и звание народного артиста; в то же время он дружил кое с кем из коммунистов и художественно приспособлялся к их требованиям, угодливо искажая созданные им самим величавые образы; и наконец, был выпускаем ими за границу на условиях, которые кроме него были известны еще, по-видимому, Коровину

инемногим друзьям.

Сам Шаляпин и Коровин говорят об этом глухо, намеками, а у читателя от этих намеков делается тяжело и грустно на сердце.

Все это будущему биографу придется устанавливать и освещать — и если это будет серьезный и честный историк, то я не завидую его работе.

Нам пока достаточно установить основные вехи его биографии. Шаляпин родился в 1873 году. По-видимо- му, учился в низшей школе. Кончил ли ее — недостоверно. В гимназии, в университете (как Собинов), в консерватории не обучался. Все, что знал, приобрел беседами, чтением и жизненным опытом.

До 17 лет — участие в церковном хоре, любительское пение народных песен с матерью, любительское выступление в драме. 17 лет он поступает хористом в уфим-

420

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

скую оперетку — и там поет впервые12 Стольника — в опере «Галька» Монюшко, Фернандо — в «Трубадуре» Верди и Неизвестного — в «Аск<ольдовой> могиле» Верстовского.

Поступает писцом в земскую управу в Уфе — томится

итайно бежит.

С17 — 19 лет мечется по провинции от одной распадающейся провинциальной труппы к другой — выступает в водевилях, оперетках, даже танцором.

Его первый конц<ергный> репертуар: ариозо Руслана

Глинки «О поле, поле», ария Сусанина Глинки «Чуют правду» и романс Козлова «Когда б я знал»13.

Крайняя бедность, бродяжество по Кавказу, Тифлис. 19 лет — служит в Тифлисе писцом в бухг<алтерии> отд<еления>Закавказской ж. д.; сослуживцы уговаривают его пойти к Усатову, изв<естному> тенору Моск<овских> Имп<ераторских> театров, живущему в Тифлисе.

Усатов, тонкий и культурный артист, учит его бесплатно и помогает материально; школе его Ш<аляпин> обязан многим на всю жизнь. 20 лет, в 1893 году, поступает в Тифл<исскую> оперу — поет Мельника в «Русалке» Даргомыжского, Мефистофеля в «Фаусте» Гуно, Toнио в «Паяцах» Леонкавалло и весь басовый репертуар труппы. Летом приглашен Лентовским14 в Петерб<ургскую> «Аркадию» — успеха не было. Зимою 1894 г. — в частной опере Панаевского театра поет Бертрама в «Ро- берт-дьявол» Мейербера; успех.

Приглашение в светские салоны.

1895. Выступление у государственного> контр<олера> Тертия Филиппова, успех, приглашение в Императорский театр. Шаляпину 21 год.

Сезон в Мар<иинском> театре. Поет Панаса в «Ночь под Рожд.» Римского-Корсакова, Сусанина в «Жизни за Царя» Глинки, Руслана в «Руслане и Людм.» Глинки и проваливается, Судыо в «Вертере» Массне, кн. Верейского в «Дубровском» Направника, Цунигу л «Кармен» Бизе, графа Робинзона в «Тайном браке» Чимарозы, Мефистофеля в «Фаусте», Галицкого в «Игоре» — без успеха, и вдруг бурный успех в Мельнике — «Русалка».

На следующий сезон ему предлагают Олоферна в «Юдифи» Серова.

421

И. Л. ИЛЬИН

Но на лето 1896 г. его приглашают петь в опере на Нижег<ородской> выставке. Он имеет успех, его слышит замечательный меценат и артист, русский пионер Севера Савва Ив<анович> Мамонтов, платит за него неустойку в Мар<иинскую> оперу и увозит его в Москву.

В Москве эпоха расцвета. Шаляпин попадает в культурнейшую среду русских талантов, которых я называл выше: он учится на ходу у Мамонтова, Серова, Коровина, Васнецовых, Рахманинова, знаменитого русского историка Ключевского, Левитана, Поленова, Остроухова, Нестерова, Врубеля, создает свои коронные роли: Грозного, Мефистофеля, Бориса Годунова, Олоферна.

Следуют гастроли в Петербурге — бурный успех. Выступление в миланской Скале: Мефистофель Бой-

то — огромный успех. В 1899 году Мамонтов разорен. В 1900 году Шаляпин переходит в Имп<ераторские> театры. Гонорары его растут. До 2000 за выступление. Потом до 6000 за выступление. Требования его повышаются и к окружающим. Растет слава, растет артист, зрелость, растет и неуживчивость.

В Имп<ераторских> театрах он остается до конца. В 1921 году при большевиках уезжает гастролировать сначала в Прибалтику, потом в Америку; в 1922 году уезжает совсем, увозя с собою гобелены, старинное серебро, а может быть, и нек<оторую> часть своего состояния. В 1923 году у него мировая слава и уже свой дом в Париже. Он концертирует всюду — вплоть до Китая. Составляет себе новое, очень большое состояние. Голос несколько скудеет. Но успех его не покидает. Обнаруживается диабет, утомленность сердца. И затянувшийся грипп уносит его в одну неделю. Вот внешние вехи его жизненного пути.

3

Внешность Шаляпина могла бы считаться общеизвестной. Очень высокий, прекрасного, богатырского сложения, светлый блондин, с очень характерным бритым лицом: это лицо злой сосредоточенности, которое вот-вот распустится в несколько ироническую, недобрую улыбку беспечного русского парня; а за этой беспечностью —

422