Л Е К Ц И Я XX

ТЕМА 44. КИНИКИ

С именем Сократа связывают так называемые сократические школы, основанные его учениками: Аитисфепом, Аристиппом, Эвклидом. Название это условно, так как учение Сократа — не единственный источник учений этих школ. Например, Антисфен был до Сократа учеником Горгия, Эвклид-мегарик исходил из проблематики элеатов. Сами школы по-разному решали такие принципиальные вопросы, как проблема общего и отдельного, проблема достижения счастливой и свободной жизни. При их решении школы занимали противоположные позиции. Кшшки и киренаики утверждали, что существует только отдельное, а мегарики — что только общее. Киники считали условием достижения свободной и счастливой жизни крайнее ограничение потребностей, кнренаики — наслаждение. Из этих школ дольше других просуществовали киншш. Мы здесь остановимся лишь на начальном периоде истории этих школ.

Киники. Происхождение термина «киник» неясно. Диоген Лаэртский производит название школы от имени гимнасия, в котором вел свои беседы основатель школы Антисфен. Напомним, что гимнасий — место ипомещение для спортивных занятий, в котором велись и ученые беседы. Гимнасий Антисфена именовался «Киносарг» — «Зоркий пес». Другие же при объяснении происхождения термина «кипик» исходят из существа философии киников ипроизводят этот термин от «ккшикос» — собачий. В таком случае «кюнике философиа»— «собачья философия». В самом деле, киники настолько ограничивали свои потребности, что доходили до того, что жили, как собаки.

Антисфен. Он родился в Афинах_в середине 5 в. до н э. (444 г. до и. э.), был па четверть века моложе Сократа, которого он пережил на тридцать лет (умер в 3G8 г. до п. э.). Сначала Аптисфен был учеником Горгдя, которому был обязан своим риторическим образованием, а затем стал учеником Сократа. Источники сообщают, что Апгнсфеи каждый день ходил слушать'Сократа из ПнреявАфины (между ними около 8 км). Ксепофонт сообщает,что Атисфен вообще не огходил от Сократа, пока тот был жив. В отличне ог сказавшегося больным Платона, который тоже был ближайшим учеником Сократа, Антисфен присутствовал при его смерти.

Антисфсп — плодооитый писатель. Позднее скептик Тимон, издеваясь над многочисленностью сочинений основателя кшшзма, назовет его «болтуном на все руки* (VI, 1) '. Диоген Лаэртскнй приводит большой список сочинений Антнсфена. В нем более шестидесяти названий, среди которых наряду с сочинением «О природе» преобладают произведения на фнлолого-риториче- cuie, гпосеолого-логические и политико-этические темы. Сочиие-

1Диоген Лаэртский. Ожизни, учениях и изречениях знаменитых философов,

с239.

229

ния Антисфеиа до нас не дошли. Сохранились лишь их названия. Среди них — «О природе», «Истина», «О благо, «О законе», «О слоге», «О наречии», «О воспитании», «О свободе и рабстве», «О музыке», «О жизни и смерти» и др.

Общее и отдельное. Аитисфен в своем учении об общем и отдельном исходил из сократовского учения о том, что знание — лишь то, что выражено в понятии. Идя этим путем, Антисфен первым в истории философии пытается дать определение понятия. Это определение гласит: «Понятие есть то, что раскрывает, что есть или чем бывает тог или иной предмет» (Диоген Лаэртский. VI, I). Вместе с тем имеется исходящая от Аристотеля информация о том, что Аитисфен отрицал возможность самого определения чего бы то ни было,,подведения отдельного под общее. Например, «человек есть живое существо». Более того, основатель кинизма"отрицал и возможность приписывания предмету какихлибо свойств и признаков, например «человек есть образованный». "О каждом субъекте суждения, считал он^_можно утверждать только то, что он есть именно этот субъект. Допустимы лишь те суждения, которые утверждают тождество субъекта и предиката. Можно сказать, что «Иванов есть Иванов», но нельзя сказать, что «Иванов есть студент». Об этой стороне учения Аитисфена мы узнаем прежде всего от Аристотеля, сообщающего, что «об одном может быть высказано только одно, а именно единственно лишь его собственное наименование (логос)» (Метафизика V, 29) '. В связи с этим Аристотель говорит о «чрезвычайном простодушии» Антисфена (там же).

Учение Антисфена о том, что возможны п допустимы лишь тавтологические суждения типа «Иванов есть Иванов1», когда субъект повторяет предикат не только по содержанию (тавтология— логическая ошибка, состоящая в определении предмета через самого себя), но и буквально, связано с положением кипического философа о противоречии. Правда, мы не можем сказать, что из чего следует: учение о противоречии из учения о суждении или, наоборот, учение о суждении из учения о противоречии. По Аристотелю скорее верно первое: рассказав о том, что по Антисфену возможно лишь наименование вещи, Аристотель продолжает: «...откуда следовало, что не может быть никакого противоречия». Однако если исходить из существа, то верно, пожалуй, второе: антисфеновское учение о противоречии сводит суждения к тавтологическому суждению наименования.

В самом деле, говоря о том, что такое тезис (а это есть предположение сведущего в философии человека, но не всякое, а лишь такое, которое не согласуется с общепринятыми мнениями, о чем затем забыли), Аристотель вспоминает тезис Аптисфепа о противоречии как то, что, по-видимому, было сутью его учения. Тезис ре Антисфена гласил: «Невозможно противоречить» (Топика 1\й.

230

В чем же Антисфен находил противоречие? Во всем. В эпоху Антисфена философская мысль древних греков вплотную подошла к открытию некоторых законов мышления, в том числе и к главному из них — к закону противоречия (точнее говоря, к закону запрещения противоречия). Напомним, что закон противоречия гласит: не могут быть одновременно истинными две противоположные мысли об одном и том же предмете, взятом в одно и то же время и в одном и том же отношении. Антисфен, вплотную подойдя к открытию закона противоречия, не сумел определить сферу применимости этого закона. Ему казалось, что противоречивыми суждениями являются не только суждения вроде «Сократ есть философ» и «Сократ не есть философ» и не только суждения типа «Сократ образованный» и «Сократ есть необразованный» (или «Сократ не есть образованный»); сами суждения «Сократ есть философ», «Сократ есть образованный» внутренне противоречивы, так как каждое из них содержит в себе два суждения: «Сократ есть Сократ» и «Сократ есть философ», «Сократ есть Сократ» и «Сократ есть образованный», но ведь суждения «Сократ— философ», «Сократ — образован» — не одно и то лее, а нечто различное и, следовательно, противоречивое. В этом-то пункте и состоит изъян учения Антисфена, его, если так можно сказать, софистика (если он ошибался сознательно). Он отождествлял разное и противоречивое. Аристотель потом объяснит, что разное не противоречит друг другу, что можно быть п Сократом, и философом, н образованным, что противоречие — лишь вид противолежащего, а противолежащее — наиболее закопченное различие в одном и том же роде. Поэтому человеку противолежит не философ, а не-человск пли животное, а белому противолежит не образованное, а не-белое или черное (так что можно быть и белым, и образованным).

Итак, по Аристотелю получается, что тот самый философ, который, как будет утверждать позднее Диоген Лаэртский, первый дал определение понятия, отрицал возможность определения. Аристотель говорит: «Имеет некоторое основание высказанное сторонниками Антпсфепа и другими столь же мало сведущими людьми сомнение относительно того, можно ли дать определение сути вещи, ибо определение — это-де многословие» (Мстаф. VIII, З)1 . В самом деле, этот философ, о котором Диоген Лаэртскнй писал, что «он первый дал определение понятию», вошел в историю философии как философ, который отвергал возможность определения предмета на том основании, что субъекту нельзя приписать отличный от него предикат.

Из аитпефеповского понимания противоречия следовало не только отрицание возможности иных суждений, чем суждения наименования, но и отрицание объективности общего. В этом отрицании киники опирались также и на утверждение, что суще-

1 Аристотель, Соч„ т. I, с. 228.

231

сщует лишь то, что мы непосредственно воспринимаем чувствами. Но чувствами мы воспринимаем только единичное, отдельное, а не общее. Мы видим всякий раз ту или иную конкретную лошадь, но не лошадь как таковую, «лошадность». Следовательно, существует только отдельное, а общего нет. В этом отношении киники были предшественниками средневековых номиналистов, утверждавших, что общее — только имя, прилагаемое к отдельным предметам, в чем-либо между собой сходным. Но наличие такого общего имени не означает, что в самих подобных друг другу предметах есть какая-либо общая всем этим предметам сущность. Аналогичным образом и киники учили, что можно лишь сказать о том, чему предмет подобен, но определить его значило бы указать на общую этим подобным друг другу предметам сущность, что невозможно. Сказав, что определение — это, по Аитисфену, многословие, таящее в себе противоречивость, Аристотель продолжает: «Но какова вещь — это можно действительно объяснить; например, нельзя определить, что такое серебро, но можно сказать, что оно подобно олову» (Метаф. I, VIII, 3).

Этика. В езоей этике Антисфен тоже неходил из учения Сократа. «Переняв его твердость и выносливость и подражая его бесстрастию, он этим положил начало кинизму» (Диоген Лаэртский, VI, 1). Следуя Сократу, Антисфен видел счастье в добродетели, а для достижения добродетельности считал достаточным одного лишь желания, силы воли. Позднее Аристотель также с этим не согласится: одного желания мало, необходимо общественное воспитание, делающее добродетель привычкой и научающее применять общие нравственные нормы к конкретным житейским ситуациям. Антисфен учил, что добродетель едина для всех, что она орудие, которое никто не может отнять, что все стремящиеся к добродетели люди — естественные друзья. Добродетель дает нам счастье. Счастье — цель человеческой жизни, средство к ней — добродетель. Высшее счастье для человека — «умереть счастливым». Таким образом, Антисфен разделял мысль Солона о том, что, пока человек не умер, нельзя сказать, прожил ли он жизнь счастливо или нет. Счастлив лишь тот, кто умер счастливым. Ведь многие, казалось бы, счастливые жизни имеют ужасный конец, как жизнь Креза, на вопрос которого, считает ли Солон его счастливым, афинский мудрец отказался ответить.

Впрочем, учение о том, что счастье в добродетели,— общее место для многих античных философов. Своеобразие этического

ступки, в которых наиболее сильно выражено следование господствующим этическим нормам и государственным законам. Киники с презрением относились к гражданской и государственной добродетели. Законы государства и законы добродетели — не одно и то же; более того, они часто противоречат друг другу. Разве может быть добродетельным государство, которое простым актом

232

голосования делает невежественных людей полководцами? Ведь такое голосование имеет не большую силу, чем решение считать ослов конями. Государства, как правило, не могут отличить хороших людей от дурных, отчего и погибают. Не может быть источником нравственных норм и общественное мнение. Когда Антисфеиу сказали: «Тебя многие хвалят»,— он встревожился: «Что же я сделал дурного?» Критерием добродетели и примером счастливой жизни могут быть только мудрец и его жизнь, а таким мудрецом может быть только киник. Добродетельная и счастливая жизнь — прежде всего и в основном жизнь свободная. Но чтобы быть свободным, недостаточно быть не-рабом. Большинство политически свободных людей — рабы своих потребностей, своих вожделений, своих неосуществившихся и неосуществимых желаний, своих претензий на материальное и иное благополучие. Единственный способ стать счастливым и свободным — отказ от большей части своих потребностей, сведение их до самого мизерного уровня, ставящего жизнь человека в один ряд с жизнью животного. В этом этическом идеале киников выразились в извращенной форме разочарование и отчаяние низов свободного населения рабовладельческого общества в условиях начинающегося кризиса античного полиса, всевозрастающен его поляризации на богатых н бедных. Антисфен учил, что «труд есть благо», и ставил в пример Геракла — величайшего труженика. Но такая высокая оценка труда в обществе, где труд презирался, как дело рабов, была гласом, вопиющим в пустыне. Оставалось дать лишь высшее философское обоснование тому, что происходило в жизни, придав вынужденной нищете ореол нищеты добровольной, сделать ее высшей нравственной ценностью. В кипизме мы видим греческий аналог учений Будды и «Бхагавадгиты» с их проповедью универсальной отрешенности, свободы как преодоления всяких привязанностей в жизни.

Диоген Синопский. Однако не Аптисфен, а его ученик Диоген дал своей жизнью образец кшшческого мудреца, что послужило источником для множества связываемых с Диогеном анекдотов, которыми изобилует соответствующая глава в вышеупомянутой книге Диогена Лаэртского. Именно Диоген ^ппзвел^ до кр_гшностп своп потребности, закалял себя, подвергая свое тело испытаниям. Например, летом он ложился на раскаленный песок, зимой же обнимал запорошенные снегом статуи. Жил он в большой глпняиоп круглой бочке (пифосе). Увидев, как один мальчик пьет воду из горсти, а другой ест чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба, Диоген выбросил и чашку, и миску. Он приучал себя не только к физическим лишениям, но и к нравственным унижениям. Он просил подаяние у статуй, чтобы приучить себя к отказам, ведь люди подают хромым и нищим и не подают философам, потому что знают, что хромыми и нищими они еще могут стать, а мудрецами — никогда. Диоген довел до апогея презрение своего учителя Антпсфена к наслаждениям. Тот говорил, что «предпочел бы безумие наслаждению», Диоген же находил наслаждение в са«

233

мом презрении, к наслаждению. Он учил бедных н униженных противопоставлять презрению со стороны богатых и знатных презрение к тому, что те ценят, и при этом не призывал их следовать его образу жизни с его крайностями и экстравагантностяыи. Но только чрезмерным примером можно научить людей соблюдать меру. Он говорил, что берет пример с учителей пения, которые нарочно поют тоном выше, чтобы ученики поняли, в каком тоне нужно петь им самим.

Сам же Диоген в своем опрощении доходил до полного бесстыдства, он бросал вызов обществу, отказываясь соблюдать все правила"приличия, навлекая тем самым на себя град насмешек и провокационных выходок, на которые всегда отвечал с необыкновенной находчивостью и меткостью, смущая тех, кто хотел его смутить. Когда на одном обеде ему, называвшему себя собакой, швырнули кости, он подошел к ним и помочился на них. На вопрос: если он собака, то какой породы? — Диоген спокойно отвечал, что когда голоден, он мальтийской породы (т. е. ласков), а когда сыт, то ыилосской (т. е. свиреп).

Своим выходящим за всякие рамки дозволенного поведением 1 Диоген подчеркивал превосходство мудреца над обыкновенными людьми, которые заслуживают лишь презрения. Однажды он стал звать людей, а когда те сбежались, набросился па них с палкой, говоря, что ззал людей, а не мерзавцев. В другой раз он при дневном свете искал с зажженным фонарем человека. В самом деле — так называемые люди соревнуются, кто кого столкнет в канаву (вид состязаний), но никто не соревнуется в искусстве быть прекрасным и добрым. В своем презрении к людям Диоген не делал исключения ни для жрецов, ни для царей. Когда Александр Македонский однажды подошел к нему и сказал: «Я — великий царь Александр», Диоген, нимало не смутившись, ответил: «А я собака Диоген». Когда в другой раз Александр Македонский, подойдя к гревшемуся па солнце Диогену, предложил ему просить у него, что он хочет, Диоген отвечал: «Не заслоняй мне солнца». Все это якобы произвело на македонского царя такое большое впечатление, что тот сказал, что если бы он не был Александромцарем, то хотел бы быть Диогеном.

Однако было бы неправильно видеть в Диогене лишь нигилиста, античного хиппи. Известна и положительная сторона его деятельности. Став рабом некоего Ксениада (Диоген был захвачен пиратами п продан в рабство), философ применил к детям своего хозяина прекрасную систему воспитания, приучив их к скромной пище и к воде, к простоте в одежде, занимаясь с ними и физическими упражнениями, но лишь настолько, насколько это надо для здоровья; он обучал их знанпям, сообщая им начальные сведения в краткой форме для удобства запоминания и приучая

1 Например, когда кто-то привел его в роскошное жилище и не позволял пле« вать, Диоген плюнул в лицо хозяину, сказав, что не нашел места хуже.

234

их выучивать наизусть куски из творений поэтов, наставников и самого Диогена. Рабство не унизило Диогена. Отказываясь быть выкупленным из рабства своими учениками, он хотел показать, что философ-киник, будучи даже рабом, может стать господином своего господина — раба своих страстей и общественного мнения. Когда его продавали на Крите, он попросил глашатая объявить о том, не хочет ли кто купить для себя хозяина.

Выше всех форм культуры Диоген ставил философию. Сам он обладал поразительной силой убеждения, никто не мог противостоять его доводам. Однако в философии Диоген признавал лишь ее нравственно-практическую сторону. Он философствовал своим образом жизни, который он считал наилучшим, освобождающим человека от всех условностей, привязанностей и даже почти от всех потребностей. Человеку, сказавшему, что ему нет дела до философии, Диоген возразил: «Зачем же ты живешь, если не заботишься, чтобы хорошо жить?» В превращении философии в практическую пауку Диоген превзошел Антисфена. Если Анти-

как словами, так и действиями. Когда кто-ю утверждал, что движения не существует, Диоген встал и начал ходить. Когда Платон рассуждал об идеях, придумывал названия для «стольиости» и «чашности», Диоген сказал, что он стол и чашу видит, а столыюсти и чашпости не видит. Диоген систематически насмехался над Платоном, называя его красноречие пусторечием, коря его за суетность и за пресмыкательство перед сильными мира сего. Со своей стороны, Платон, не любивший Диогена, называл его собакой, обвинял в тщеславии и в отсутствии разума. Когда Диоген голый стоял под дождем, то Платон сказал тем, кто хотел увести киника: «Если хотите пожалеть его, отойдите в сторону»,— имея в виду его тщеславие. (Так же и Сократ сказал однажды Аитисфепу, выставляющему напоказ дыру в своем плаще: «Сквозь этот плащ проглядывает твое тщеславие!».) Слова Диогена о том, что он не видит пи чашпости, пи столыюсти, Платон парировал словами: «Чтобы видеть стол и чашу, у тебя есть глаза, а чтобы видеть столыюсть и чашиость, у тебя нет разума». Платон назвал Диогена «безумствующим Сократом».

Отвергая все виды социального неравенства между людьми, не отрицая, однако, рабства, высмеивая знатное происхождение, славу, богатство, Диоген отр_ицал и семью, и государство. Единственным истинным государством он считал весь мир и называл себя «граждапином„мира». Он говорил, что жены должны быть общими. Когда некий тиран спросил его, какая медь лучше всего

235