Dzheffri_Alexander_Smysly_sotsialnoy_zhizni

ГЛАВА 1

ной панике по поводу хулиганства в Британии

семидесятых годов, представляет собой расшиф­

ровку дискурса городского упадка и расизма,

который подвел фундамент под авторитарную

политику крутых мер. В этом труды Бирмин­

гемской школы приблизились к «сильной про­

грамме» за счет своей способности реконструи­

ровать социальные тексты и значимые смыслы.

В чем они, однако, терпят неудачу, так это в об­ ласти культурной автономии (Sherwood, Smith, & Alexander, 1993). Невзирая на попытки вый­

ти за рамки классического марксизма, неограм­

шианская теория демонстрирует показательную

двусмысленность в отношении роли культуры,

что характерно для слабой программы, чем от­

личаются и сами блестящие «Тюремные тетра­ ди» (Gramsci, 1971). Такие термины, как «ар­ тикуляция» ("articulation") и «укорененность» ("anchoring") предполагают контингентность

в игре культуры. Но эта контингентность часто сводится к инструментальному разуму (в том

случае, когда элиты «артикулируют» дискурс

вцелях гегемонии) или к какому-либо виду не­ определенной системной или структурной при­ чинности (в случае, если дискурсы «укоренены»

вотношениях власти).

Неспособиость решительно взяться за про­

блему культурной автономии и уйти от проекта

социологии культуры «западного марксизма»

(Anderson, 1979) сыграла свою роль в фатальной

неопределенности представлений по поводу ме­

ханизмов, посредством которых культура свя­

зывается с социальной структурой и действием. Нет более попятной иллюстрации этого послед-

72

ГЛАВА 1

него процесса, чем собственно • Усмирение кри­

зиса» (Hall, Jefferson, Clarke, & Roberts, 1978).

Представив читателю подробную картину пани­

ки, связанной с уличными ограблениями, и ее символического резонанса, авторы сбиваются на ряд решительных заявлений о том, что мо­

ральная паника связана с эконо~ической логи­

кой капитализма и его скорым крахом, а также

о том, что она оправдывает политику борьбы с

уличной преступностью, являющей собой при­

бежище латентных революционных тенденций.

Однако конкретные механизмы, посредством

которых зарождающийся кризис капитализма (он все еще не наступил?) иреобразовывается в конкретные решения судей, парламентариев, редакторов газет и исполняющих свои обязан­ ности полицейских, так и не были раскрыты. В

результате появляется теория, которая, несмо­

тря на критическую остроту и герменевтические

возможности, иревосходящие классический

функционализм, любопытным образом напоми­ нает Парсонса своей склонностью приводить аб­

страктные влияния и процессы в качестве адек­

ватного объяснения эмпирических социальных действий.

В этом отношении труды Пьера Бурдье, в nротивоположность Бирмингемской школе, об­ ладают подлинными достоинствами. В то время как многим выполненным в традициях Бирмин­

гемской школы исследования, как кажется, не­

достает методологической строгости, сочинения

Бурдье опираются на надежный фундамент как

качественных, так и количественных эмпириче­

ских исследований среднего уровня. Его выводы

73

ГЛАВА 1

и утверждения более осторожны и не столь де­

монстративно тенденциозны. Более того, в луч­

ших произведениях Бурдье, таких как описание

кабильского дома или французского крестьян­

ского танца (Bourdieu, 1962, 1977), его способ­

ности к плотному описанию доказывают, что его

музыкальная чуткость к распознаванию и деко­

дированию культурных текстов ничуть не усту­

пает той, которой обладают этнографы Бирмин­ гемской школы. Несмотря на эти его свойства, исследования Бурдье также следует отнести к

слабой программе - к социологии культуры, а

не к культурсоциологии. Как только исследова­ телям удалось справиться с терминологической

неопределенностью, которая всегда отличала

слабую программу, им стало ясно, что в системе

Бурдье роль культуры заключается главным об­

разом в том, чтобы обеспечивать воспроизводство

неравенства, нежели чем допускать новшества

(Alexander, 1995а; Honneth, 1986; Sewell, 1992).

В результате культура, действующая через габи­

тус, выступает скорее как зависимая, а не как не­

зависимая переменная. Она представляет собой коробку передач, а не мотор. Когда нужно четко

указать, как именно происходит процесс воспро­

изводства, Бурдье не дает ясного ответа. Габитус порождает чувство стиля, легкости и вкуса. Од­ нако чтобы понять, как именно все это влияет на

стратификацию, нужно нечто большее, а именно

подробное исследование конкретных социаль­ ных ситуаций, в которых принимаютел решения

и обеспечивается социальное воспроизводство

(см. Lamont, 1992). Нам нужно больше узнать о

мышлении людей, принимающих решения на

74

ГЛАВА 1

собеседованиях о приеме на работу и в издатель­ ствах, о влиянии динамики аудитории на учеб­ ный процесс или о логике, управляющей процес­ сом цитирования. Без этого •связующего звена»

у нас останется только теория, которая указыва­

ет на гомологию обстоятельств, но не может при­

вести явных доказательств.

Трактовка Бурдье связи культуры с властью

также не соответствует идеалам сильной про­

граммы. В его понимании системы стратифика­

ции используют соревнующиеся друг с другом

в разных областях статусвые культуры. Семан­

тическое содержание этих культур имеет малое

отношение к тому, как организовано общество.

Смысл не имеет широкого влияния. Если Вебер,

например, утверждал, что формы эсхатологии

оказывают важное воздействие на способы орга­ низации социальной жизни, то для Бурдье куль­

турное содержание произвольно и несуществен­

но. В его формулировке всегда будут системы

стратификации, определяемые классом, и все,

что имеет значение для господствующих групп, -

это обладать собственным легитимным культур­

ным кодом. В итоге можно сделать вывод, что здесь мы имеем дело с анализом в духе Веблена,

где культура предоставляет акторам стратеги­

ческий ресурс, внешнюю среду действия, а не Текст, формирующий мир имманентным обра­

зом. Люди пользуются культурой, но, как ка­ жется, не проявляют к ней слишком большого

интереса.

Труды Мишеля Фуко, а также постструкту­

ралистская и постмодернистская теоретическая

программа, которой они положили начало, пред-

75

ГЛАВА 1

ставляют собой третью слабую программу, кото­

рую следует обсудить. Хотя это блестящие тру­ ды, в них также можно обнаружить множес•rво

противоречий, которые не позволяют им соот­

ветствовать сильной программе. С одной сторо­ ны, главные теоретические тексты Фуко (1970, 1972), (<Археология знания• и (<Слова и вещи•,

предоставляют важную основу для сильной про­

граммы благодаря утверждению, что дискурсы

произвольным образом классификацируют мир и

влияют на формирование знания. Эмпирические

применения данной теории также заслуживают

лохвалы за то, что в них обширные исторические данные собраны способом, приближающимся к реконструированию социального текста. Пока что одни плюсы. К сожалению, есть и другая сторона. Главное затруднение заключается в ге­ неалогическQм методе Фуко; в его утверждении,

что власть и знание слиты во власть/знание. В

результате появляется редукционистская ли­

ния рассуждений, похожая на функционализм

(Brenner, 1994), где дискурсы гомологичны ин­ ститутам, потокам власти и технологиям. Кон­ тингентность обозначена на уровне (<Истории•,

на уровне не поддающихся теоретическому ос­

мыслению коллизий и нарушений, а не на уровне диспозитива. Поэтому здесь остается мало места для сиихронически организованной контингент­ ности, которая могла бы соединить разрывы меж­

ду культурой и институтами, между властью и ее

символическими или текстовыми основаниями,

между текстами и интерпретациями этих текстов

акторами. Иными словами, такая привязка дис­

курса к социальной структуре не дает возможно-

76

ГЛАВА 1

сти понять, как автономная сфера культуры ме­

шает или помогает акторам выносить суждения,

делать критические оценки или полагать транс­ цендентные цели, создающие текстуру социаль­

ной жизни. В мире Фуко «тюрьмаязыка• Ницше

находит такое прочное материальное выраже­

ние, что не остается места для культурной авто­

номии и, следовательно, автономии действия. В

ответ на критику такого рода в своих поздней­

ших трудах Фуко пытался теоретически разра­

ботать проблемы «себя• (self) и сопротивления.

Но он делал это ad hoc, рассматривая акты сопро­ тивления как случайные расстройства функции (Brenner, 1994: 698) или необъяснимые случаи самоутверждения. Эти поздние тексты не учиты­ вают способы, посредством которых культурные

фреймы могут позволять «изгоям• создавать и

поддерживать противостояние власти.

В самом влиятельном на данный момент на­

правлении, вскормленном школой Фуко, мож­

но наблюдать, что скрытое напряжение между

Фуко (1972) периода «Археологии• и Фуко в его генеалогическом воплощении было решитель­

но разрешено в пользу теории антикультурного

типа. Продолжающее расти собрание трудов по «правительственности• ("governmentality") фо­ кусируется на контроле над населениями (Miller

& Rose, 1990; Rose, 1993), но делает это через

рассмотрение роли административных техник и

экспертных систем. Разумеется, признается важ­

ность «языка•, как и то, что управление носит

«дискурсивный характер•. Это звучит обнадежи­

вающе, но при более пристальном рассмотрении

оказывается, что «язык• и «дискурс• сводятся

77

ГЛАВА 1

к сухим разновидностям технического общения

(графики, статистические данные, отчеты и так далее), действующим в качестве технологий,

которые позволяют институтам и бюрократиям

«оценивать, делать расчеты и вмешиваться» на

расстоянии (Miller & Rose, 1990: 7). Совсем не­

много сделано для того, чтобы реконструировать

текстуальную природу политического и админи­

стративного дискурсов. Не предпринимаются по­

пытки выйти за пределы «неплотного описания»

(thin description) и установить более широкие

символические схемы, страстные, аффективные

критерии, посредством которых политика кон­

троля и координации оценивается как гражда­

нами, так и элитами. В этом пункте проект по

исследованию правительственности не соответ­

ствует стандарту, заданному книгой Холла и его

соавторов (1978), которая по крайней мере суме­

ла передать эмоциональный дух популизма Ве­

ликобритании эпохи Хита7 •

Исследования, посвященные «производству

и восприятию культуры», знаменуют собой чет­

вертую слабую программу, которая будет здесь рассматриваться. В отличие от программ, кото­

рые обсуждались выше, этому направлению не свойственна теоретическая бравурность, и оно не возглавляется харизматическим лидером. По большей части его отличают невоспетые добро­

детели интеллектуальной скромности, прилежа­

ния, ясности и усердного внимания к вопросам

метода. Многочисленные сторонники этого на­

правления создают здравые эмпирические ис-

7Сэр Эдвард Хит (Edward Heat, 1916-2005) - британский пре­

мьер-министр с 1970 г. по 1974 г.- Примеч.ред.

78

ГЛАВА 1

следования среднего уровня, где рассматрива­

ются обстоятельства, при которых производится и потребляется «культура• (для ознакомления

с обзором см. Crane, 1992). Вот почему данный

тип исследований приобрел особое влияние в Со­

единенных Штатах Америки, где такие свойства лучше всего соответствуют профессиональным нормам в социологии. Большое иреимущество

данного подхода состоит в том, что он устанавли­

вает ясные причинные связи между культурой и

социальной структурой и таким образом избегает

ловушек неопределенности и двусмысленности,

которыми характеризуются более амбициозные

втеоретическом отношении подходы. К несча­

стью, эта интеллектуальная честность обычно используется только для того, чтобы передать ре­

дукционистский импульс, остающийся скрытым

врассмотренных выше подходах. Складывает­

ся впечатление, что главная цель этого потока

исследований (например, Blau, 1989; Peterson, 1985) заключается в том, чтобы отделаться объ­

яснением культуры как продукта поддерживаю­

щих ее спонсорских институтов, элит или инте­

ресов. В центре процесса производства культуры

находится стремление к доходу, власти, прести­

жу. В то же время восприятие культуры неумо­

лимо определяется социальным положением.

Так, этнографические исследования зритель­

ской аудитории предпринимаются, чтобы укре­

пить решающее влияние класса, расы и гендера

на понимание телевизионных программ. Это уже «социология культуры• в чистом виде. Цель ана­ лиза состоит не столько в том, чтобы раскрыть

воздействие смысла на формирование социаль-

79

ГЛАВА 1

ной жизни и идентичностей, сколько в том, что­

бы рассмотреть, как социальные жизнь и иден­

тичности ограничивают потенциальные смыслы.

Хотя социологические обоснования такого

исследования достойны одобрения, для призна­ ния автономии культуры нужно нечто большее,

а именно твердое понимание кодов, которые за­

действованы в рассматриваемых культурных

объектах. Только учитывая эти коды, можно

увидеть, что у культурных продуктов есть вну­

тренние культурные воздействия и ограничения. Однако в перспектине производства культуры

(production of culture approach) такие попытки

герменевтического понимания редки. Слишком

часто смысл остается чем-то вроде черного ящи­

ка, а аналитическое внимание фокусируется на обстоятельствах производства и восприятия

культуры. Если смыслы и дискурсы и исследу­

ются, то это обычно делается с целью поговорить

о какой-либо связи между культурным содержа­ нием и социальными потребностями и действия­

ми конкретных производящих и воспринимаю­

щих групп. Например, Вэнди Гризвольд (1983) показывает, как типаж плута (trickster) меня­ ется с появлением драмы эпохи Реставрации. В

средневековом моралите персонаж, воплощав­

ший аллегорию •Порока», олицетворял собою

зло. Позднее он превратился в привлекательно­

го, сообразительного •кавалера». Новый персо­

паж мог поправиться аудитории, состоящей из

молодых мужчин без наследства, которые пере­

ехали в город и в плане социального продвиже­

ния должны были полагаться на собственный

ум. Сходным образом Роберт Вутноу (1988) ут-

80

ГЛАВА 1

верждает, что идеология Реформации возникла

и утвердилась в качестве подходящего ответа на

определенный набор социальных обстоятельств. Он убедительно показывает, что в теологическом

дискурсе возникли новые бинарные оппозиции,

например, между развращенным католицизмом

и чистым протестантизмом. В этих оппозициях

преломлялись политические коллизии и соци­

альные беспорядки, лежавшие в основе религи­ озной и светской борьбы в Европе шестнадцатого

века.

Мы заинтересованы в отборе такого рода ра­ бот для критики, поскольку они принадлежат

к лучшим образцам своего жанра и приближа­

ются к тому виду плотного описания, за которое

мы выступаем. Не приходится сомневаться, что Гризвольд и Вутноу правильно понимают необ­

ходимость изучать смысл в ходе исследования

культуры. Однако им не удается систематиче­ ски соединять изучение смысла с проблематикай

культурной автономии. При всем внимании ав­

торов к сообщениям культуры (cultural messages) и к историческим преемственностям (historical continuities), нам не удается избавиться от опа­

сения, что в основе такого анализа лежит редук­

ционизм. Общее впечатление такое, что смыслы

трактуются как бесконечно податливые воздей­

ствию социальных ситуаций. Скорее Гризвольду следовало бы признать, что драматические нар­ ративы неизбежно упорядочиваются ограничи­

вающими культурными кодами, связанными с сюжетом и персонажем, поскольку именно соче­ тание сюжета и персонажа и делает возможным

любой род драмы. Сходным образом и Вутноу

81

6 Культурсоциология