Вопросы и задания

1. Какие три средства (способа) называет Касторий для того, чтобы стать искусным в науках, в том числе в витийстве (красноречии)? Насколько прав Касторий?

2. Какое значение придает Касторий «живому слову» и как он обосновывает значение «живой речи» для обучения?

3. Какова роль красноречия в построении общества («гражданства»)? Как красноречие (витийство) соединяется с законами и премудростью?

4. Справедливо ли Касторий критикует богословов и диалектиков (логиков), не владеющих красноречием? В чем состоит назначение красноречия для проповедников?

Детская риторика, или благоразумный вития (1787)

в тор этого сочинения не установлен, хотя начинается оно «одобрением» профессора красноречия и цензора А. Барсова. По-видимому, это самый краткий из имеющихся учебников. Несмотря на традиционное содержание самой науки риторики, оно представляет интерес по основным определениям, своеобразным примерам и способу выражаться, которые неизвестный автор использовал, желая объяснить риторику «юношеству». Очевидно, что автор сознательно действует по совету М. В. Ломоносова, «удовольствуя» свое сочинение «примерами». Ясные определения и выразительные примеры делают «Детскую риторику» образцом учебной книги. Для публикации избраны: определение риторики, «свойства речи» (под ними автор понимает 5 традиционных частей риторики), фигуры риторические (перечисление и несколько «самонужнейших»).

Печатается по изданию: Детская риторика, или благоразумный вития, к пользе и употреблению юношества сочиненная. – М., в Унив. типографии у Н. Новикова, 1787.

Определение риторики

Риторика есть наука красно говорить обо всем без изъятия. Все прочие знания имеют для себя предмет ограниченный, но сия ограничивается пределами токмо единого естества, и всякая вещь надлежит к ея области. Она, говорит Цицерон в сочинении о сей материи, до нас дошедшем, есть пространное поле, в котором оратор может простираться и, в какую бы он сторону ни зашел, везде находится в собственном своем владении. Самые даже низкие предметы могут столько же его дарования прославить, как и высокие. Гомер описал войну мышей с лягушками столько важно, как и войну троян с греками. Вергилий не менее прославил себя сочинением своем о комаре, как и своею Энеидою. Овидий оставил нам портрет блохи столь же великолепный, как и своих богов. Словом сказать, искусный оратор может так же хорошо распространить свою речь об одних волосах какой‑нибудь красавицы как, и о всем ее лице.<…>

Свойства речи

Оных находится 5, и суть следующее:

1) изобретение (в книге ошибочно: изображение. – А. В.),

2) расположение,

3) украшение,

4) память,

5) произношение.

Первое свойство состоит в том, чтоб выдумать то, о чем говорить надобно.

Второе‑чтоб изобретенное искусно расположить.

Третие‑чтоб изобразить чистым и красивым слогом.

Четвертое – выучить наизусть.

Пятое – сказать или произнести с приятностию.

О изобретении

Оное состоит в том, чтоб найти материю и выдумать доводы, способные к доказательству того, о чем говорить должно. Надобно рассуждать о вещи прежде, нежели думать о словах, а иначе делать, то будет то же, что и подражать такому живописцу, который бы прикладывал свои цветы на полотне, не вообразивши наперед того, что писать хочет. Когда оратор один хорошенько представит себе план своей речи, то слова родятся в великом множестве и изобилии. Как говорит Боало по подобию Горация:

Когда материю хорошую найдешь,

То к оной и слава удобно приберешь.

Тогда наши сочинения или плоды будут настоящими нашими детьми, а иначе, ежели можно так сказать, какими ни есть выкидышами, кои на свет родятся уродами, искривленными или горбатыми.

О расположении

Что пользы будет оратору в наилучших доказательствах, ежели не будет знать искусно употребить оные в дело? Он походить будет на такого архитектора, который бы вытесал камни для строения чрезвычайно хорошо, но не умел бы их поставить на свое место. Чтоб связать пучок, приятный взору, недовольно набрать цветов разного рода, но надобно их расположить с тою приятною пестротою, которая производит все прелестные тени, которая заимствует свою красоту более от искусства, нежели от естества. Сие подало причину сказать одному из наших великих стихотворцев:

В расположении вся сила состоит: Приятства, красоты и вкус оно родит.

Поэт, как из сего видно, говорит здесь о пучке цветов. И так я о сем дам знать любящим уборы.

О украшении или выговоре

Оное состоит в чистоте и собственности слов, которыми должно изобразить то, что изобретено и расположено. Изобрести и расположить может всякий благоразумный человек, а украсить только один оратор. Как слова не имеют в себе ничего твердого и основательного, ежели не будут иметь хороших мыслей, так и мысли будут без всякой приятности слуху, ежели будут плохо выражены. Итак, должно приучать себя заблаговременно говорить с такою нежностию и красотою слога, которая придает столь хороший вид и самым малым вещам и которая в нынешнее время толь в великой чести, что оную почитают нужною и в таких вещах, в которых истина должна быть обнажена и неукрашена.

Итак, должно знать, что язык ораторов был совершенно вычищен и выправлен, чтоб его периоды были круглы так, что не можно бы от них отнять разве нужное, ниже прибавить разве излишнее.

О памяти

По изобретении, расположении и по сочинении ораторской речи прекрасным слогом нужно еще оную выучить наизусть. А сего не можно учинить без пособия памяти, наукою приобретенной, которую Квинтилиан в наставлениях ораторских называет хранилищем сокровищ душевных, тем более превосходнейшим, что оная тщательно бережет все, что ни вверяется и в потребном случае оным снабжает.

Память есть двоякого рода: одна природная, и другая наукою приобретенная. Первая дается от природы, но наука оную может приводить в совершенство. Ее‑то помощью Митридат знал 22 различных языка, а Оттон всех своих солдат умел назвать по имени. Вторая, то есть приобретенная наукою, состоит в памятовании известных мест, кои суть как некоторые тени предметов, о которых должно помнить; почему ее и называют местною. Все люди имеют нужду в сей искусственной памяти, по крайней мере, когда кто из них столько беспамятлив, как тот человек, который, едучи в Париж и долженствующий жениться в Туре, записал для памяти своей в карманной книжке: записка о том, чтобы мне жениться по приезде в Тур.

О сказывании или произношении

Оное есть подлинно из всех наиважнейших качеств слова и состоит в произношении и телодвижении, что, говоря собственно, есть душою слова. Без оного, четыре прочие свойства суть ничто. И потому‑то Квинтилиан назвал Сократа превосходнейшим сочинителем, но жалким произносителем; да можно то же сказать и о славном французском Бурдалу, который писал столь прекрасные проповеди и который так худо оные говорил, что принужденным находил себя заставлять оные проповедать; в то же время в иной церкви другого езуита, весьма искусного в произношении и который в восторг приводил все свое собрание – так, что сам отец Бурдалу говаривал, что мошенники, слушая проповеди его товарища, отдавали назад людям кошельки, которые они обрезывали за проповедями его. Сия часть казалася толь великой важности первому римскому оратору, что он за нужное сам почел учиться у славного комедианта в свое время, ему приятеля, человека ученого – Росция.

Подлинно великая есть наука переменять голос. Ничто так не скучно, как сия единообразность голоса, всегда на одном тоне не подвижная, которую можно правильно назвать самым главным лекарством от бессонниц наисильнейшим. Но, от другой стороны, надобно избегать произношения слишком громкого и тонкого: и то, и другое равномерно худое. Примером в том может служить оный проповедник, который, сказывая недавно о милосердии и думая возбудить к оному своих слушателей, говорил столь тихо, что никто его не слыхал, и не токмо чрез то не тронул сердец, но даже и ушей. На что один шутливый человек сказал, что сей человек был отменен в том, что о такой известной материи он говорил вещи неслыханные, кои им рассказывал руками, а они слушали глазами. Соображаяся с обстоятельствами речи, оратор должен возвышать или опускать голос, смотря на то, в какой степени страсти его речи находятся. Ударение голоса весьма важно, ибо одна и та же вещь, выговоренная различными тонами, имеет часто различное знание, напр., когда Спаситель наш ходил по водам и как ученики, объяты будучи страхом, почли его за призрак (так! – А. В.), то Он уверил о себе, сказав им с простотою: Аз есмь. Но когда сии же самые слова сказал с грозным видом иудеям, искавшим его в вертограде, то вдруг поразил их страхом и поверг всех на землю. Что касается до телодвижения, то оное должно быть сходственно с рассудком, чтоб приличествовало материи. Но не должно быть оно очень или редко или часто и совсем некстати. Есть ораторы такие телодвижники, что их почесть легко можно за трясущихся от судороги, каков был Курион; ибо как в одно время, слушавши его слово, один человек, весьма забавный, который был в параличе, сказал, что, по счастию, ежели бы он не стоял близко возле места, с которого Курион сказал, то бы некому смахивать мух от него было и они бы его искусали.<… >

О фигурах риторических

Фигур риторических есть очень великое число, из коих некоторое ныне больше не в употреблении, кроме как у иезуитов, кои всегда последние покидают худые привычки. Главные и употребительные суть следующие:

Метафора, троп, этопеия, метонимия, гипербола, ирония; заимословие, сомнение, обращение, прохождение, изображение, повторение, противоположение, прехождение, восклицание, желание и, наконец, распространение. Но я здесь буду говорить о самонужнейших.

О гиперболе

Сия фигура состоит в чрезмерном возвышении, которое увеличивает или умаляет вещи и представляет оные или гораздо меньшими или гораздо большими, нежели чем они в сущности находятся, – точно так, как сии выдуманные зрительные трубы, кои представляют предметы сверх их величины или малости естественной. Она служит великим вспоможением оратору, когда общие выражения очень слабы, напр., не могу и подумать, чтоб живописец лучше написал старость рощи, как в следующих 4 стихах описана:

О сколь блажен, что зрю сии леса священны!

Которы времени началу современны:

Они досель еще хранят тот самый цвет,

Кой был на них тогда, как созидался свет.

Вот истинное изображение гиперболы. Но ежели гипербола может превосходить вероятие, то не должна она никогда доходить до смешного. Я приведу на сие одно доказательство. Можно ли, например, вообразить что ни есть смешнее, как оное описание, сделанное одним петиметром любовнице? Она, по его словам, столь прекрасна, что Венера и Елена заслужили не больше, как быть горничными ее служанками; что один ее волос есть довольно великой цены выкупить плененного короля; что глаза ее столь блистали таким светом, что за весьма бы отважного того должно почесть, кто бы к ней подошел без закрывала; и, наконец, ее руки столь были прелестны, что быть оными удавлену можно почесть за великое счастие.<… >

О иронии

Сия фигура употребляется тогда, когда, говоря о какой вещи, дают знать другую и совсем оной противную. Оная зависит столь же от ударений голоса, как и от значения слов. Сия‑то фигура есть та, которая прямо в глаза бранит людей похвалою и хвалит их ругательством. Как мед, растворенный ядом, услаждая, вредит и, вредя, услаждает. Словом, она насмехается людям теми же словами, коими делает им похвалу, напр., Цицерон говорил об Августе: Подлинно удивления достойного Октавия должно возвысить; что может значить то, что он был удивления достоин и что надобно его возвысить более; но Цицерон чрез сие не разумел, что должно было его возвести на высокие чести, но чтоб поднять на виселицу.<… >

О уподоблении

Сия фигура не что иное есть, как соотношение двух вещей или двух лиц между собою и почитается наилучшая в риторике. Она не токмо изображает в душе чрез точное подобие истины самые отвлеченные, но об оных дает еще наибольшее понятие. Например, Мальгреб сказал по примеру Горация:

Марс так, как Купидон, и он в трудах своих,

Старается иметь младых людей одних.

Но надобно делать таким образом, чтоб сравнение взято было от вещи важной и никак не подражать Гомеру, который, сколь ни славен, уподоблял Агамемнона одной корове, потому что он походил на нее цветом. Это все равно, как ежели бы уподобить одного Кардина вареному раку в том, что они оба красные.<… >

О приноровлении

Употребление сей фигуры состоит в том, чтоб одно слово или два подобные положить в разном стиле. Нет ничего увеселительнее сей фигуры в шутках. Так, например, Цицерон, увидев Марка Антония, который распахнувши или открывши свою робу, говорил к народу всевозможною хитростию, сказал ему тогда: «Никогда и никто не говорил так открытно, как вы…»<…>