188*. Вл. И. Немировичу-Данченко

  

   23 --IX--1929 г.

   Баденвейлер.

   Pension Heinke

23 сентября 1929

Дорогой Владимир Иванович.

   В августе Ег. Ег. Фромгольд прислал мне письмо, выписку из которого я прилагаю.

   То, о чем он сообщал, смутило меня. Но в глубине души я надеялся, на то, что за два месяца, которыми я тогда располагал до окончания отпуска, мне удастся привести себя в такое состояние, которое позволит мне в октябре или ноябре вернуться в Москву вполне окрепшим для работы. Там я бы мог принять если не непосредственное, то косвенное участие в постановке "Отелло" и "Пиковой дамы". По окончании этих работ я бы просил вновь отпустить меня для окончания климатического лечения.

   Но, к сожалению, моя болезнь оказалась коварнее и упорнее.

   После систематического наблюдения за моим здоровьем (особенно в последнее время, при наступивших холодах) профессор Швёрер объявил мне недавно в весьма категорической форме приблизительно то, что он написал в прилагаемой при этом письме его записке. Не отрицая улучшения, происшедшего в моем состоянии, он безапелляционно заявил, что не может мне разрешить сейчас работу в театре, не может также согласиться и на временный перерыв лечения, который не только уничтожит все то, что сделано до сих пор, но и подвергнет меня опасному риску вызвать рецидив болезни.

   В заключение он строго, по-немецки, добавил, что если его требования не будут исполнены, то он не отвечает за последствия и снимает с себя всякую ответственность за будущее. Столь твердое заявление специалиста привело меня в смущение. По-видимому, моя болезнь серьезнее, чем я предполагал.

   Но есть и другая сторона, которая смущает меня.

   Положение человека, уехавшего в отпуск и опаздывающего возвращением, всегда вызывает подозрения, и никакие уверения не убеждают на расстоянии, до самого конца.

   Поэтому я бы хотел уклониться от решения вопроса о моем возвращении и о моей ближайшей судьбе.

   Я обращаюсь к Вам, а через Ваше дружеское посредство -- к Михаилу Сергеевичу ¹, к Управлению и к тем, с кем вы найдете нужным совещаться, и прошу обсудить мое положение. Когда вы придете к какому-либо решению, не откажите написать мне определенно, как я должен поступить.

   Со своей стороны, я позволяю себе только поставить одно условие -- чтоб власти, которые оказали мне доверие и дали возможность лечиться за границей, подтвердили общее решение.

   Другой мучающий меня вопрос касается "Отелло".

   Встает вопрос: как быть в том случае, если вами будет решена отсрочка моего возвращения.

   Конечно, при этом я теряю право на окончание начатой мною постановки. Но, быть может, я смог бы издали принять в ней какое-то участие. Это могло бы выразиться в присылке приблизительной мизансцены.

   Конечно, заочно, при том способе, которым я сейчас работаю, мизансцена, сделанная без предварительной пробы с самими актерами, на самой сцене, не может оказаться безошибочной и точной. Она даст лишь кое-какие мысли тем, кто ставит пьесу.

   Если работа без моего непосредственного участия оказалась бы удачной, пусть спектакль идет до моего возвращения.

   Если же почему-либо произойдет задержка, то я по возвращении весной приму пьесу в хорошо подготовленном виде, исправлю то, что надо, и выпущу спектакль в конце сезона.

   Прошу верить тому, что я с большой мукой пишу эти строчки. Но боязнь стать "ветераном русской сцены" и перестать быть ее активным работником заставляет меня беспокоить Вас и других деятелей театра во время их спешной работы, которой вы теперь заняты.

   Простите и помогите ².

Ваш К. Станиславский