svod_vizantiiskih_svidetel_stv_o_rusi

ния г. Зевгмин (Землин) (Cinn. 231.6—232.12). Эти события датируются 1165 г. Император Мануил I направляет Стефану III грозное послание (Cinn. 231.8—21), но, несмотря на угрозы, Стефан не изменяет свою политику. Мануил тогда отчетливо представил себе неизбежность войны и вновь захотел возвести на престол Венгрии своего ставленника Стефана IV (Cinn. 231.21—232.3). На Руси же в это время скрывался бежавший в 1164/65 г. из Византии Андроник Комнин—пле- мянник василевса Иоанна II Комнина. Он, видимо, подозревался в покушении на узурпацию власти, и небезосновательно: позднее, в 1183 г., он захватил императорскую власть, став василевсом Андроником I, но ненадолго. В 1185 г. его свергнут. В это-то время и направляется посольство Мануила на Русь.

А Мануил, который возводил свой род к Комнинам, прибыл к народу тавроскифов, чтобы напомнить их архонту о соглашениях, в [верности] которым он давал клятву василевсу, а также, чтобы укорить его за дружбу с Иерославом—правителем Галиции. Ибо Иерослав не только вообще нарушил союз с ромеями, но принял и удостоил милостью Андроника—о котором теперь мы расскажем подроб- нее—бежавшего из тюрьмы во дворце, где содержался, я думаю, девять лет до того, как прийти к нему.

(Cinn. 231.3—11)

Далее следует подробный рассказ о бегстве Андроника Комнина из константинопольской тюрьмы.

Вот так Андроник, бежав из темницы, пришел к тавроскифам. Нам же следует вернуться к тому, о чем шла речь.

Тот Мануил пришел к Примиславу как по названным [причинам], так и с целью привести оттуда вспомогательное войско для ромеев. Ему было предписано переговорить о помощи и с самим архонтом тавроскифской [страны] Росиславом. И он, действительно, добился цели. Чрезвычайно обрадованные, что такого [высокого] посла отправил к ним василевс, они обещали выполнить все, что угодно василевсу.

Василевс не обошел поэтому вниманием и Иерослава; различными условиями он возбудил его против Стефана, направив ему следующее [послание]: «Мы не уподобимся тебе в недружелюбии, которое ты без всякой нужды явил по отношению к нам, когда пренебрег сло-

вами и договорами, в которых ты клялся прежде. Я ставлю [тебя] перед лицом [твоего] бесчестия, [поскольку] ты сам рискуешь оказаться совершено обесчещенным. Знай, что ты отдаешь замуж свою дочь за короля пеонцев—человека злонравного и ужасно ненадежного в помыслах, ибо он никогда и никак не внимал ни праву, ни истине. А человеку, чуждому как естеству, так и законам, я считаю, легко сделать все, во что бы он ни был вовлечен. Итак, да не женится Стефан на твоей дочери! Если же женится, то будет с ней связан не более, чем с распутницей. Ибо тот, кто так погрешил по отношению к нашей державе, не постыдившись недавно данные клятвы обратить в шутку,— подумай, как бесчеловечно поступит он по отношению к тебе!

Выслушав эти слова с какой-то варварской простотой, Примислав тотчас же был убежден и на зятя стал коситься, как на врага, и согласился помогать всеми силами ромеям в войне против него.

Есть в тавроскифской стране город по имени Киама, который превосходит все другие города, воздвигнутые там, и является митрополией этого народа, т. к. сюда прибывает и архиерей из Византия (Константинополя.—М. Б.). У города есть и другие привилегии старшинства. Так вот, правитель этой страны и сам стал союзником в войне против Стефана, решение о чем подтвердил клятвами.

(Cinn. 232.3—11; 234.22—237)

Специальное внимание обращает на себя упоминание русских князей. Иерослав—это галицкий князь Ярослав Осмомысл (1153—1187 г.), сын князя Владимира Галицкого, сильный, могучий правитель разросшегося к тому времени княжества.

В тексте упоминается русский князь Примислав. Существуют различные предположения, какого именно князя здесь имеет в виду Киннам. Можно считать, что так назван Перво- слав—по аналогии с сербским династом Первославом, упоминаемым Киннамом в другом месте (Cinn. 204.2) и названным Примиславом. Тогда «Первослав» может быть отождествлен с Ярославом, согласившимся выставить вспомогательное войско (Cinn. 235.1). Из этих отождествлений делается вывод о дружественных отношениях между Византией и Галичем около 1165 г., вопреки распространенному суждению об ухудшении византино-галицких отношений при Ярославе. Правда, имея в виду возможность подобных идентификаций, следует учесть, что в византийских текстах имена русских князей передаются

вочень искаженной форме, что не позволяет проводить обоснованных атрибуций на основе этих сопоставлений. Так, например, Иоанн Скилица (конец XI в.) сообщает: «Скончались архонты росов Несислав и Иерослав и был избран править росами родственник скончавшихся Зинислав» (Scyl. 399.13— 14). Очевидно, что имена перепутаны при транслитерации и полностью не поддаются определению. Как у Скилицы, так и

вслучае с Киннамом возможная порча текста не позволяет давать твердое обоснование любому из предположений.

Наконец, упоминаемый Росислав—это великий князь киевский Ростислав Мстиславич (1154—1168 гг.). По сообщению Киннама (Cinn. 236.3), именно он клятвой подтвердил свое согласие оказать Византии помощь в действиях против Венгрии. Итак, отношения Киева с Византией, натянутые в начале правления Ростислава, впоследствии улучшились в результате посольства Мануила Комнина.

Отмечаемая Киннамом безыскусность, простота, бесхитростность росов—одно из общих мест описания «варварского» мира у византийцев. Идущие от античных времен представления об экзотической чистоте человеческих отношений, идиллическом миролюбии и беззаботной веселости стали обычным элементом «этнического портрета» «варварского» мира в византийской литературе, историографии и риторике. В XII в. об этом пишут Никита Хониат в своих риторических сочинениях (Nicet. Chon. Orat., 1972, 196.18 сл.), Михаил Хониат (Mich. Chon. 1879, I. 99.31—100.3), выдающийся ритор и мемуарист Евстафий Солунский (Eust. Thess. 1964, 64.6 сл., 75.8 сл.).

Анализируя воззрения византийцев XII—XIII вв. на место Древней Руси в средневековом мире, можно установить несколько уровней оценки. Первым уровнем будет традиционная оппозиция ромеев и «варваров»: Русь, наследница «скифского» прошлого, не входящего в пределы империи, рассматривалась в рамках этой оппозиции у Киннама и Никиты Хониата. Причем, помимо нейтрально-технического значения понятия «варвар» (как не-эллин), обнаруживаются и оценоч- но-отрицательные: так, Хониат и Никифор Василаки придерживаются античного еврипидовского представления о жесто-

кости «тавроскифов», убивающих чужестранцев, их «нечестии» и богоборстве; об Андронике I Комнине замечается, что страсть к кровавым зверствам он обрел во время странствований среди варваров, в том числе на Кавказе и Руси.

Однако, наряду с традиционным, окрашенным оттенками литературных античных реминисценций уровнем, в византийских памятниках отражен и другой вид воззрений: Русь оказывается важнейшим звеном христианского мира. «Христианнейшим» назван народ, борющийся с половецкими ордами; Русь и связанные с ней народы—оплот православия перед лицом латинского Запада. Оппозиция «варвары»—«не варвары» обретает на этом уровне конфессиональный характер: «варвары»—«христиане». Хронологически в византийских источниках укрепление отмечаемого представления о Руси наблюдается с конца XII—начала XIII вв. Участие иерархов Руси в церковных соборах, посольства и паломничества в Византию, деятельность Русского афонского монастыря—ре- альное подтверждение таких воззрений.

Наконец, третьим уровнем определения места Руси в структуре современного общества, по византийским источникам, оказывается прямое сопоставление внутренних общест- венно-политических систем Руси и Византии, замечаемое нашими авторами сходство процессов социального развития двух государств. Византийцы четко фиксируют наличие на Руси отдельных соперничающих княжеств; термины, обозначающие князей (4γ!µ5ν, 6 χηγ ς, ο/ 6 χι ς… π ο!δ ! οντ!ς, 8 δι πων,

δυναστ9ς, ϕ λα χος, : χων) соответствуют титулам, применимым к правителям других европейских государств—Венгерскому и Богемскому королевствам, Болгарскому царству, югославянским государствам. Более того: Никита Хониат повествует о разразившейся к началу XIII в. братоубийственной резне, в которой Роман Галицкий разбил «правителя Киева» Рюрика (Nicet. Chon. 523. 43—9). Еще раз вспоминает он об усобицах среди «тавроскифских» династов в связи с рассказом о борьбе между сыновьями Стефана Немани в Сербии. Политическая раздробленность и внутренняя борьба отмечается, помимо «тавроскифов» и «далматов», у сельджуков, венгров и многих

других народов, причем источником такого процесса, охватившего мир, считается государство ромеев:

Так пример братоубийства, показанный в Царьграде, сделался как бы образуемой моделью или даже общим правилом для всех концов земли; так что не только персидские, тавроскифские, далматские, как теперь или несколько позже паннонские государи, но и владетельные лица разных других народов, обнажив мечи против единокровных родственников, наполнили свои отечества убийствами и мятежами.

(Nicet. Chon. 532.14—20)

Таким образом, определение нескольких уровней отношения к Руси в византийских памятниках дает возможность выделить представления о сопоставимости общественно-полити- ческих процессов на Руси и в других государствах средневекового мира. Важное место феодальной Руси в структуре международных отношений в Европе XII—начала XIII вв. подчеркнуто и византийскими авторами-современниками.

В историографии сложилось мнение об ослаблении руссковизантийских контактов в XII в. (особенно к концу века): отсутствие прямых военных столкновений, внешнеполитическая опасность для каждой из сторон (кочевники и латиняне) обусловили, как будто бы, ослабление вплоть до исчезновения связей, не зафиксированных источниками. Прекращает существование наемный корпус византийской армии, составленный из русских, вытесненных скандинавами. Ничего не известно о Русском монастыре на Афоне с последней трети XII в. и т. д.

На первый взгляд, действительно материала о «руссах» в рассматриваемых источниках не так много, нет и таких документов, как русско-византийские договоры X в. Однако, если учесть те особенности византийских памятников, о которых говорилось выше, то данных из источников по интересующей нас теме можно получить значительно больше. Это, прежде всего, касается внешнеполитических, военных и посольских отношений.

Для выявления нового материала необходимо обратиться к тем свидетельствам, где нет прямого упоминания русских или «тавроскифов»: памятуя о византийской приверженности

заменять термин описанием, можно понять значение многих важных для нас текстов. Так, анализ речи Михаила ритора, племянника (или близкого человека) солунского митрополита, показал, что за неопределенными намеками можно уловить отражение сложной военно-политической борьбы в Центральной и Юго-Восточной Европе в начале 50­х гг. XIII в. Михаил ритор сообщает, что после разгрома «даков» василевс двинулся на «гепидов»; перейдя Дунай, предал «Паннонию» огню, после чего сатрап «гепидов» бежал (Mich. Rhet. Thess. 142.7— 14). Здесь речь идет о победе императора Мануила I над венгерским королем в 1151 г. после разгрома сербов. Далее говорится, что эхо этой победы дошло до сицилийцев и «тавроскифов», причем, «северный» (архонт?) «от шума молвы тяжело повесил голову». Отождествление «тавроскифов» с русскими позволяет видеть в «северном» русского князя, возможно, Юрия Долгорукого —союзника Мануила; данные же речи в целом позволяют предположительно говорить о состоявшемся или готовившемся походе около 1152 г. византийских войск в северное Приазовье (может быть, против половцев или Изяслава).

Подобным образом можно выявить еще некоторые свидетельства византийских источников о возможных посольствах русских в Византию. Так, Евстафий Солунский в похвальном слове Мануилу Комнину повествует о народах, некогда агрессивных, теперь же усмиренных: они приезжают в Византию, даже переселяются на житье,—«агаряне» (турки), «скифы» (кочевники), «пеонцы» (венгры), обитающие за Истром (население Подунавья), и те, кого овевает только северный ветер (Eust. Thess. 200.65). Согласно географическим представлениям о делении зон земли в соответствии с направлениями различных ветров, народом, находящимся под северным ветром, являются «тавроскифы», т. е. русские. И Евстафий рассказывает о сильном впечатлении, произведенном Мануилом на иностранцев.

В другой речи Евстафия, написанной, вероятно, после 1173 г., ритор, восхваляя военные успехи императора, образно говорит о подчиненных и зависимых народах как элементах украшения царства Мануила. Упоминая порабощенных далматов, пеонцев и скифов, он указывает и на северных, также

покоренных, соседей их (Regel, 1891, 94.30). Это может относится и к Галицкому князю: о Владимире Галицком Киннам говорит как о подвластном союзнике Мануила в начале 50­х гг. (Cinn. 115.18—19). Евстафий в речи сообщает и о посольствах

вКонстантинополь с самого края земли (Regel, 103. 31 сл.). Эхо побед Мануила достигает «севера» (Regel, 103. 31 сл.). В этих словах также скрыт намек на Русь.

Еще в одном слове к Мануилу, произнесенном между 1174 и 1178 гг., Евстафий в удивлении восклицает по поводу посольства к Мануилу архонта из «северных» по отношению к «Пеонии» (Венгрии) земель, ничуть не меньших ее (Regel, 40. 13—15). Речь опять-таки идет, вероятно, о Галицком княжестве. В этом акте панегирист видит признание верховной власти византийского василевса над другими правителями.

Наконец, среди народов, перечисленных в речи по поводу прибытия в столицу царственной невесты из «Франкии» (имеется в виду свадьба Алексея II—сына Мануила с Анной-Агнес- сой, дочерью французского короля Людовика VII в 1179 г.), упомянуты и «северные» народы,—в свете наших данных, русские (Regel, 81.9).

Намек на русское посольство можно предположить и во «Взятии Солуни» Евстафия, где сообщается о посланниках «германского филарха» (Филиппа II Французского), «аламанского властителя» (Фридриха I Барбароссы), «посланника Марка» (Конрада Монферратского), «угорского короля» (Белы III),

атакже другого сильного соседа последнего, возможно, галицкого князя (Eust. Thess. Esp. 56.25—30).

Определенную информацию дает нам и речь Михаила ри- тора—племянника (или близкого человека) митрополита Анхиала, где отражены внешнеполитические события Империи

вконце 50­х—начале 60­х гг. Описывая успехи Мануила в отношениях с Балдуином III Иерусалимским, с Кылич-Арсла- ном II и др., ритор говорит о том, что одна только молва устрашает «северного», как и «внутреннего северного». Вероятно, здесь содержится намек на Венгрию и Русь, местоположение которых соответствует византийским представлениям о направлении сторон света (Mich. Rhet. Anch. 191.156—158).

Тот же смысл, возможно, и в сообщении одного из стихов продромовского Манганского цикла о власти Мануила над «Бореем» (Prodr. Mang. 342.7).

Опосольстве «скифа» в Константинополь после свержения Андроника Комнина (1185 г.) сообщает и Михаил Хониат (Mich. Chon. I. 323.3). Поскольку земли Приазовья в этом произведении им называются «гиперборейскими», «киммерийскими», «скифской пустыней» (Mich. Chon. I. 321.5 сл.), не исключено, что и здесь речь идет о Руси. «Север» и «Скифия» синонимичны для него «Тавроскифии» (Mich. Chon. II.141. 14—23).

Опосланнике из «северных климатов», о власти василевса над «северными климатами» сообщает и Николай Месарит (Бибиков, 1981, 77). А. Васильев видит здесь Трапезунд, однако, как правило, в византийских источниках «северными климатами» называется Крым.

Однако во второй половине XII—начале XIII вв. руссковизантийские отношения не ограничивались, видимо, посольскими обменами. Дело, возможно, доходило и до прямых военных столкновений. Так, по сообщению Николая Месарита, участники мятежа Иоанна Комнина 1201 г. требовали, чтобы ромеев не побеждали ни «скиф», ни «болгары», ни «тавроскиф», ни другие «варвары». А. Гейзенберг видит в «тавроскифах» куманов, но, возможно, речь идет о русских, называемых обычно «тавроскифами». Во всяком случае, из речи Никиты Хониата мы знаем об участии «тавроскифов»— бродников в борьбе болгар против Византии (Nicet. Chon. Orat. 93.18 sq.).

Итак, если полученные сведения прибавить к уже известным и использовавшимся многочисленным данным о военных экспедициях, посольствах и брачных связях, русских паломниках и византийцах, отправлявшихся на Русь, актах, упоминаемых в различных нарративных источниках, касающихся русско-византийских связей, то получится картина интенсивных взаимоотношений древнерусских княжеств с Византией в продолжение всего XII и в начале XIII вв. Конечно, необходима конкретизация и уточнение полученных данных; но можно сказать, что политические связи двух государств не ослабевали в XII в., как считалось ранее.

Глава 5

Церковные связи Руси и Византии

История русской церкви, ее связей с византийским православием известна в основном по древнерусским источникам. Греческие памятники содержат упоминания иерархов Руси; известны также некоторые сохранившиеся как в оригинале, так и в русском переводе произведения древнерусских митропо- литов-греков.

Так, благодаря греческой легенде свинцовой печати «Иоанна митрополита Росии» начала XI в. (Laurent V. 600, №781) нам известно имя достоверно второго по счету киевского митрополита. Третьему пастырю Руси принадлежала, очевидно, еще одна сохранившаяся свинцовая митрополичья печать с именем Феопемпта («Господи, помози Феопемпту, митрополиту России»: Янин, I, 44), чье служение датируется временем между 1034 и 1043 /46 г.

Преемнику Илариона на митрополичьей кафедре греку Ефрему (1054 / 55 —ок. 1065) принадлежала свинцовая булла «протопроэдра (протосинкеллов)», обозначавшая тем самым высокий придворный ранг иерарха. Три известных греческих печати принадлежали следующему митрополиту Руси—греку Георгию (ок. 1065—до 1076), носившему титул синкелла («Господи, помози Георгию, митрополиту Росии и синкеллу»: Янин, I, 47). Георгию приписывается авторство антилатинского трактата «Стязание с латиною» с перечислением 27 пунктов разногласий между православной и Западной церковью. Текст памятника, атрибуция которого уже давно вызывает сомнения (Павлов, 48—58, 191—198), сохранился в единственном русском списке XV в. в переводе.

В отличие от сочинения Георгия митрополита, Послание Льва, митрополита Переяславля Русского, к римлянам или латинянам об опресноках дошло до нас и было, очевидно, написано на греческом языке. В древнейших греческих списках XIII—XIV вв. Послание озаглавлено «Боголюбивейшего Льва митрополита Преславы на Руси, о том, что не следует употреблять в службе опресноки».

Его автором был Лев—митрополит, согласно последним исследованиям (Поппэ, 95 и сл.), титулярной Переяславской митрополии в 60­х гг.—начале 70­х гг. XI в. Возможность существования в 60­х гг. титулярной митрополии в Переяславле определяется по аналогии с известной в то же время подобной епархии в Чернигове: прямые свидетельства о Переяславской митрополии относятся лишь к 80—90­м гг. XI в. Деятельность Льва, называемого также в научной литературе часто Леоном или Леонтием, датируется временем между епископством Петра (упом. в 1072 г.) и Ефрема (не позднее 1077/ 78 г.). Однако Поппэ (с. 101) считает, что Лев (Леонтий) уже в 1072 г. был титулярным митрополитом в Переяславле. Появление Послания Льва датируется между 1054 г. (схизма Михаила Керулария) и 1085 (дата антилатинского полемического Послания Иоанна II, митрополита Киевского—см. ниже); при этом Поппэ (с. 101) предполагает, что Послание было составлено именно в Переяславле на Руси.

Послание Льва представляет собой антилатинский полемический трактат в форме диалога, где на каждый кратко сформулированный аргумент оппонента приводятся развернутые опровержения автора памятника. Центральное место в Послании отводится проблеме вида хлеба, употреблявшегося при евхаристии: в вину Западной («латинской») церкви ставилось употребление пресного хлеба (опресноков—:ζυµα), вместо квасного, использовавшегося при литургии греческой церковью. Этому вопросу уделено 12 из 19 пунктов полемики. Лишь один—последний—касается старого предмета спора двух церквей, основного их догматического расхождения, а именно— исключения из символа веры тезиса об Исхождении Св. Духа как от Отца, так и «от Сына», что свято сохранялось