Блаженный Августин

(350-нач.V) (точно не помню.). По происхождению нубиец (Северная Африка), территория нынешнего Алжира. Из дворянской семьи. Получил блестящее юридическое образование. Личность ключевая. Дело в том, что он был самым калоритным мыслителем-христианином, который именно в философском аспекте является поворотным пунктом от античной культуры к христианской. Философски образованы были и греки — великие отцы и учители Восточной Церкви — но они просто применяли философскую технику для осмысления христианских реалий, а принципиальной оценки всей философии и выработки собственной своих мыслей не было; они были виртуозами в деталях, и здесь им равных нет, а такой мощной фигуры, каковым был Августин, на Востоке не было.

В религиозном отношении Августин метался. Сначала его увлекло манихейство. Манихейская религия — это не просто одна из других религий, манихейство — это тип религии. Манихейство построено на дуализме добра и зла, поэтому все люди в какой‑то степени манихеи, в т.ч. и мы с вами: мы признаём зло в мире, признаём диавола, относимся к этому злу отрицательно, тем самым признаём и дуализм. Люди с острым ощущением зла склонным к дуализму, такой и был Августин. Провел в манихействе ок. 9 лет. Манихейство — беспроигрышный тип религии — как не признавать зло? это самая вопиющая реальность, которая потрясает человека, добро увидеть значительно сложнее.

Но манихейство бесплодно: констатируешь зло, а что дальше делать? Какая-нибудь манихейская религия вроде зороастризма говорит, что надо бороться на стороне доброго Бога и уничтожать злое — злых людей и зверей. Такой военный тип религии отчасти неизбежен временами (религиозные войны), но как всеобъемлющий взгляд на мир он тоже неприемлем, потому что нет гарантии, что ты победишь, нужно убеждение, что добро победит, а там — беспрерывное равновесие.

Потом Августин переходил в разные еретические образования. В конце концов, он познакомился с Амвросием Медиоланским, крестился и принял христианство так горячо, что до конца жизни остался ему верен, вскоре стал епископом, и на этой стезе необычайно прославился.

Зато когда он успокоился в своих исканиях, он уже не был подвержен колебанию.

20.11.97

Учение Августина

Он — философ необычный и по калибру, и по функции. Нужно было какой‑то философский запас, перенятый от античной культуры, взять с собой в историю средних веков в христианскую Церковь. Он это и сделал. Калибр необычен потому, что когда мы говорили о Платоне, он обычный ученик Сократа, рядом другие философы, которые могли его поддерживать или оппонировать, а в атмосфере состязания легче выявляются незаурядные личности, а рядом с Августином никого нет.

Отношение христианских интеллектуалов первых трех веков к античной философии, в основном, негативное. У некоторых апологетов кое‑что в греческой философии признавалось, а в основном негативное отношение. Отношение к античной культуре тоже негативное.

Основные мысли Августина, достойные обращения на них внимания. Исходная установка в гносеологии. Рядом с органами внешних чувств (sensus) существует разумное познание (ratio). Ничего необычного здесь нет, потому что все философы об этом говорили, и философия начинается с утверждения, что разумная способность является преимущественной, но странно это слышать от христианского епископа, который должен говорить о вере.

Дело в том, что если в систематической форме представить все его философские мысли, на первый план надо поставить выраженное им сомнение. Преодоление сомнения — функция философии, потому что сомневаться в достоверности познания довольно легко, потому что много фактов и аргументов в пользу сомнения есть, но как преодолеть сомнение? Он пошел по пути чисто философскому. Сомнения он проводил очень радикально и до конца. Но... И здесь его рассуждения, которые на протяжении тысячи лет толком не могли оценить даже его последователи. «Сомневаться можно во всём, но в одном невозможно сомневаться — это в наличии самого сомнения». Если я во всём сомневаюсь, и мне представляется, что я ошибаюсь во всём, значит, одно несомненно — я должен быть на самом деле. Он первый автор такого рассуждения, а более чем через 1000 лет так же рассуждал Декарт.

В море сомнения один пункт достоверности найден, что дальше? Раз мы приобрели уверенность в своём бытии, то вместе с тем мы приобретаем уверенность и в наличии целых сторон в своей душевной деятельности: память, размышление и желание. Всё содержание нашей душевной жизни, как будто, получает утверждение.

Здесь надо вспомнить разделение на ощущение и мысли. Августин рассуждает: все те предметы сомнения, которые очевидны для всякого человека, не могли произойти, и сомнение не могло бы возникнуть, если бы в человеке не существовал какой‑то критерий или какое‑то предчувствие истины, по сравнению с которым наличные элементы познания подвергаются сомнению — ведь, мы сомневаемся в пользу чего‑то. Это те понятия, которые мы имеем в душе. Каким образом они в душу попадают? Платон утверждал, что в нашей душе есть такое содержание, предметы которых идеи, а идеи когда‑то наблюдала наша душа ещё до своего соединения с телом (поначалу так, кстати, размышлял и Августин — он понимал рациональное знание как воспоминание). Для христианина такое размышление не подходит, потому что мы хорошо знаем, что душа каждого человека индивидуальна, неповторима и создаётся Богом специально — никакого бытия душа до соединения с телом не имела. Поэтому Августин переменил эту свою гносеологическую установку и стал говорить, что наш разум непосредственно воспринимает от Бога основные мысли («идеи»).

Это принципиальная разница: одно дело, что душа вспоминает то, что когда‑то видела (Платон), другое дело, что мой разум непосредственно воспринимает идеи, мысли Бога — это неоплатоническая мысль. Августин остановился на последней точке зрения — тут и христианство остается неповрежденным: если душа обладает способностью непосредственного восприятия мыслей Бога, то тогда ей незачем существовать задолго до соединения с телом.

Мысли Бога являются оригиналами для человеческих мыслей, таким образом, мы приобретаем знание Бога и знание о Боге. Это позволило блж. Августину утверждать, что, познавая Бога, мы познаём и всё остальное. Это правильно и в узко-гносеологическом смысле (потому что раз наш разум познаёт мысли Бога, а в мыслях Бога содержится всё, тем самым мы познаём всё, что в Боге есть, хотя бы частично), с другой стороны, это совпадает с христианской склонностью считать, что, познавая Бога, мы познаём самое главное, что только и можем познать — всё остальное является производным.

Получается, что мы от сомнения во всём и убеждения, что существует наша душа, постепенно переходим к убеждению, что мы знаем и Бога. Так мог бы рассуждать любой неоплатоник, и неоплатонику так рассуждать естественнее. Но у блж. Августина вступает такое соображение. «Антропология» — очень неопределенный термин, обычно под ним называют общие рассуждения о человеке более психологического плана. В своей антропологии (вернее, психологии), Августин пришёл к довольно необычному выводу: он считал, что основной силой нашей души является воля. Это звучит странно. Вся классическая философия, как правило, думала, что главное в человеке — познание, за этими понятиями двигается воля. Человеком движет нечто иное — даже не помыслы, а темные, подспудные вожделения. Так вот, этот гениальный психолог (Августин), как отмечают все учебники по философии, философствовал из наблюдений своей души (а начал это дело Сократ), и наткнулся на такую реальность, что началом всего является воля. А для нас с вами, людей, которые считают себя христианами, это очень важное положение, потому что сфера знания при всей её важности занимает довольно узкое место. Даже убеждение Августина в том, что мы разумом познаём мысли Бога, он ограничивал той оговоркой, что при земной жизни мы адекватного знания получить не можем. А чем руководствоваться? Тут, к тому же, подразумевается мысль, что мы, при попытках иметь адекватное знание, в своей жизни натыкаемся на такую сферу в нашей душе, которая знанию недоступна, и в то же время, требует осуществления какого‑то поведения. Тут, он говорит, воля и действует. Воля действует там, где знание бессильно — это есть вера; вера опережает знание, мы предчувствуем знание, предчувствуем истину, а потом идём в сторону этого предчувствия: ошибаемся или не ошибаемся — другой вопрос, но самое главное, что это «предчувствие» (или «вера» — это синонимы) руководит нашим поведением и даже нашими попытками приобрести знание.

Сюда он включает и веру церковную. Христианин берет ту истину, которую предлагает Церковь, и воспринимает её в качестве истины верой, а уже потом приобретает знание, соответствующее своей вере. Вера впереди, знание потом. Хотя логически знание первично, мы же говорим о знании как норме, а вера, с точки зрения знания, — это полузнание. Не надо усматривать в этом умаление веры, потому что в том аспекте, в котором вера граничит со знанием, она, действительно, — замена знания. Другое дело, что у веры другая функция — она определяет поведение человека, практику, жизнь, а эта функция, можно сказать, первичная. Хотя с точки зрения гносеологической знание первично, а вера вторична по ценности, с точки зрения психологической связь обратная — вера первична, знание вторично, потому что мы сначала верим во что‑то, а потом проясняем эту веру до степени знания.

В его эпоху перед христианами была историософская проблема (как понимать историю). Августин в очень сильных словах выражал своё отвращение к языческой культуре. Его, по-моему, выражение, что языческая культура — это блестящие пороки. Какой смысл истории? где истина в общественной жизни, кто эту истину несет, если языческая культура — сплошь одни пороки, хоть бы даже и блестящие? Он предложил свою знаменитую теорию о Граде Божием. Имеется ввиду Царство Божие и царство диавола (человеческое). Всю историю до него он рассмотрел с точки зрения противоборства этих двух царств: света и тьмы. Всё сотворено Богом, но зло Августин объяснил исключительно по-христиански. Он впервые выразил четко и подробно мысль о том, что зло произошло вследствие злоупотребления человеком своей свободной волей, которая была дарована ему Богом. Эта концепция столько раз была опровергаема и осмеиваема, и даже сейчас сплошь и рядом встречаешься с утверждением, что Бог создал всё, а откуда же зло? Блаженный Августин ответил на этот недоуменный вопрос. У него есть такая тонкость, что свободой злоупотребили, прежде всего, Ева и Адам, а потом следствия этого злоупотребления накладываются на остальных людей, как зараза, в силу субстанционального единства всех людей со своим праотцем Адамом. Это тоже ответ на вопрос, который очень часто задается: как можно отвечать за то, чего я не делал?

Зло произошло, но в сотворенном Богом мире зло имеет распространение не среди всех, и господство зла не абсолютно, и здесь есть Царство Божие и царство сатаны, зла и греха. Августин просматривает, где до него больше всего было божеского начала, а больше всего сатанинского. Он говорил, что до пришествия Христа божественное начало, Царство Божие, было сконцентрировано на ветхозаветных евреях. Эта ориентация на ветхозаветных евреев всегда требует объяснения: почему христианство так связано с евреями, таким ничтожным народом? Дело в том, что христианские интеллектуалы, и Августин здесь основной, когда прорабатывали историософские мотивы, выбрали именно эту ориентацию, потому что если не эта, так какая тогда? Тогда гностическая ориентация, где Бог христианский противопоставлялся Богу ветхозаветному, и ветхозаветный Бог считался более низким, получалось сумбурное богословие, где не было стройной мысли, хотя и были короткие мысли, не выстраивающиеся в систему. Раз взяли ВЗ в качестве одного из источников составной части Библии, естественно было взять и всё, что связано с ВЗ, хотя и ВЗ не сразу взяли, было противопоставление. Но уже вслед за ап. Павлом, который охарактеризовал ВЗ как подготовитель к НЗ, христианские ученые богословы и философы признали ВЗ в качестве составной части Библии, а потом и признали историю ВЗ‑х евреев в качестве священной истории. Так что санкцию на ориентацию на ВЗ‑х евреев в историософских размышлениях задал именно блаженный Августин во весь голос.

Пришёл Христос, все функции богоизбранности, Царства Божия, перешли на христианскую Церковь. В ту эпоху никого нет, кто бы так проникновенно и мощно подымал голос в пользу Церкви, под Церковью понимая именно институт спасения и носитель исторической миссии. Он говорил о Церкви не просто как о корпорации, где он занимал привилегированное место, а дело гораздо мудрее и глубже, потому что Церковь является носителем истины и носителем спасения, она переняла ту функцию, которую до пришествия Христа имел ВЗ‑й еврейский народ. Кстати, именно поэтому еврейский народ не обладает сейчас никакой богоизбранностью, это было лишь до Христа.

В Церкви столкнулись две струи: с одной стороны, богоизбранный ВЗ‑й народ, с другой стороны, поверившие в Христа и тем приобретшие возможность войти в Церковь язычники. Тут уже нет национального деления, и Церковь имеет универсальный характер. Таким образом, смысл истории в теоретическом отношении осуществлен: дан идеал и даны средства осуществления — осталось только это реализовывать. Царство Божие и Царство Небесное — это борьба Бога и сатаны в истории.

По поводу спасения. Протестантствующие философы иногда усматривают в концепции Церкви, которую выдвинул блж. Августин, нечто отрицательное, потому что у них «спасаешься верой», а под «верой» понимается душевное озарение — «поверил в Бога, и тут же спасся», и в качестве примера приводят разбойника благоразумного. Ясное дело, что с этой точки зрения понимание Церкви как раздаятельницы благ, таинств, благодати, не подходит. Неприятно протестантствующим людям осознавать, что есть такое бюрократическое учреждение, которое «раздаёт благодать по своему усмотрению, да ещё в определенных дозах: тому столько, этому столько — сколько заплатят». В средние века эта схема себя скомпрометировала. С их точки зрения важно, чтобы каждый человек был священником (почти в буквальном смысле), и они очень не любят, что блж. Августин такое значение придавал Церкви как институту спасения. «Вне Церкви нет спасения». Сейчас эта формула повторяется людьми нецерковными как что‑то доведенное до абсурда — стремление сделать из Церкви «корабль спасения». Мы убеждены в том, что Церковь существует для того, чтобы обеспечить людям спасения, а другого такого учреждения нет.

Как осуществляется спасение? может ли человек добиться его своими усилиями, или же спасение осуществляется исключительно Богом? Эта проблема и сейчас есть; что важнее: благодать Бога, которая действует во спасение человека или человеческие усилия, которые (как хотелось бы многим) могут определить его загробную судьбу. Августин признал свободу воли (потому что он христианин), но, вместе с тем, основной фактор спасения человека — это благодать Божия, а благодать по произволу самого Бога направляется тому или иному человеку, и здесь человеческий разум неспособен проникнуть в «помыслы» Бога, и единственное, что мы можем фиксировать, что одни спасаются, другие — нет, даже в рамках Церкви. Поэтому, хотя спастись можно только в Церкви, но и там гарантий нет. У блж. Августина есть мысль о предопределении ко спасению. Исходная точка зрения вполне церковная. Ведь, мы тоже рассуждаем, что благодать Божия — основа всего, по благодати Божией мы даже её (благодать) и принимаем. Но остановиться на мысли, что кто‑то предопределен Богом ко спасению, а кто‑то нет — невыносимо, поэтому православная концепция — синергизм («сотрудничество» в данном случае) Бога и человека в деле спасения человека. Без усилий человека, адекватных его способностям, дело обойтись не может, иначе зачем нужна молитва, если я уже предопределен к чему‑то, а, ведь, молитва — самое главное в религии. Тогда пропадает и свобода воли, и всё разрушается. Но тенденция в сторону того, что акцент был поставлен блж. Августином на благодати Божией, у него есть, это объясняется, в частности, теоретической борьбой, которая развернулась, в своё время, по поводу утверждения, что одними усилиями человек способен спастись. В полемике с этой установкой был осуществлен крен в другую сторону. А нормальное теоретические безупречное положение состоит в том, что благодать Божия, и рядом — усилия человека, — соработничество, необходимое для того, чтобы дело спасения было достигнуто.

Вот, пожалуй, и основные мысли Августина.