Ильин И.А. - Собрание сочинений в 10 т. - 1993-1999 / Ильин И.А. - Собрание сочинений в 10 т. - Т. 7. - 1998

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

себе, что мы, русские, читаем эту книгу не без волнения: во-первых, мы узнаем во многих чертах мессианского человека действительно наши русские национальные черты; во-вторых, мы впервые видим, чтобы западный европеец открыл свои глаза и верно увидел нас, не для того, чтобы презрительно или ненавистно отзываться о нашем народе, а для того, чтобы сказать о нас если и без полного понимания, то все же с любовью к нам и с верою в нас; в-третьих, будущее, которое он нам сулит — и позвольте сказать прямо: в которое мало кто из нас не верит, хотя бы смутно, хотя бы предчувствием или мечтой, — это будущее в высочайшей степени радостно, светло и ответственно.

И когда это сказано, когда увидено? Во время третьего десятилетия нашего национально-государственного крушения. Когда, казалось бы, о нац<иональной> России перестали и говорить, и думать. Когда мы, верные сыны ее, извергнуты отовсюду и бесправные, голодные, а иногда и поруганные, как в современной Франции, сидим у порога — да, да, у порога, ибо к очагу нас, странников, не пускают, — еле терпимые — у негостеприимных очагов других европейских народов.

Мы-то по-прежнему верим в Россию и в будущее нашего народа. Но что увидел его, уверовал в него и провозгласил его человек иной земли и иной крови — это событие волнующее и требующее от нас прямого отклика.

Но попробуем еще проследить мысль автора. Не приписывайте мне излагаемые здесь мысли. Мое мнение остается независимым от воззрений Шубарта; я вижу и ценю Россию иначе уже в силу одного того, что я русский. А о западных народах я совсем не считаю удобным публично высказываться. Оставим ту характеристику, которую он дает западноевропейским народам. И оставим в стороне всякую политику. В силу такта и деликатности не будем повторять вслух ни верных укоров, ни обличений. Это дело автора и читателей. Ведь книга вышла в Швейцарии и может быть свободно приобретена теми, кто ею заинтересуется.

Сосредоточимся на том, что он говорит о русской душе. А потом уже выскажемся по существу.

383

И. Л. ИЛЬИН

3

Противоположность между прометеевским и мессианским человеком оказалась исторической противоположностью между духом Рима и духом Греции: Россия восприняла гармоническое дыхание Греции, и русский человек соединил в себе начала гармонические и мессианские.

Таково и русское христианство, православное христианство: славянофил Киреевский прав — здесь царит дух смирения, покоя, достоинства и внутренней гармонии, сосредоточенно и углубленно сияющий миру из православного старчества24.

Когда рус<ский> чел<овек> молится, то он не суетится и не театральничает, он не выходит из себя, но хранит покой, трезвение и гармоническое состояние духа. Чувство меры, которое было присуще древнему греку. Тот же дух истовости и в русской иконе. Та же покойная истовость была присуща и древнему рус<скому> нац<иональному> быту. Богочеловечество есть для русской души знак близости человека к Богу, и потому рус<ский> чел<овек> в состоянии религиозности не разбегается в чел<овеческой> суетне, а уходит к Богу.

Этот дух — определивший собой и русское искусство,

иПушкина, который гораздо гармоничнее, чем Гете, — неизвестен и непонятен Западу25.

Византийщина и татарщина только портили (по мнению Шубарта) русскую гармонию; но даже и эти влияния имели свое положительное значение — они внушили русской душе убеждение, что право и государство не суть высшие ценности жизни: вера и любовь выше государства.

Это убеждение подтвердилось и вторжением Запада в русские пределы, начавшимся при Александре Невском

ине законченным и поныне. Русские искали у зап<адных> соседей помощи от татар, а Запад ответил им пре-

зрением и вторжением. Русская душа пережила это так, что антихрист теснит ее отовсюду26.

Русская душа с ее вечно живым чувством всеединства, с видом степи, всегда зовущей в бесконечность, никогда не найдет сочувствия и единомыслия с насильст-

384

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

венностью прометеевского человека27. Она предпочтет из своей гармонии и из своего мессианства уйти в монашеский аскетизм, но за безбожным гнетом Запада не пойдет никогда28.

Русский как славянин не верит ни в богопокинутость мира, ни в спасительную силу принуждения, ни в безбожную верховность чел<овеческого> существа.

Он любит мир не ради мира, но ради того, чтобы осуществить в нем божественное. В этом миссия человека, данная ему Христом-Мессией. Гармония заложена и в душе русского человека, и в мироздании; эта гармония должна быть проявлена, осуществлена и развернута. Русский человек не удовлетворяется просто знанием; он стремится его творчески воплотить в жизни. Чтобы познать Бога, надо жить по-Божьи. А жить по-Божьи значит осуществлять божественное в мире. Вот как думает и чувствует русский29.

Чему русский учит, то он стремится и осуществлять. Он внемлет голосу совести, идет на жертвы, в темницу и на смерть. Действительность и истина для него одно3". Он выражает это словом «правда», которое выражает порусски и реальность, и истину, и добро. Он не может иначе: он стремится безоглядно внести в земную жизнь элементы высшего, Божьего царства. Земная жизнь приносится в жертву идее — как раз обратно Западу. Этот дух наблюдается и в русской политике. История и религия сращены в русской душе. Дух и действие, идея и политика стремятся здесь ко взаимному проникновению3^.

Вот почему прометеевская культура Запада испытывается русским человеком как нависшая черная туча, как судьбоносная угроза32.

Шубарт даже думает, что русский нигилизм есть не что иное, как самсоновская воля к разрушению, выросшая из протеста против западной культуры33: если нельзя гармонически мессианствовать, то надо погубить и разрушить всю культуру34, как бы от стремления к концу мира, к последним дням, ко Страшному суду35(это, впрочем, его собственный домысел и конструкция).

И.Л. ИЛЬИН

Вэтой связи Шубарт противопоставляет Запад с его «культурой середины» — России с ее «культурой конца». Там, где Запад предпочитает «золотую середину» среднего сословия и копит золото и богатства, становясь их рабом и утрачивая духовную свободу, — русская душа хранит свою духовную свободу, не поко-

ряется вещам и противопоставляет свою независимость Западу36.

Для соврем<енного> европейца религия есть средство, инструмент порядка; для русского религия есть высшая цель, начало преображения мира. Поэтому русские способны жечь землю во имя неба. Этим они победили Наполеона. Победят и Запад.

Граф Cenop рассказывает, в каком ужасе и смятении находился Наполеон, наблюдая со стен Кремля московский пожар. «Что за люди! — восклицал он. — Ведь это они сами сделали! Какое неслыханное решение, ведь это скифы». От этого потрясения Наполеон никогда уже больше не мог освободиться и говорил на Св. Елене: «Россия есть та сила, которая идет быстрейшими шагами и с величайшей уверенностью к мировому господству»37.

Россия победила Наполеона именно этой совершеннейшей внутренней свободой. Радость самосжигания есть нац<иональная> черта русского народа. Это можно найти только еще в Индии. Русский человек радуется разрушению, осколкам, обломкам. Нигде люди не отказываются так легко от земных благ, нигде люди не прощают так легко грабеж и конфискацию, нигде не забываются так окончательно потери и убытки, как у русских.

Русский человек отвечает на гибель всего чисто земного величавым жестом свободы.

В этой русской способности прощать обиды и неправды заложено предназначение к свободе: прощеный освобождается от вины, прощающий от ненависти —

прощающая любовь ведет обоих к свободе38.

(Если бы Шубарт знал Пушкина, он непременно вспомнил бы чудесное стихотворение «Пир Петра Великого»:

386

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

Отчего пальба и клики И эскадра на реке?

Нет! Он с подданным мирится; Виноватому вину Отпуская, веселится; Кружку пенит с ним одну;

Ив чело его целует, Светел сердцем и лицом;

Ипрошенье торжествует, Как победу над врагом.

Эту свободу русской души от земных благ Шубарт стилизует и наивно преувеличивает. Его пленяет способность русского человека в час Божией грозы и испытания не грошовничать; и он противопоставляет ее имущественной жадности Запада. «Ein Merkmal der adljgen Seele ist es nicht, auf den Pfenning versessen zu sein»39.

Напротив, русский знает наслаждение, которое дается нам в момент отвержения земных благ и освобождения от них, наслаждение от пренебрежения к власти и от обессиления денег40.

Среди европейцев бедный смотрит на богатого всегда с завистью, среди русских богатый часто смотрит на бедного с чувством настоящего стыда.

Свобода неотрывна от смирения. Рус<ский> человек свободен, потому что он смиренен, а смиренен человек тогда, когда он чувствует себя связанным с Богом.

Русская душа видит Бога и предвидит конец мира. Поэтому в ней живет никогда не смолкающее чувство вины. Отсюда у нее радостная готовность пострадать, ибо страдание уменьшает гнет вины. И вот рус<ский> чел<овек> становится мастером радостного страдания, а идея жертвы и жертвенности оказывается центральной идеей русской этики.

Поэтому рус<ский> чел<овек> не боится смерти. Он уверен, что без смерти невозможно и воскресение. А воскресение есть конец земного мира — и это величайший праздник русской церкви и русского народа, помысл о котором вложен им и в последний праздничный день недели, посвященный не солнцу (Sontag), а Воскресению Христа, преображению человека и мира.

387

Н.Л. ИЛЬИН

Вэтом отличие русского от западноевропейца, который блюдет в себе душевное состояние средины, земного благополучия; и потому он холоден, деловит, устой-

чив и расчетлив, тогда как рус<ский> чел<овек> эмоционален, он живет чувствами и часто неуравновешен41.

Все это Шубарт пытается свести к противоположности между «Urangst» — первонач<альный> страх, или первострах, и «Urvertrauen» — первонач<альное> доверие, или перводоверие.

Прометеевский человек Запада живет в состоянии первичного, вечного страха. Он есть точка в мире, застывшая в своем одиночестве. Достоверно для него только его собственное Я; а вокруг себя он слышит только глухой космический шум. Поэтому он метафизический пессимист: он не верит первооснове вещей в том, что она от Бога и что сверхземные силы верно правят ею. Для него мир — хаос; его вечно гонит страх, что мир сорвется со всех крюков и петель, как только он, промет<еевский> чел<овек>, перестанет властно приводить его в порядок. Поэтому он — напряженный человек, озабоченный, тревожный, несчастный. Он все время озабоченно планирует, борется с судьбою, видит в ней врага, боится поражения и импровизации, жаждет власти и безбожно черствеет, предаваясь властолюбию и корыстолюбию, ведя завое-

Вот почему у прометеевского северного человека пренебрежение к чувству и холодное сердце. Его цель везде и во всем — господство, власть рассудка и воли: И все это от безбожия и метаф<изического> страха, т. е. от духовной слабости. Внешняя жестокость от внутреннего бессилия43.

Русский человек имеет противоположный уклад души: он всегда чувствует близость Бога, и это дает его бессознательной глубине чистый покой вечности, которую он, м<ожет> б<ыть>, и сам не замечает. Он доверяет во всем божеств<енной> силе, которая владеет временным миром изнутри44. Сцепления мировых обстоятельств внушают ему покой, первичное доверие. Он — метафизич<еский> оптимист и поэтому он склонен оценивать

388

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

чел<овеческую> культуру скорее пессимистически. Он счастлив даже и в несчастии. Он принимает свою судьбу, потому что она от Бога45.

(Курьезно слышать, что Шубарт, по-видимому, считает русских кочевниками.)

Русский человек никуда не ломится, не торопится, не мучает себя затеями и планами мирообладания. Он мечтателен, задумчив и склонен размышлять о вечном. Он беззаботно предается мгновению и способен к нек<оторой> божественной беззаботности, веселию, буйной резвости. Он внутренно веселый человек. Он любит жить в импровизации. Он любит хаос в природе. Он любит тратить и растрачивать свои силы; он не верит в то, что они иссякнут; он живет из чувства неистощимой полноты. Он любит предаваться событиям, лени, анархии. Он не любит глубоко вмешиваться в природу и в события. Его культура любит жизнь и не любит правил46.

Русский человек не любит государства именно от своей религиозности: миром правит Бог, чего еще человеку командовать? Чем больше религиозности (вообще говоря), тем меньше у народов государственности, и обратно. Где государство — все, там религия должна быть изгнана47 (мысль Шубарта).

Поэтому русские (будто бы) и не способны к организации; поэтому они (будто бы) вообще презирают начало власти48, (будто бы) превращают власть в пугало49.

Русский народ имеет миссию в мире: сберечь и возродить внутреннюю свободу, христианскую свободу чел<овеческой> личности50. Когда же он видит западного человека, то он кажется ему бездушным, машинным, не человечным — какой-то часовой механизм вместо живой души51.

Русский человек предается миру, истории и судьбе. Верит, что за ними Бог. Дружит с ними; общается с людьми естественно, свободно, разнообразно, так, как акцент в его языке.

Русский человек — антирационалист. И жизнь его первобытнее, нестесненнее, окрыленнее, вдохновеннее. Опасность его не в переорганизованности, а в бескрайности, прожигании, кипении страстей.

389

И. Л. ИЛЬИН

Шубарт, не зная русской нац<иональной> стратегии, уверяет даже, что русские способны только к хаотической атаке и к неистощимой обороне; примеры, приводимые им, скудны и показывают только, что он не изучал вопроса.

Европеец мыслит целесознательно, систематически, волею52.

Русский мыслит непроизвольно, символически, художественно53; он мыслит отдающейся душой54; чувство идет впереди мысли; поэтому русский человек — поэт, и философия,его — в его искусстве. А искусство он воспринимает как Бойкие вдохновение55.

Русский человек добр не из чувства долга, а потому, что это ему присуще, что он иначе не может. Это нравственность не рассудка, а сердца56.

Воображение у рус<ского> человека богато, дерзновенно и глубоко. Европеец — техник. Русский — романтик. Отсюда у него два особых дара: способность к чужим языкам и дар к сцене и театру. Русские актеры не играют, а живут на сцене. Перед русским театром всякий европейский — искусствен, натянут и дилетантичен.

Европейца тянет к специализации. Русского — к целостному созерцанию57. Европеец — расчленяющий аналитик. Русский — всепримиряющий синтетик. Он стремится не побольше знать, а постигнуть связь вещей, уловить сущность. Русский способен, как никто, слить поэзию, науку и религию; и в этом — будущее за ним, а он сам — человек будущего58.

У европейца главное — его создание, творение; а сам он как человек рядом со своим созданием неинтересен.

Русский человек всегда больше своего произведения; он не выдумывает систему и считает это притязательным; и притом из смирения: истина — великое всебогатство, где там разрывать его на выдуманные системы59.

Изучая что-нибудь, русский любит изучаемое, он смотрит на мир любовным глазом художника60; свое делание он не ценит высоко61,— где же ему до Бога; и куда и зачем ему торопиться?

390

О НАЦИОНАЛЬНОМ ПРИЗВАНИИ РОССИИ

Европеец преувеличивает человека, ибо он потерял Бога.

Русский преуменьшает человека — он ставит его пред Лицо Божие62.

Надо думать о целом, о мире; а мир сотворен Богом — его надо созерцать и, дивуясь, молиться, врастать в его строй и благодарить, а не мудрить над ним суетливым деланием — так думает русский; а европейцу это кажется ленью, пассивностью и слабостью63.

Европеец торопится — он всегда опоздал, и даже на колокольню он поставил часы — его не несет поток вечности, он вырабатывает быстрый темп и теряет в нем

душу и смысл жизни. Эта спешка есть проклятие безбожия64.

А русскому кажется, что он имеет перед собою бесконечные времена и торопиться решительно некуда, вот и революция — что такое 20 лет в истории великого народа?

Отсюда широкий покой, уют и приветливость русской жизни65.

Рус<ский> чел<овек> настолько укоренен в вечности, что способен наслаждаться настоящим мгновением. Для европейца характерно страхование жизни в страховых обществах; для русского — пренебрежение к скопидомству. Верным инстинктом русский чует, что капиталист — раб своего капитала и что жадность есть страх и безбожие66. Отсюда же у русского не историческое, а религиозно-метафизическое созерцание истории. В истории он стремится не ухватить все и все

запомнить, а постигнуть рел<игиозный> смысл событий67.

Рус<ский> чел<овек> творит свою историю религиозным ожиданием, сверхчеловеческою способностью страдать и терпеть. Поэтому русская культура есть метафизическая культура, а западная — техническая культура; и будущее принадлежит России.

Запад движим неверием, страхом и себялюбием; рус<ская> душа движима верою, покоем и братством. Именно поэтому будущее принадлежит России68.

У европейца — человек человеку волк, всяк за себя, всяк сам себе бог; поэтому все против всех и все против

391

И. Л. ИЛЬИН

Бога69 и героичность его есть очень часто эксцесс себялюбия и гордости70 — личной или национальной. Это корыстный и хищный героизм. Европеец доволен, когда ему завидуют, и терпеть не может, чтобы его жалели, — это унижение. Поэтому он скрытен, притворяется, чопорен, чванлив и театрально надут — и когда русский это видит, то у него щемит на сердце71.

Русский подходит к своему ближнему непосредственно и тепло. Он сорадуется и сострадает. Он всегда склонен к расположению и доверию. Быстро сближается. Он естествен, и в этом его щарм. Он прост, интимен, склонен к откровенности, стремится быть полезным72.

Он отлично умеет блюсти свое и чужое достоинство и в то же время не ломается, сердечен и быстро приспособляется к другим73.

Западный человек предается инстинкту борьбы, хищения и конкуренции. Отсюда жестокость, безотрадность, черствость Запада. Здесь борются за свои права и за свое имущество; и корректный долг есть последнее слово жизни.

Русский человек движим братством людей и жестоко страдает за границей от грубого эгоизма людей. Достоевский пишет в одном письме: «Мы за границей вот уже

почти два года. По моему мнению, это хуже, чем ссылка в Сибирь»74.

Русский человек м<ожет> б<ыть> и плохой делец, но братский человек. Он мастер давать и помогать — и дает с тактом и нежностью75. Он гостеприимнее всех народов Земли. Он чувствует глубоко, умиляется и плачет. Русские люди и называют друг друга не по титулам и званиям, а просто по имени и отчеству76.

Просты и скромны русские ученые. Сердечны и отзывчивы русские писатели. .

У русского человека — человек человеку не волк, а Бог (от себя: преувеличение и ошибка — преп. Серафим говорил: «человек человеку радость»).

Русский чел<овек> не одержим западным честолюбием и властолюбием: в глубине души он хочет уго-

дить Богу, устоять пред Его лицом, а не пред человеками77.

392