elita

Часть первая. Проблематика и организация исследования

цепции западных социальных наук, точнее, глубокого освоения западного опыта. Напротив, эпигонское освоение околонаучного поверхностного или вторичного знания шло достаточно быстро, о чем, собственно, и свидетельствует бурное размножение молодых докторов наук среди политологов, маркетологов и т.п.

Возникло довольно интересное явление: для реально работающих исследователей в новых центрах сам по себе диплом кандидата или доктора наук ни- чего не дает, поскольку установившаяся здесь практика вознаграждения не предполагает бюрократической сертификации персоны, соответствующей занимаемому статусу в служебной иерархии, не нуждается в удостоверении внешних или чужих авторитетных инстанций: вполне достаточно той известности, которую исследователь получил благодаря своим публикациям, реальному качеству работы. Но для тех, кто ориентируется на работу с начальством, властями, администрацией разного рода, «корочки» выступают формальными, государственными знаками авторитетного признания достоинств и квалификации их обладателя. Так или иначе, наблюдаемые тенденции динамики науч- ных кадров свидетельствуют о консервации косного ядра в академической системе социальных наук, непродуктивного и по-советски идеологизированного персонала, не находящего особенно большого спроса для своей продукции за рамками чрезвычайно рутинного и инерционного преподавания. Не случайно, что именно ведущие когда-то факультеты столичных университетов (например, философский или исторический МГУ), академические институты наподобие Института философии сегодня постепенно превращаются в прибежище антисциентизма, имперской геополитики, религиозного национализма и тому подобных разновидностей суррогатного фундаментализма.

Еще одна особенность — провинциализация российской науки. С 1989 г., после легализации социологии число студентов, изучающих эту дисциплину («проходящих курс социологии») в вузах различного типа увеличилось с 150 человек до 12 тысяч, число социологических кафедр и отделений за это же время выросло с 6 до 105 (2003 г.)25. Если посмотреть на динамику численности аспирантов, то за последние годы наблюдается громадный скачок в увеличении приема в аспирантуру по всем наукам, но в особенности по социальным и экономическим. Однако этот рост отмечается не в крупных научных или университетских центрах, а в областных и периферийных вузах26. В 9–10 и более раз количество аспирантов увеличилось в Астрахани, Тамбове, Новгороде, Архангельске, Белгороде, Оренбурге, Ульяновске и Кабардино-Балкарии (список ре-

_________________________________

25Ñì.: Осипов Г.В. Российская социология в ХХI веке // Социологические исследования. 2004. ¹ 3. С. 4.

26При этом число аспирантов в научно-исследовательских институтах, т.е. людей, максимально приближенных к практике исследовательской научной работы, уменьшилось на 4%, а количество аспирантов в вузах и университетах выросло в 3,3 раза (Российский статистический ежегодник. Цит. изд. С. 542).

61

Проблема «элиты» в сегодняшней России

гионов, где рост составляет 5–7-кратные величины, был бы слишком длинным). На Камчатке, в Орле и Карачаево-Черкесской Республике — вообще запредельный рост, более чем 30-кратный. При этом в вузах Москвы количество принимаемых в аспирантуру увеличилось в 1,7 раза, в Санкт-Петербурге

èНовосибирске — в 2 раза. Число аспирантов по социологии в целом по стране с 1992 г. выросло в 4 раза, по психологии — в 4,4 раза, по политическим наукам — в 6,6 (по истории — лишь в 2, а по физико-математическим дисциплинам — в 1,5). И весь этот подъем — при полном отсутствии соответствующей иностранной литературы в университетских и областных библиотеках, дефиците переводной литературы, пусть даже плохой, нехватке преподавателей

èпр. (подробнее об этом ниже). Угрозу, исходящую от такой массы будущих плохо обученных специалистов и преподавателей, трудно даже оценить.

Èеще одна особенность советской и постсоветской науки — разрыв между исследованием и преподаванием (выше мы говорили о большей устойчи- вости педагогических кадров по сравнению с исследовательскими). Научные исследования в советских и нынешних российских университетах и вузах традиционно занимают незначительное место. Удельный вес вузовских исследовательских коллективов среди всех исследовательских организаций в стране за 12 лет практически не изменился и составляет 10%27. А это значит, что новейшие исследования и исследовательские практики, способы понимания, даже ценностная основа и мотивация познания, этика ученого, личные позиции исследователей практически оторваны от институтов и форм социализации следующего поколения. В подобных условиях образовательные учреждения

по большей части выступают не генератором инновационных процессов, а системой консервации старого знания и идеологических предрассудков, средством блокировки процессов модернизации.

Подобный разрыв между наукой и преподаванием парализует формирование наиболее значимых системных элементов «модерности», без которых не возникает собственно «общества» — сферы публичности, о которой писал Ю. Хабермас еще в самом начале 1960-х гг.28 Публичная сфера — та рефлексирующая и критическая инстанция, от которой зависят в значительной степени понимание и интерпретация социального происходящего, она вбирает в себя и социальный, моральный или антропологический опыт повседневной жизни общества, и интеллектуальные ответы на повседневные проблемы, соединяя пространство науки с пространством повседневной жизни.

При этом крах советской власти мало что изменил в системе образования как социальном целом. По-прежнему функционируют разные типы советских

_________________________________

62

Часть первая. Проблематика и организация исследования

вузов, безусловно, различающиеся по качеству преподавания и диапазону обу- чения и тем не менее сохраняющие унаследованные от советской модели принципиальные структуру и особенности процесса обучения: полную зависимость студентов от жесткой программы обучения, несменяемость профессуры, представители которой являются по своему положению государственными чи- новниками, авторитарный характер обучения и т.п. Появление негосударственных вузов и университетов принципиально картины не меняет. Во-пер- вых, потому, что не изменилась ни модель образовательного учреждения, ни сам состав преподавателей — основная масса преподавателей являются совместителями, сочетающими работу здесь с преподаванием в государственных вузах. Изменились структура и источники финансирования, но не сам образовательный процесс. А во-вторых, удельный вес негосударственных университетов, несмотря на их стремительный рост, все еще очень мал в сравнении с основной массой государственных вузов и университетов (даже в 2003 г. доля учащихся в них составляла всего 14% от всех студентов, причем 64% из них, если судить по последним данным29, были заочниками, вечерниками или оканчивали учебный курс экстерном, что никак не может служить показателем высокого уровня полученного образования). Процесс же формирования «корпоративных университетов», готовящих специалистов данного узкого профиля на мировом уровне, с учетом тенденций на глобальном рынке, и вовсе находится в России только в самом начале.

Описанные тенденции проявились в 1990-х — начале 2000-х гг. Но сложились они значительно раньше, вместе с разворачиванием советской модели го- сударственно-централизованной, военно-индустриальной модернизации, потребовавшей — после изгнания и уничтожения в СССР квалифицированных кадров, подготовленных российскими и европейскими университетами дореволюционной эпохи, — скоростной подготовки слоя «собственных» специа- листов-исполнителей, лояльных по отношению к тоталитарной власти. Основная задача советской интеллигенции «первого призыва»30 заключалась в легитимации системы и обеспечении массовой поддержки режима, что предполагало достижение минимального уровня массового просвещения, необхо-

_________________________________

29См.: Российский статистический ежегодник. Цит. изд. С. 537.

30Â 1950–1960-х гг., в результате урбанизации страны, изменения образовательного уровня населения, с началом распространения массовых коммуникаций состав этого слоя, его объем и место в структуре советского общества изменились. Это повлекло за собой рождение идеологии или даже легенды интеллигенции — как, впрочем, и новой, антиофициальной легенды революции («комиссары в пыльных шлемах»), новой, антиофициальной легенды войны («лейтенантская проза»), новой, антиофициальной же легенды деревни («деревенская проза» и кино на ее основе), короче говоря, антиофициальной легенды всего советского прошлого, что, собственно, и выступало для интеллигенции функциональным аналогом или заменой «культуры». Однако этим процессам и явлениям оказались заданы жесткие временны’ е и социальные рамки: возвращение (частичное, имитативное) к номенклатурно-державной версии модернизации в брежневский период положило им конец, оборвав еще на несколько десятилетий.

63

Проблема «элиты» в сегодняшней России

димого для функционирования системы и реализации задач форсированной, милитаризированной индустриализации, социального и информационного контроля. Советская или российская «интеллигенции» (та часть образованного слоя российского общества, которая связана с интеллектуальной деятельностью, с воспроизводством культурных образцов и ценностей) начала воспроизводиться в расширенном виде только к середине 1950-х гг. Возникнув как система лишь в середине 1930-х гг., она оказалась очень скоро в драмати- ческих условиях большого террора и, главное, войны, когда погибла значи- тельная часть выпускников первых наборов. Поэтому потребовалось некоторое время для обучения тех, кто будет в дальнейшем обучать других, и лишь затем начался рост слоя советских образованных специалистов. В начале 1950-х гг. пошел выпуск специалистов, подготовленных этими новыми институтами, резко увеличившийся после принятия руководством страны программы форсированных разработок ядерно-ракетного вооружения и создания сопутствующих технологических производств. Динамика удельного веса, доли лиц с высшим образованием в занятом населении на протяжении ХХ в. в России составляла: в 1912 г. — 0,15–0,2%, в 1928 г. — 0,2%, в 1939 г. — 0,6%, в 1951 г. — 1%, в 1959 г. — 2%, в 1969 г. — 3%, в 1979 г. — 8%, в 1989 г. — 13%, в 1996–1997 гг. — 19%, в 2003–2004 гг. — 23–22% (последняя цифра вдвое меньше, чем в США).

В сравнении с тем, что было в системе российского дореволюционного или европейского университетского образования, советская высшая школа кардинально изменила состав высокообразованных групп: значительно уменьшился удельный вес людей, получивших «общеуниверситетское» образование (историков, словесников, юристов, экономистов), преподавателей высшей школы и научных работников и, напротив, увеличилась доля людей с техническим образованием и школьных учителей. Эти две категории составляют с конца 1940-х гг. примерно 70% людей с высшим образованием (в разные годы пропорции несколько менялись, но в среднем инженеры составляли примерно 42%, учителя — 28%). За 30 лет, то есть за жизнь одного поколения — с середины 1950-х гг. до конца брежневской эпохи — этот слой вырос примерно в 10 раз. Отсюда рыхлость его состава (лишь треть обладателей дипломов об окончании вуза имели родителей с таким же уровнем образования), ограни- ченность культурных и информационных горизонтов (нет наследуемых культурных ресурсов, нет внутренних механизмов консолидации, этики) и чрезвы- чайная зависимость от государства, принципиально отличающая этот бюрократический слой от западных интеллектуалов, специалистов, от высшего (с университетским образованием) среднего слоя.

Качество советского образования в целом было невысоким, если не счи- тать небольшого числа «закрытых» элитарных вузов. Образовательные учреждения плановой «социалистической» системы готовили специалистов, кото-

64

Часть первая. Проблематика и организация исследования

рые могли бы обеспечить функционирование «гражданской» инфраструктуры общества (в первую очередь юристов, экономистов, менеджеров, социальных

èкультурных работников) в крайне ограниченных объемах, ориентируя их главным образом на защиту самой системы, то есть на удовлетворение го- сударственно-бюрократических нужд, а не интересов гражданского общества. Удельный вес юристов, экономистов, управленцев на протяжении 40 лет (1950–1990 гг.) составлял в целом всего 8–9% (в странах Запада — 38–50%

èâûøå).

Советская система высшего образования — продукт советской тоталитарной системы, один из важнейших ее институтов. Вуз — это государственное, бюрократическое по типу организации и функционирования учреждение, отличающееся строгой иерархической организацией и репрессивностью общего распорядка, авторитаризмом преподавания, жестким социальным контролем как преподавательского состава, так и студентов, ограниченным и директивно предписываемым набором предметов изучения, очень большим удельным весом идеологических предметов в вузах любого профиля (в прошлые годы на них приходилось до 1/3 всех часов обучения), милитаризированностью (наличие военных кафедр и обязательной военной подготовки). Функции трансляции знания и исследования вне очерченных задач до недавнего времени были предопределены лишь тем минимумом, который необходим для воспроизводства самих педагогических кадров. Такая система подавляла возможности артикуляции групповых, негосударственных интересов, а значит формирование и развитие институтов гражданского общества — права, экономики (в системе распределительной экономики это главным образом специалисты учета и делопроизводства — бухгалтеры и товароведы, а не собственно экономисты и управляющие, юрисконсульты на производстве и в госарбитраже, а не адвокаты и не нотариусы), социальных наук как таковых в самом широком диапазоне (от социологии и социальной работы до индивидуальной психологии), а значит и соответствующих специалистов, готовых решать проблемы сложного и развитого общества.

Модельный образец советского представителя образованного слоя, «интеллигенции» — исполнитель, дешевый инженер (как правило, это женщины в конторах и управлениях, ставшие костяком советской бюрократии и, соответственно, распределительной экономики). Их растущее число должно было восполнить падающую эффективность системы управления. Этот тип отлича- ется поверхностным техническим рационализмом и детерминизмом, очень слабым культурным пластом и ограниченностью информационных горизонтов, пассивностью, конформизмом, слабостью аспираций и карьерных интересов, консерватизмом, короче, всем тем, что характеризует эпоху застоя и дефицита. Именно с «инженеризацией» массового управления, применением к решению социальных вопросов примитивно-рациональных, технологических методов

65

Проблема «элиты» в сегодняшней России

начался процесс быстрой склеротизации советской бюрократии, закончившийся утратой способности системы к инновации и адаптации. Гипертрофия инженеров в российском обществе — это признак подавленности рынка как системы универсальных обменов и коммуникаций. Подобная структура образования свидетельствует о том, что мы все еще имеем дело с консервацией на- чальной фазы примитивной политики индустриализации. Но, строго говоря, этот тип образования и мышления воспроизводится и на «управляющих» уровнях системы, причем и в последние десятилетия советской власти, и сейчас, поскольку постсоветская элита даже в своем персональном составе изменилась очень незначительно (речь идет не о перемещениях внутри одного эшелона, а именно о притоке новых людей — центральный аппарат власти омолодился лишь на несколько процентов от своей численности).

Анализ базового образования советской (предперестроечной) номенклатуры и постсоветской элиты свидетельствует примерно о той же тенденции — преобладании в высшем руководстве страны людей, получивших прежде всего инженерно-техническое образование: закончили технический вуз — 28%, экономический вуз или факультет — 18%, прошли естественнонаучное обуче- ние — 9%, имеют гуманитарные специальности — 12%, партийные (марк- сизм-ленинизм) — 9% (правда, в самой высшей номенклатурной категории этот показатель поднимается до 21%). У прочих главным образом военное, дипломатическое, редко юридическое образование. Иначе говоря, людей с широким культурным кругозором или ученых здесь практически не было.

Образовательные характеристики постсоветской элиты не изменились. Еще более выражены эти особенности в центральном аппарате исполнительной власти в России: 47% чиновников имеют высшее техническое образование, 27% — специализировались в области экономики, бухгалтерии, «государственного и хозяйственного строительства» (советский аналог менеджмента), по 4–5% составляют группы юристов, педагогов, специалистов по сельскому хозяйству, математиков и программистов, а также тех, кто в вузах изучал естественные науки и т.п.

Подорванной оказалась сама человеческая основа социокультурной динамики, инновационный потенциал. Структуры образования и обучения, не допуская формирования элит и их ценностей, не только не стимулировали инновационное развитие, а, напротив, всячески подавляли его, сглаживали под усредненный и весьма невысокий шаблон. Система образования в России была

èостается ориентированной на воспроизводство только самых устоявшихся

èобщепринятых сведений и знаний. В свое время это обеспечило СССР рывок быстрой догоняющей индустриализации, но невозможность изменить эту структуру привела к ее усиливающейся изоляции и провинциализации. Даже в науке, отмеченной общепризнанными достижениями (космос и т.п.), ситуация была далеко не радужная. Во-первых, огромное число занятых в научной

66

Часть первая. Проблематика и организация исследования

сфере не означало пропорциональной продуктивности. Причина — отсутствие связи науки с гражданской сферой, с проблемами общества: более 2/3 научных сотрудников в СССР, а в России уже свыше 4/5 — 83% работали в ве- домственно-отраслевых НИИ, обслуживающих главным образом ВПК и смежные производства, а не в вузовской или академической системе. Доля социальных, экономических и гуманитарных исследований в общей структуре науч- ных разработок в 1980-х гг. составляла всего 3% (с учетом научно-преподавательской деятельности — 6,5%). Отсюда глубочайшая депрофессионализация образованного слоя. Так, к книгам по специальности сегодня обращается не более трети людей с высшим образованием, владельцев даже самых крупных домашних библиотек в более чем 500 книг (при этом доля таких книговладельцев в структуре российского социума за 10 лет, с 1995 по 2005 г., сократилась в 2,5 раза — с 10 до 4% населения).

Если говорить о роли печати и книги в формировании интеллектуальных элит общества, то стоит напомнить, что европейские университеты нового, модерного типа (не схоластические средневековые) формировались вокруг больших библиотек, а очень часто и на их основе. Княжеская или королевская библиотека, например, в Геттингене или Гейдельберге, становилась университетской или даже национальной, как в Скандинавских странах и Восточной Европе. Крупные библиотеки в структуре своих фондов, в формах комплектования книг и периодики реализовывали специфический проект, воплощали в себе специфический дух коллективного целого (нации, научного сообщества, корпоративной идеи). Этот важнейший момент обеспечивал надличный характер культурного и социального воспроизводства общества и вместе с тем служил гарантией того, что обучение каждого может идти индивидуально-избира- тельным путем. В отличие от этого, бюрократический советский вуз опирался на унифицированное и широкое образование для всех, которое мог обеспечить столь же типовой преподаватель. Хотя бы какую-то независимость, индивидуальность, соответствие собственным интересам учащихся могло дать только самостоятельное чтение в крупных библиотеках, постоянно комплектуемых новейшей и иностранной литературой. Многие нынешние университеты не в состоянии отвечать подобным требованиям. Даже крупнейшие национальные библиотеки и приравненные к ним книжные собрания в столицах (ИНИОН, ГБЛ, «Салтыковка», ВГБИЛ) почти не приобретают новейшую иностранную книгу, резко сократили приобретение зарубежной периодики. Если для точных и естественных наук временна’ я глубина комплектования не так важна, здесь более существен синхронный тематический диапазон информации, то для университетской библиотеки значим и диахронический разрез, последовательность накопления информации без разрывов и лакун.

Результат подобного комплектования крупнейших библиотек России — невозможность обеспечить самые квалифицированные и творческие группы наи-

67

Проблема «элиты» в сегодняшней России

более сложными и информативными каналами и формами культуры, а значит невозможность для продвинутых групп общества воспроизводить и наращивать качественный уровень — жизни, мышления, творчества, обсуждения сделанного. В этом смысле ситуация в стране сегодня, пожалуй, даже хуже, чем при советской власти. Уменьшилось общее число библиотек и количество записанных в них читателей. Совокупный библиотечный фонд страны сократился

èпродолжает сокращаться. Показатели получения научной иностранной литературы резко упали. Подчеркнем: речь идет о тех каналах, ответственность за обеспечение и поддержание, развитие которых брало на себя государство, в первую очередь о крупнейших национальных и универсальных библиотеках, затем о региональных универсальных библиотеках, выступающих для области или республики главным каналом информации о мировых процессах в сфере науки и культуры. Это как раз те институты, которые обеспечивают воспроизводство национальной культуры как таковой и существование самых сложных

èрафинированных форм знания, науки, коммуникаций. Фактически они («Ленинка», ИНИОН, «Иностранка», ГПНТБ) либо мертвы, либо парализованы.

Резко сокращены закупки актуальной литературы и периодики, особенно иностранной, чего не было в советское время. Тогда можно было говорить о системе ограничений доступа к книгам и информации, глубоко эшелонированной обороне цензуры и идеологического контроля, но, в принципе, для специалиста было вполне возможным преодолеть барьеры спецхрана и в какой-то степени цензуры (последнее — сложнее). Сегодня же можно сказать, что из каждых 10 запросов на иностранную литературу в национальных библиотеках выполняются лишь 1–2. С научной периодикой дело обстоит еще хуже, поскольку в мире она год от года становится все более дифференцированной и специализированной. Россия и в интеллектуальном плане становится островом.

Атрофия наиболее сложных форм репродукции культуры грозит самыми катастрофическими последствиями для будущего страны, ее интеллектуального потенциала. Объем комплектования библиотек книгами снизился в среднем на 43,5%, или с 18,6 тыс. новоприобретений на одну библиотеку этого ранга (1993 г.) до 10,5 тыс. (2000 г.), а экземплярность (характеризующая доступность наиболее спрашиваемых тематических разделов и книг для читателей) — с 2,8 экз. (цифра близкая к той, что определена законом об обязательном книжном экземпляре для издательств) до 1,9 экз. Представленность национального книгоиздательского репертуара в центральных универсальных библиотеках уменьшилась за 1993–2000 гг. втрое — с 22,6 до 7–8% (2001 г.). Примерно половина универсальных научных библиотек в областных городах вообще не получает иностранной литературы, никакой — ни гуманитарной, ни технической, ни медицинской. Показатели реальной обращаемости книг резко упали. При этом налицо громадные фонды неиспользуемой литературы, изданной в предшествующие годы, — читатели почти никогда ее не спрашивают.

68

Часть первая. Проблематика и организация исследования

Характерна в этом плане структура и динамика переводов с различных языков мира. Заимствования идут главным образом через каналы массовой культуры — через развлекательную беллетристику, детскую литературу, эзотерику: удельный вес переводов в книгах по этим разделам велик и даже, как в случае

ñбеллетристикой, еще растет. Массовая словесность составляет основной поток переводов, хотя не так мало переводится теперь и книг, которые входят или входили в круг актуального чтения западной околоуниверситетской публики. Но чем ближе мы к тому, что считается собственно «национальными» темами и проблемами (филология, политика, в еще большей мере образование, культура, система коммуникаций, но особенно государство и право), тем меньше удельный вес переводов и тем более закрытыми для внешнего взгляда и оценки оказываются эти области смысловой работы. А это самым серьезным образом сужает возможности внутрироссийской рефлексии над данными темами, обедняет способности образованных слоев, продвинутых интеллектуальных групп понимать сегодняшние проблемы и завтрашние перспективы страны. Отечественная элита оказывается перед этими проблемами разоруженной, исключи- тельно пассивной либо занимает выжидательную позицию, колеблясь «вместе

ñгенеральной линией» (об искреннем, душевном сервилизме сейчас не говорим). А это значит, что ближайшие фракции и поколения «заместителей элиты» — референтов и консультантов власти, манипуляторов общественным мнением, «производителей смыслов» и т.п. — будут все менее квалифицированными и ответственными, как все менее эффективным будет их интеллектуальное производство и основывающаяся на нем символическая политика власти.

Российские заменители «элиты»

Âопределяющем для нас исторически-конкретном смысле обращение

êпонятию «элита» связано, как мы уже указывали и хотим еще раз подчеркнуть, с вполне определенным социально-политическим моментом новейшей истории России, с максимальной четкостью проявившимся при подготовке, в ходе и результате избирательной кампании 1995–1996 гг. (хотя он начал назревать, по меньшей мере, с 1993 г.)31. Речь идет о глубоком кризисе легитим-

_________________________________

31Первые исследования и обобщения, относящиеся к условному «началу» реабилитации понятия «элита» в России и попыткам осмыслить его потенциал в новых социально-политических и экономических условиях см.: Левада Ю.А. Элита и «масса» в общественном мнении: проблема социальной элиты // Экономические и социальные перемены. 1994. ¹ 6. С. 7–11; Ершова Н.С. Трансформация правящей элиты России в условиях социального перелома // Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития. Т. I. М.: Интерпракс, 1994. С. 151–155; Головачев Б.В., Косова Л.Б., Хахулина Л.А. Формирование правящей элиты в России // Экономические и социальные перемены. 1995. ¹ 6. С. 19–24; 1996. ¹ 1. С. 32–38; Ëåéí Ä. Перемены в России: роль политической элиты // Социологические исследования. 1996. ¹ 4. С. 30–40, а также книгу Л.Д. Гудкова и Б.В. Дубина «Интеллигенция», указанную выше.

69

Проблема «элиты» в сегодняшней России

ности высшей власти, который был в некоторой степени осознан и кулуарно признан на тот момент потерявшим популярность президентом и его ближайшим, все более закрытым окружением. В ситуации дефицита времени нача- лись суетливые поиски «новых» оснований этой легитимности, уже не связанные с идеями перестройки и демократии, с фигурами, их вносившими во власть и воплощавшими в массмедиа, со всем слоем интеллигенции, который — со своей стороны, но в несомненной связи с описываемым кризисом власти — пережил к этому времени глубочайший внутренний распад, потерю социального места и культурного авторитета. Эти поиски выливались то в скоропалительный правительственный заказ того периода на «национальную идею», то в попытки реанимировать «евразийскую парадигму», то в инициативное разворачивание молодыми менеджерами ностальгических массмедиальных проектов наподобие «Старых песен о главном», «Российской империи» и др. (подробнее о них см. ниже). Именно в этом контексте последние остатки прореформаторских сил в окружении президента, все более становившегося — неважно, по личной воле или в результате маневров окружения, — единоличным центром символической репрезентации власти, были заменены группировкой прагматичных политических консультантов и политтехнологов, которые, при поддержке силовиков и спецслужб, с опорой на все больше огосударствливаемые СМИ, обеспечили победу Ельцину и постарались закрепить ее плоды.

Сложившаяся конфигурация власти — и своей концентрацией на фигуре первого лица, и фактически слабым, имитативным характером этой власти — уже предвещала перемены политического режима на рубеже 1990–2000-х гг. Характерно, что вызванная на политическую сцену данными обстоятельствами «элита» все чаще активизировала в своих публичных выступлениях символы и ресурсы державности и особого пути, все реже упоминая о модернизации и реформах. Еще резче подобные акценты были расставлены с приходом Путина к власти, после коротких колебаний в начале его первого президентского срока (очередное, но уже гораздо более слабое, чем при Ельцине, оживление надежд как среди населения, так и кругах интеллигенции на то, что новый президент будет претендовать на роль государственного реформатора «сверху» и вместе с тем «отца нации», озабоченного нуждами населения). А после выборов 2003–2004 гг. эта номенклатурно-государственническая, великодержавная тенденция в самоопределении власти и околовластных кругов, самоназвавшихся элитой, и вовсе стала — в том числе как реакция на «цветные революции» в странах СНГ — определяющей. Ей постарались придать черты основополагающей «национальной традиции», а президенту — символический статус ее единственного, безальтернативного воплощения.

Тем самым понятие «элита» по своим функциям оказалось заместителем прежнего представления об интеллигенции, равно как и самого слова, к сере-

70