svod_vizantiiskih_svidetel_stv_o_rusi

тая—спафарокандидатиссы, вила седьмая—спафариссы, страториссы и кандидатиссы (перечислены жены всех титулярных особ).

Итак, лишь после этого вошла архонтисса, введенная препозитом

идвумя остиариями. Она шла впереди, а родственные ей архонтиссы

инаиболее видные из ее прислужниц следовали за ней, как и прежде было упомянуто. Препозит задал ей вопрос как бы от лица августы (императрицы), и, выйдя, она (снова) присела в Скилах.

Деспина же, встав с трона, прошла через Лавсиак и Трипетон (путь через вестибюль Хрисотриклина) и вошла в Кенургий («новое строение» во дворце), а через него в свой собственный китон (покои императрицы). Затем тем же самым путем архонтисса вместе с ее родственницами и прислужницами вступила через [Триклин] Юстиниана, Лавсиак и Трипетон в Кенургий и [здесь] отдохнула.

Далее, когда василевс с августой и его багрянородными детьми уселись, из Триклина Кенургия была позвана архонтисса. Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала.

Втот же самый день состоялся клиторий (званый обед) в том же Триклине Юстиниана. На упомянутой выше трон сели деспина и невестка. Архонтисса же стояла сбоку. Когда трапезит (распорядитель пира) по обычному чину ввел архонтисс и они совершили проскинесис (ритуальное простирание ниц перед императором), архонтисса, наклонив немного голову, села к апокопту (стол для высших персон) на том же месте, где стояла, вместе с зостами, по уставу. Знай, что певчие, апостолиты и агиософиты (т. е. певчие храмов св. Апостолов и св. Софии) присутствовали на этом клитории, распевая василикии (панегирики в честь василевса). Разыгрывались также и всякие театральные игрища.

А в Хрисотриклине («золотой зал» дворца) [в то же время] происходил другой клиторий, где пировали все послы архонтов Росии, люди и родичи архонтиссы и купцы. [После обеда] получили: анепсий (племянник или двоюродный брат) ее 30 милиарисиев (серебряная монета, одна тысячная золотого фунта), 8 ее людей —по 20 милиарисиев, 20 послов—по 12 милиарисиев, 43 купца—по 12 милиарисиев, священник Григорий—8 милиарисиев, 2 переводчика—по 12 милиарисиев, люди Святослава—по 5 милиарисиев, 6 людей посла —по 3, переводчик архонтиссы—15 милиарисиев.

После того как василевс встал от обеда, состоялся десерт в Аристирии (зал для завтрака), где стоял малый золотой стол, установленный в Пентапиргии (зал, где выставлялись сокровища). На этом столе и был сервирован десерт в украшенных жемчугами и драгоценными камнями чашах.

Сидели [здесь] василевс, Роман—багрянородный василевс, багрянородные их дети, невестка и архонтисса. Было вручено: архонтиссе в золотой, украшенной драгоценными камнями чаше —500 милиари-

сиев, 6 ее женщинам—по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам — по 8 милиарисиев.

Восемнадцатого сентября, в воскресенье, состоялся клиторий в Хрисотриклине. Василевс сидел [здесь] с росами. И другой клиторий происходил в Пентакувуклии св. Павла, где сидели деспина с багрянородными ее детьми, с невесткой и архонтиссой. И было выдано: архонтиссе—200 милиарисиев, ее анепсию—20 милиарисиев, священнику Григорию—8 милиарисиев, 16 ее женщинам—по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням—по 6 милиарисиев, 22 послам—по 12 милиарисиев, 44 купцам—по 6 милиарисиев, двум переводчикам—по 12 милиарисиев.

(Const., 1829, 594.15—598.12; цит. по: Литаврин, 1981, 42—44)

В последнее время развернулась оживленная дискуссия о датировке посольства (или посольств) княгини Ольги. Г. Г. Литаврин (1981, 35—48) доказывает, что Ольга ездила в Константинополь дважды: первый визит, датируемый 946 г., был связан с утверждением договора Руси и Византии 944 г. и направлен на получение более благоприятных торговых условий, на укрепление политических связей с империей; вторая поездка—это упомянутая летописцем, сообщающим и о крещении Ольги, под 954— 955 г., совершенная по приглашению византийского двора и увенчавшаяся большим успехом. Это посольство укрепило союз двух государств, вслед за чем возросла и военная помощь со стороны Киева. В ходе поездки Ольга приняла христианство.

Таким образом, в русских летописях слились не только две версии рассказа о путешествии Ольги—«императорская» и «патриаршая», но и два путешествия Ольги. Константин Багрянородный после посещения Ольги 946 г. выступает в своем труде «Об управлении империей» как русофоб. «Патриаршая» же версия связана в основном с событиями второго путешествия и повествует о благоприятных результатах вояжа—о крещении, о почестях, оказанных княгине императором. Тогда же, по мнению Г. Г. Литаврина, скорее всего, и был заключен новый русско-византийский договор, предусматривавший значительное повышение оплаты воинской помощи Руси со стороны Византийской империи.

А. В. Назаренко (1989, 66—83), возражая Г. Г. Литаврину, приходит к заключению, что на основе имеющихся данных ги-

потезу о датировке приемов Ольги в Константинополе 946 годом «нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Она возможна, так же как и гипотеза о 957 г.» Решающее значение придается данным Повести временных лет, противоречащим, по мысли исследователя, предположению о поездке Ольги в 946 г. и указывающим лишь на 957 г. Дискуссия продолжается (Литаврин, 1989, 83—84).

В книге Константина приводятся примеры организации приемов различных иноземных послов. Обращает на себя внимание эстетическое, эмоциональное воздействие на гостей увиденного в византийской столице. С этой целью обычно демонстрировались императорские и церковные сокровища, памятники искусства, драгоценности. Этой же цели служили и богатые, часто ошеломляющие подарки визитерам, поднесение которых сопровождалось особым ритуалом.

Сакральная важность церемоний, внимание к каждому слову и даже жесту, движению, местонахождению во время приемов в византийской дипломатической практике сказалось в том, что центральными фигурами императорского ведомства международных отношений были специальные должностные лица очень высокого ранга—логофет дрома («министр»), магистр оффикиев и магистр церемоний.

Для принципов и методов византийской дипломатии был характерен определенный дуализм: это было всегда сочетание консерватизма мышления и чуткой гибкости в практике, агрессивного империализма и политического благородства. Поэтому на первый план при анализе русско-византийских дипломатических отношений этого времени выдвигается исследование соотношения между политико-идеологической доктриной, использовавшейся Византией, и реальностью военнополитических планов, стоявших перед правителями крепнущего Древнерусского государства.

Важным для Византии результатом заключавшихся руссковизантийских соглашений было участие русских войск в боевых операциях византийской армии. На сохранение союза двух государств после дипломатических акций княгини Ольги указывает ряд выступлений русских соединений в войнах Ви-

зантии в конце 50—60­х гг. X в. при императорах Романе II (959—963 гг.) и Никифоре Фоке (963—969 гг.). Продолжатель Феофана так повествует об отвоевании Крита у арабов:

Самодержец Роман, узнав о нужде, затруднениях и недостатке провианта в войске, тотчас по доброму совету паракимомена Иосифа отправил им продовольствие. Наши немного воспряли духом. Уже почти восемнадцать месяцев, а то и больше вели они осаду, критяне израсходовали запасы продовольствия и деньги и, доведенные до крайности, ежедневно перебегали к магистру; и вот доместик схол в марте шестого индикта по велению всем управляющего Бога призвал войско к битве и приготовил к сражению отряды, щиты, трубы. Приготовив все это, он приказал начальникам тагм и фем, армянам, росам, славянам и фракийцам наступать на крепость. Одни теснили, другие оттесняли, схватились друг с другом, метали камни и стрелы, а когда продвинулись к стенам и бойницам гелеполы (осадные ору- дия.—М. Б.), напали на наглецов страх и ужас. И после короткого сражения наши взяли город.

(Theph. Cont. 480.18—481.11, цит. по: Продолжатель Феофана, 1992, 198)

В дальнейшем, уже в правление Никифора Фоки, у арабов отвоевывается Кипр, Киликия, Антиохия (969 г.). Дружина росов участвовала и в неудачной экспедиции византийского флота на Сицилию в 964 г.

3. Походы Святослава

Последний из известных по русским летописям договор Руси и Византии связан с итогами войны князя Святослава в византийских дунайских провинциях в 970—971 гг. Наиболее полную информацию о ходе этих событий мы черпаем из «Истории» византийского писателя Льва Диакона. Она была написана, вероятно, после 992 г., в пору правления Василия II и охватывала царствование трех его предшественников— Романа II, Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, т. е. 959—976 гг. (в повествование вставлены и эпизоды из первых лет правления Василия II). Родившийся около 950 г. в малоазийском селении Калой, Лев приехал учиться в столицу империи, там

стал диаконом, и в правление Василия II состоял в придворном клире. В этом качестве он и сопровождал василевса в окончившийся неудачей болгарский поход 986 г.: участие в политических событиях последней трети X в., видимо, и дало историку право говорить в своем историческом труде об описании событий на основании собственного личного опыта, а не по литературным источникам. Впрочем, Лев Диакон, как это теперь известно, подобно другим своим современникам, воспользовался и так называемой «Историей Фок», и, возможно, документальными материалами.

Конец VII и вся IX книга «Истории» Льва Диакона посвящена описанию сражений армии Святослава с византийским войском у Доростола (Дристры).

Лев Диакон представляет росов в высшей степени воинственным племенем: «Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев (т. е. византийцев.—М. Б.), и дрались, напрягая все силы» (Leo Diac. 140.16—20, цит. по: Лев Диакон, 1988, 74). Вместе с тем, он отказывает им в воинском искусстве, утверждая, что они могут сражаться лишь в пешем строю и совершенно не могут ездить верхом, и потому непригодны для кавалерии. Кроме того, они пасуют под ударами техники: «Они не могли выдержать действия снарядов, которые со свистом проносились над ними: каждый день от ударов камней, выбрасываемых [машинами], погибало множество скифов» (Leo Diac. 148.2—5, цит. по: Лев Диакон, 1988, 77). Воинский опыт и стратегическое мастерство византийской армии противопоставляются звериным повадкам противников: «Росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство» (Leo Diac. 141.3—6, цит. по: Лев Диакон, 1988, 74).

Лев Диакон знает поименно как русских князей, так и некоторых предводителей их войска. Так, он называет «Сфенкела, почитавшегося у тавроскифов третьим после Сфендослава, доблестного, огромного ростом мужа, отважно сражавшегося

в том бою» (Leo Diac. 144.19—21, цит. по: Лев Диакон, 1988, 76). Сфендославом, в точной фонетической передаче имен в византийской традиции, назывался князь Святослав. Историк говорит и о князе Игоре, напоминая, как «мидийским» (т. е. греческим, по нашей традиции) огнем «ромеи превратили на Евксинском [Понте] в пепел огромный флот Ингора, отца Сфендослава» (Leo Diac. 144.5—8, цит. по: Лев Диакон, 1988, 76). Эту же версию поражения войска Игоря поддерживает и другой, агиографический, памятник—Житие Василия Нового (конец X в.), где решающая роль в победе над русскими также отводится «греческому огню».

Далее, в описании решающей битвы русско-византийской войны 21 июня 971 г. (Сюзюмов, 1974) рассказывается о втором по значению среди россов—Икморе:

Ободренные такой победой, росы вышли на следующий день из города и построились к бою на открытом месте. Ромеи также выстроились в глубокую фалангу и двинулись им навстречу. Был между скифами Икмор, храбрый муж гигантского роста, [первый] после Сфендослава предводитель войска, которого [скифы] почитали по достоинству вторым среди них. Окруженный отрядом приближенных к нему воинов, он яростно устремился против ромеев и поразил многих из них.

(Leo Diac. 148.23—149.7, цит. по: Лев Диакон, 1988, 78)

Много внимания Лев Диакон уделяет описанию обычаев росов и их верований:

И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили несколько грудных младенцев, а также петухов, топя их в водах Истра. Говорят, что скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы и совершают возлияния по умершим, научившись этому то ли у своих философов Анахарсиса и Замолксиса, то ли у соратников Ахилла.

(Leo Diac. 149.17—150.4, цит. по: Лев Диакон, 1988, 78)

Языческие верования росов описывают и другие источники. О сожжении ими покойников сообщают арабские авторы (Куник, Розен, 1878, 63; Заходер, 1967, 103—104), об обряде жертвоприношения пленных у славян—Длугош, Титмар, Хельмольд. В византийской литературе о массовом заклании женщин на могиле умершего славянина сообщают также Маврикий и Лев VI, а также арабские авторы, Титмар и Бонифаций. Ритуальные удушения описывают Ибн-Русте, Ибн ал-Хусаин, Ибн-Фадлан (Заходер, 1967, 113), а убийство славян-младен- цев—Псевдо-Кесарий (VI в.). Хорошо известен и славянский обычай топить петуха—символ смерти. О жертвоприношениях петухов во время плавания росов по пути из варяг в греки сообщает и Константин Багрянородный в X в. (Константин, 1989, 48—49).

Лев Диакон объясняет происхождение имени «русь» в соответствии с библейской традицией, цитируя Апокалипсис:

Тавроскифы и теперь еще имеют обыкновение разрешать споры убийством и кровопролитием. О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, [что] он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами: «Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос».

(Leo Diac. 150.14—19, цит. по: Лев Диакон, 1988, 79)

Таким образом, Лев Диакон соединяет классическую античную традицию, называя русских «скифами», «тавроскифами», «таврами», с апокалиптической.

Для сопоставления с материалом Повести временных лет и текстом русско-византийского договора 971 г. важно описание Львом Диаконом обстоятельств заключения этого соглашения:

Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи. Говорят, что в этой битве полегло пятнадцать тысяч пятьсот скифов, [на поле] подобрали двадцать тысяч щитов и очень много мечей.

Всю ночь провел Сфендослав в гневе и печали, сожалея о гибели своего войска. Но видя, что ничего уже нельзя предпринять против несокрушимого всеоружия [ромеев], он счел долгом разумного полко-

водца не падать духом под тяжестью неблагоприятных обстоятельств и приложить все усилия для спасения своих воинов. Поэтому он отрядил на рассвете послов к императору Иоанну и стал просить мира на следующих условиях. Тавроскифы уступят ромеям Дористол, освободят пленных, уйдут из Мисии и возвратятся на родину, а ромеи дадут им возможность отплыть, не нападут на них по дороге с огненосными кораблями [они очень боялись «мидийского огня», который мог даже и камни обращать в пепел], а кроме того, снабдят их продовольствием и будут считать своими друзьями тех, которые будут посылаемы по торговым делам в Византий (т. е. Константинополь.— М. Б.), как было установлено прежде. Император с радостью принял условия [росов], заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба —по два медимна на каждого. Говорят, что из шестидесятитысячного войска росов хлеб получили только двадцать две тысячи человек, избежавшие смерти, а остальные тридцать восемь тысяч погибли от оружия ромеев.

(Leo Diac. 155.6—156.14, цит. по: Лев Диакон, 1988, 81)

Описывая церемонию заключения договора, Лев Диакон представляет весьма живописный портрет князя Святослава:

Показался и Сфендослав, приплывший по реке на скифской ладье; он сидел на веслах и греб вместе с его приближенными, ничем не отличаясь от них. Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос —признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой. Сидя в ладье на скамье для гребцов, он поговорил немного с государем об условиях мира и уехал. Так закончилась война ромеев со скифами.

(Leo Diac. 156.18—157.12, цит. по: Лев Диакон, 1988, 82)

Конец Святослава, убитого на обратном пути из Подунавья на Русь печенегами, также хорошо известен Льву Диакону, который завершает подробный рассказ о длительной руссковизантийской войне и заключении в ее итоге договора описанием триумфа Иоанна Цимисхия в Константинополе.

Эпоха «великих битв» Византии последней трети X в. порождала не только историографические повествования, но и стихотворные эпиграммы «на случай», посвященные тем или иным историческим событиям. Так, Иоанн Кириот (или Геометр) 930—ок. 990 гг.), монах священник, автор гимнов, прославляющих Богородицу, св. Пантелеимона, отцов церкви и подвижников-аскетов, прославился стихами военно-политиче- ского содержания—на смерть Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия, на набег иверов, на мятеж болгар и т. п. Герой стихотворной похвалы Иоанна Геометра—император Никифор Фока—уподобляется солнцу, слава его подвигов доходят до Крита и Кипра, Тарса и Антиохии.

Однако не только, даже не столько мощь и слава ромейского оружия составляет лейтмотив исторической лирики Иоанна Геометра, сколько постоянно нагнетаемое чувство опасности и страха перед лицом варварского мира—«скифских» племен, «росского всеоружия», устремившегося на Византию (Бибиков, 1980, 65—66). Славянская лексика в сатирическом облике («лай») попадает в одну из эпиграмм Кириота.

Отзвук драматических событий последней трети X в. в истории русско-византийских отношений получил свое отражение не только в историографии и поэзии. Не так давно был издан по хранящейся в Эскуриальской библиотеке под Мадридом греческой рукописи XI в. тактикон, т. е. разрядный список или табель о рангах, в соответствии с которым должностные лица и сановники должны были занимать свои места на официальных приемах. Эскуриальский тактикон (Oikonomidès, 1972) датируется как раз временем правления Иоанна Цимисхия (971—976 гг.) или, по другой датировке, началом царствования Василия II (с 979 г.) и отличается от других аналогичных памятников более раннего времени—тактикона Успенского 842—843 гг., клиторология Филофея 899 г. и тактикона Бенешевича 934—944 гг. Этот источник сообщает новые сведения об административном устройстве второй половины Х в. и позволяет конкретизировать взаимоотношения Византии с Русью и выходцами из Руси в последней четверти Х в.

Вновоизданном памятнике впервые упоминается масса небольших военно-административных единиц—стратигий. Так,

вСеверном Причерноморье, помимо хорошо известной по другим источникам фемы Херсонеса (это—античный Херсонес, в современном Севастополе), впервые появляется в списке стратиг Боспора. Создание этой зоны связывается с последствиями войны Иоанна Цимисхия с целью охраны пределов империи от возможных реальных вторжений русских сил. Фема (область) Боспора прекратила свое существование после взятия Херсона русскими в 989 г. и вновь была образована при Алексее I Комнине в конце XI в., что получило отражение в другом византийском источнике—у современника происходящих событий Мануила Страворомана (Литаврин, 1965, 221).

ВЭскуриальском тактиконе названы и начальники различных воинских подразделений (этерий) византийской армии. В числе новых значится этерия пехотинцев, под которой можно понимать дружину росов, которые служили в византийской армии как раз в пехоте. К тому же в «Книге царств» Генесия (Х в.) под 856 г. упоминаются пехотинцы из «этерии скифов из Таврики», что может также иметь отношение к формированию иноземного корпуса в Византии. Правда, под «тавроскифами» Генесия могут скрываться хазары (Ahrweiler, 1971, 45), если вообще данный пассаж Генесия не является интерполяцией XI в., т. к. в других источниках Х в., не связанных с историографической традицией Продолжателя Феофана и Генесия, не указывается этническая принадлежность указываемых Генесием пехотинцев. Но два последних предположения трудно доказуемы.

Так или иначе, зная о частом привлечении в Византии иноземцев к службе в дворцовой страже и располагая точными данными о русских пехотинцах в составе византийских войск в 50—80­х годах Х в., можно с достаточной степенью вероятности предположить, что в этерии пехотинцев, появившейся согласно Эскуриальскому тактикону, в 70­х гг. Х в., находились и выходцы с территории Руси.