Методология_Литература / Lloyd deMause_Psychohistory

11

могут быть мотивы - у фабрики их не может быть, у ружья не может быть. Является ли в таком случае психоистория «истори­ ей, сведенной просто к личным мотивам»? Снова да. Все мотивы персональны, пусть даже слово «просто» - отрицание их значимо­ сти. А обвинение в «редукционизме», которое часто направляют в адрес психоистории, выдвигается просто невпопад, поскольку сведение внешне сложных и несопоставимых процессов к более простым и основным силам и принципам является на самом деле не недостатком, а научной целью. Все остальные науки уже дав­ но поняли, что мир имеющихся «фактов» почти бесконечен; лишь историки по-прежнему верят, что могут узнать что-то новое, лишь накапливая все новые и новые повествовательные «факты».

Историков воспитывают на теории уникальности любого ис­ торического события. Большинство повествующих историков убеждены в этом принципе по отношению к человеческой исто­ рии не меньше, чем средневековый человек - по отношению к естественной истории. Современные историки в лучшем случае изложат некоторые политические события, а затем некоторые эко­ номические события и после простого сопоставления придут к вы­ воду, что эти два повествования составляют теорию. Но нарратив­ ная история - не наука и не предназначена ею быть. Нарратив­ ная история описывает ход исторических событий; психоистория открывает законы исторической мотивации. Нарративная история полна «случайностей» и «ошибок»; психоистория имеет дело лишь с закономерностями, особенно «случайностей» и «ошибок». Писа­ ная история сосредоточена на периодах, и считается, что любой историк должен специализироваться на каком-нибудь периоде или стране; психоистория же — сравнительная наука, и не может спе­ циализироваться на одной области истории, так же, как астроном не может специализироваться на одной области неба. Когда я в своих лекциях скачу по периодам, студенты жалуются: «Не похоже, что вы действительно занимаетесь историей». Они правы.

Но как же отличается эта новая научная модель от привычно­ го взгляда на историю! То, что вы прочтете в этой книге, перевер­ нет с ног на голову почти любое представление об истории, кото­ рое вы когда-либо черпали из других источников. Вместо влия­ ния общественных событий на частную жизнь вы увидите, как частные фантазии проигрываются на публичной сцене. Вместо де­ ятельности главным образом взрослых мужчин вы увидите,, что история определяется прежде всего в семьях женщинами и детьми

в не меньшей степени, чем мужчинами, и лишь потом отражает­ ся в публичной деятельности взрослых. Вместо нескольких лиде­ ров, удерживающих власть над массами индивидов, вы обнаружи­ те, что сами группы дают лидерам поручения, так что «власть» ста­ новится главным образом проблемой группового мазохизма, а не силы. Вы обнаружите, что войны являются на самом деле не ужас­ ными «ошибками», а желаниями. Вы увидите, что прогресс, позво­ ливший нам преодолеть магию и суеверия, является следствием не накопления знаний, а роста психологической зрелости в резуль­ тате эволюции детства. Вместо спокойного и уверенного традици­ онного человека и помешанного современного человека вы уви­ дите, что традиционный человек стоит гораздо ближе к шизоид­ ному типу, а современный - к счастью и целостности, и узнаете причины. Вопреки представлению о традиционной семье как о сильном когда-то, а сейчас терпящем упадок институте, вы станете свидетелем роста семьи, с любовью к детям и между супругами, как новейшего приобретения, которое со временем все крепнет. Вы придете к мнению, что цивилизация - это не растущее со вре­ менем отречение от удовольствий, связанных с инстинктом, а на­ оборот, все большее удовлетворение потребностей. И наконец, вы обнаружите, что история - не победа морали, суперэго, а победа же­ лания и разума, ид и эго над суперэго.

Если после всего этого я кажусь оптимистом, то я не хотел бы оставлять вас в заблуждении. Эволюционисты не всегда оптимисты. Поскольку я не пытаюсь идеализировать историю, то это уже лишает меня важнейшего качества, необходимого, чтобы быть оптимистом. А раз вигская интерпретация истории основана на идее неотвратимого прогресса в результате накопления зна­ ний, то моя теория не может быть вигской. В чем я действительно убежден, так это в том, что, каких бы высот зрелости мы ни достигли в ходе медленной эволюции детства, это достижение находится сейчас под угрозой нашей технологической способно­ сти к саморазрушению, способности, которая доходит сейчас до пятнадцати тонн тротила на каждого мужчину, женщину и ребен­ ка на Земле. Если мы не поймем, каким образом к этому при­ шли и почему все еще нуждаемся в периодических жертвенных очищениях, то вскоре осуществим свою инфантильную группо­ вую фантазию уничтожения всего мира.

13

Если моя книга поможет это понять, то я буду считать, что она удалась.

Глава 1

ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА*

Слышите детей стенанья, О мои братья...

Плач детей

Элизабет Баррет Браунинг

История детства - это кошмар, от которого мы только недавно стали пробуждаться. Чем глубже в историю — тем меньше заботы о детях и тем больше у ребенка вероятность быть уби­ тым, брошенным, избитым, терроризированным и сексуально оскорбленным. Моя задача состоит в том, чтобы рассмотреть, на­ сколько история детства может быть извлечена из тех свиде­ тельств, которые остались нам.

Такая возможность не была прежде замечена историками, потому что серьезная история долгое время рассматривала све­ дения о событиях публичной, а не частной жизни. Историков очень занимала шумная песочница истории, где сооружались вол­ шебные замки и устраивались великолепные битвы, но они со­ вершенно игнорировали то, что происходило в домах вокруг этой игровой площадки. Мы же, вместо того, чтобы искать причины сегодняшних событий в песочных сражениях прошлого, зададим­ ся вопросом, как поколения родителей и детей создавали между собой то, что в дальнейшем было разыграно на арене публичной жизни.

*Материал этой главы впервые был опубликован в The History of Childhood, New York: Psychohistory Press, 1974.

ПРЕДЫДУЩИЕ РАБОТЫ ПО ИСТОРИИ ДЕТСТВА

Хотя я считаю свою попытку первым серьезным исследова­ нием по истории детства на Западе, историки, безусловно, и рань­ ше время от времени писали о детях.1-5 Несмотря на это, я счи­ таю, что изучение истории детства только начинается, посколь­ ку в большинстве этих работ очень сильно искажают факты о детстве в периоды, которые рассматриваются. Официальные биографы - наихудшие из лжесвидетелей; детство обычно идеализируется, и только немногие биографы дают какую-то полез­ ную информацию о первых годах героя. Исторические социоло­ ги наловчились выпускать теории, объясняющие изменения детства, даже не потрудившись изучить хотя бы одну семью про­ шлого или настоящего.6 Историки литературы, путая книги с жизнью, рисуют воображаемую картину детства, как будто мож­ но узнать, что действительно происходило в американском доме девятнадцатого века, почитав «Тома Сойера».7

Но отчаяннее всего защищается от фактов, которые он под­ нимает, социальный историк, чья работа - раскапывать реальность социальных условий прошлого.8 Когда один социальный историк обнаружил широко распространенное детоубийство, он объявил его «восхитительным и гуманным».9 Когда другая описывает ма­ терей, которые регулярно бьют своих детей палками еще в ко­ лыбели, она добавляет без малейшего правдоподобия, что «если эта дисциплина была и суровой, то она была равно и справедли­ вой, и осуществляемой с добротой».10 Когда третья обнаружила матерей, которые купали своих детей в ледяной воде каждое утро,

чтобы «закалить» их, и дети от этого умирали, она говорит, что «они не были намеренно жестокими», но «просто читали Руссо и Локка».11 Нет такой практики в прошлом, которая не показа­ лась бы добром социальному историку. Когда Лэзлетт находит родителей, регулярно отправляющих своих детей в семилетнем

возрасте в другие дома в качестве слуг и берущих других де­ тей для прислуживания себе, он говорит, что это действительно доброе дело, так как «показывает, что родители, может быть, не желали подчинять собственных детей трудовой дисциплине дома».12 Согласившись, что жестокое избиение маленьких детей различными предметами «в школе и дома, кажется, было приня­ то в семнадцатом веке и позднее», Вильям Слоэк чувствует себя

16

обязанным добавить, что «дети тогда, как и позднее, иногда за­ служивали избиения».13 Филипп Ариес, собрав так много свиде­ тельств открытых сексуальных развлечений с детьми, что допус­ кает даже, что «игры с интимными местами детского тела состав­ ляли часть широко распространенной традиции»,14 берется описать «традиционную» сцену, где .чужак в конном кортеже на­ брасывается на маленького мальчика, «грубо шаря рукой внутри коляски с мальчиком», в то время как отец улыбается. И он заключает: «Все, что происходило, было игрой, от чьей скабрез­ ной природы мы склонны уклоняться или преувеличивать ее».15 Масса свидетельств скрыта, искажена, смягчена или проигнори­ рована. Ранние годы детства исключены из игры, бесконечно изучается формальное содержание образования, а эмоциональное содержание опущено за счет подчеркивания законодательства о детях, домашний обиход опущен. И если характер книги таков, что никак нельзя проигнорировать повсеместность неприятных фак­ тов, придумывается теория о том, что «хорошие родители не ос­ тавляют следов в письменных свидетельствах». Когда, например, Алэн Валентайн изучает письма сыновьям от отцов за 600 лет и среди 126 отцов он не может найти ни одного, кто не был бы бесчувственным, морализирующим и озабоченным только собой, он заключает: «Несомненно, бесконечное число отцов писало своим сыновьям письма, которые бы согрели и порадовали наши сердца, если бы мы только смогли найти их. Самые счастливые из отцов не попали в историю, а люди, бывшие не в ладах со своими детьми, сподобились написать разрывающие сердце пись­ ма, которые приводятся».16 Так же и Анна Барр, просмотрев 250 автобиографий, отмечает отсутствие счастливых воспоминаний о детстве, но тщательно воздерживается от выводов.17

Из всех книг по истории детства книга Филиппа Ариеса, ви­ димо, самая известная; один историк замечает, что по частоте она «цитируется, как Священное Писание».18 Центральный тезис Ари­ еса противоположен моему: он утверждает, что раньше ребенок был счастлив потому, что имел свободу смешиваться с другими возрастными группами, а особое состояние, известное как детство, было «изобретено» в начале нового времени, породив тираничес­ кое представление о семье, разрушившее дружбу и общительность, лишившее детей свободы и бросившее их под розги и в карцеры.

Чтобы доказать этот тезис, Ариес использует два основных аргумента. Во-первых, он говорит, что понятие детства не было

известно раннему средневековью. «Средневековое искусство почти до двенадцатого века не знало детства или не пыталось изображать его, потому что художник не был способен рисовать ребенка иначе как уменьшенным взрослым».19 Отброшено не только искусство древности, но и проигнорированы многочислен­ ные свидетельства того, что средневековые художники могли на самом деле реалистически изображать детей.20 Этимологический аргумент в пользу того, что отдельное понятие детства отсутство­ вало, также неприемлем.21 В любом случае понятие «изобрете­ ние детства» столь легковесно, что даже непонятно, как такое число историков клюнуло на него.22 Его второй аргумент, что со­ временная семья ограничивает свободу ребенка и увеличивает су­ ровость наказания, прямо противоречит очевидному.

Гораздо более приемлема четверка книг, только одна из кото­ рых написана профессиональным историком: «Ребенок в про­ грессе человечества» Джорджа Пэйна, «Делатели ангелов» Дж. Рэтри Тэйлора, «Родители и дети в истории» Дэвида Ханта и «Ребенок с эмоциональными нарушениями - тогда и теперь» Дж. Луизы Десперт. Пэйн, писавший в 1916 г., первым изучил ши­ рокое распространение детоубийства и жестокости по отноше­ нию к детям в прошлом, особенно в древности. Богато докумен­ тированная книга Тэйлора представляет собой ученое психо­ аналитическое прочтение детства и личности в Англии конца восемнадцатого века. Хант, подобно Ариесу, сосредоточен на уни­ кальном документе семнадцатого века, дневнике Эроара о детстве Людовика XIII, но делает это с большой психологической чутко­ стью и сознанием психоисторических приложений своих откры­ тий. И Десперт, давая сравнительный психиатрический анализ плохого обращения с детьми в прошлом и настоящем, обозревая ряд эмоциональных установок по отношению к детям со времен древности, выражает свой растущий ужас от открытия истории

непрерывной «жестокости и бессердечия».23 Но, несмотря на появление указанных книг, центральные воп­

росы сравнительной истории детства пока еще только ставятся, а до ответов далеко. В следующих двух разделах этой главы я изложу некоторые из психологических принципов, применимых к отношениям взрослого и ребенка в прошлом. Использован­ ные примеры достаточно типичны для жизни детей в прошлом; не показывая их распространения в соответствующие периоды, я выбрал их как нагляднейшие иллюстрации описываемых

18

психологических принципов. Только в трех идущих далее раз­ делах с обзорами истории детоубийства, выбрасывания, вскарм­ ливания, пеленания, побоев и сексуального насилия я начну рас­ сматривать, как широко распространялись указанные практики в каждый период.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ИСТОРИИ ДЕТСТВА:

ПРОЕКТИВНАЯ И ВОЗВРАТНАЯ РЕАКЦИИ

Изучая детство многих поколений, важнее всего сосредото­ читься на тех моментах, которые более всего влияли на психику следующего поколения. Во-первых, на том, что происходит, когда взрослый находится лицом к лицу с ребенком, который чего-то хочет. В распоряжении взрослого, по-моему, имеются три спосо­ ба реагирования:

1) он может использовать ребенка как сосуд для проекции содержания своего собственного бессознательного (проек­ тивная реакция);

2)он может использовать ребенка как заместителя фигу­ ры взрослого, значимого для него в его собственном дет­ стве (возвратная реакция);

3)он может сопереживать потребностям ребенка и дей­ ствовать, чтобы удовлетворить их (реакция сопережива­ ния).

Проективная реакция, конечно, известна психоаналитикам под рядом терминов, от проекции до проективной идентификации, а более конкретно - навязчивой формы эмоционального опорож­ нения на других. Психоаналитикам, например, хорошо знаком тип, используемый пациентами в качестве «сливной ямы»24 для сво­ их обильных проекций. Такое положение существа, используемого как сосуд для проекций, обычно для детей в прошлом.

Возвратная же реакция известна исследователям родителей, избивающих своих детей.25 Ребенок существует лишь для того, чтобы удовлетворять родительские потребности. Неспособность ребенка в качестве родительской фигуры дать ожидаемую от него любовь всегда вызывает наказание. Как рассказывала одна такая мать: «Меня никогда в жизни не любили. Когда ребенок родился, я думала, что он будет любить меня. Если он плачет, то, значит, не любит меня. Поэтому я бью его».

Третий термин, эмпатия, используется здесь в более узком смысле по сравнению со словарным определением - это спо­ собность взрослого регрессировать к уровню потребностей ре­ бенка и правильно распознать их без примеси своих собственных проекций. Кроме того, взрослый должен в определенной степе­ ни дистанцироваться от потребности ребенка, чтобы быть способ-. ным удовлетворять ее. Эта способность идентична с используе­ мым психоаналитиками бессознательным «свободнотекущим вниманием», или, как Теодор Райк называет его, «слушанием тре­ тьим ухом».26

Проективная и возвратная реакции у родителей прошлого часто смешивались, производя эффект, который я называю двой­ ным образом. В этом случае ребенок одновременно рассматри­ вается как полный проективных желаний, подозрений и сексуаль­ ных мыслей взрослого и в то же время как отцовская или ма­ теринская фигура. То есть одновременно плохим и любимым. Кроме того, чем дальше вглубь истории, тем более «конкретны» или реифицированы эти реакции, что порождает все более сбив­ чивые установки по отношению к детям, сходные с установками родителей современных избиваемых или шизофренических детей.

Первой иллюстрацией этих явно смежных понятий, которые мы будем изучать, является некая сцена между взрослым и ре­ бенком из прошлого. Год 1739-й, мальчик Никола четырех лет. Случай ему запомнился и подтверждался его матерью. Его дед, который был довольно внимателен к нему предыдущие несколь­ ко дней, решает «испытать» его и говорит: «Никола, сынок, у тебя много недостатков, и это огорчает твою мать. Она моя дочь и всегда почитала меня; повинуйся мне и ты, исправься, а не то я исполосую тебя, как собаку, которую учат». Никола, рассержен­ ный предательством «со стороны того, кто был так добр к нему», швыряет свои игрушки в огонь. Дед кажется удовлетворенным.

- Никола... я сказал это, чтобы испытать тебя. Неужели ты действительно думаешь, что твой дедушка, который был так добр к тебе вчера и днем раньше, может обращаться сегодня с тобой, как с собакой? Я считал тебя разумным...

-Я не животное, как собака.

-Нет, ты не такой разумный, как я считал, иначе бы ты понял, что я тебя только испытывал. Это была только шутка... Подойди ко мне.

Я бросился к нему на руки.

20

-Это не все, - продолжал он, - я хочу, чтобы ты по­ дружился с матерью; ты огорчал, глубоко огорчал ее...

Никола, твой отец любит тебя, а ты любишь его?

-Да, дедушка!

-Представь, что он в опасности и, чтобы спасти его, тебе надо положить руку в огонь. Ты сделаешь это? По­ ложишь... туда, если будет необходимо?

-Да, дедушка.

-А ради меня?

-Ради тебя? Да, да.

-А ради матери?

-Ради мамы? Обе руки, обе руки.

-Мы хотим увидеть, говоришь ли ты правду, посколь­ ку твоя мать очень нуждается в твоей маленькой помо­ щи! Если ты любишь ее, ты должен доказать это.

Яничего не спросил, но, подытожив все, что было ска­ зано, подошел к очагу и, пока они делали друг другу знаки, сунул правую руку в огонь. Боль исторгла из меня глубокий вздох.27

Что делает такого рода сцену столь типичной для отношений взрослого и ребенка в прошлом, так это существование столь противоречивых установок со стороны взрослых без окончатель­ ного разрешения. Ребенок любим и ненавидим, вознагражден и наказан, дурен и обожаем одновременно. Помещение ребенка в «двойную связку» противоречивых сигналов (что Бэйтсон28 и другие считают основой шизофрении) происходит само собой. Но противоречивые сигналы исходят от взрослых, которые силятся показать, что ребенок одновременно очень плох (проективная ре­ акция) и очень любим (возвратная реакция). Функция ребенка - умерить растущие тревоги взрослого; ребенок действует как за­ щита взрослого.

Именно проективные и возвратные реакции делают невозмож­ ной вину за жестокие избиения, столь частые в прошлом. Все потому, что избивают не реального ребенка. Наказывают или собственную проекцию взрослого («Посмотрите, как она строит глазки! Как снимает мужчин - она настоящая секс-штучка!» — говорит мать о побитой дочери двух лет), или порождение воз­ вратной реакции («Он думает, что он - босс, все время хочет двигать делами! Но я показал ему, кто тут командует!» - гово­ рит отец, раскроивший череп своему девятилетнему сыну).29