elita

Часть первая. Проблематика и организация исследования

Ситуация в науке примерно та же: сохранившиеся государственные науч- ные институты (в первую очередь учреждения в системе РАН) переживали глубокий кризис, связанный с уменьшением государственного финансирования, что повлекло за собой разрыв в системе воспроизводства, сокращение притока молодых кадров, утечку мозгов в тех сферах, где российская наука была конкурентной, и застой или деградацию в отраслях, не имеющих рыночного спроса (гуманитарно-идеологическая сфера). Появление новых независимых исследовательских центров, ориентированных на внешних или негосударственных партнеров, сделало ситуацию значительно более благоприятной, смягчив последствия институционального кризиса, но, естественно, не изменило принципиально структуру организации науки. В строгом смысле, эти изменения носили характер «пристройки», а не «строительства» нового здания.

Еще тяжелее положение в системе образования. Наиболее косной оказалась начальная и средняя школа, где практически ничего не изменилось в сравнении с последними годами советского времени (появление небольшого числа частных школ, в которых могут учиться лишь дети очень богатых родителей, в данном случае не в счет, поскольку никакого влияния на педагоги- ческую элиту или подрастающее поколение они не имели — это, что называется, эксклюзивная продукция). В высшей школе, безусловно, изменения гораздо более значительны, хотя и они явно недостаточны для того, чтобы стимулировать трансформацию всей системы университетов и репродукции элиты.

На протяжении практически 10–12 лет в стране не было группы, которая могла бы проводить последовательную, единую по своей направленности осмысленную и внятную для других политику (и отвечать за нее). Скорее речь всегда шла о нескольких не очень проявленных центрах власти и влияния, авторитета для разных кругов и грызне между ними. И это положение сохраняется в известной мере и в настоящее время, даже с учетом проводимой в последние годы политики единообразия.

Время, прошедшее после 1991 г., было временем не только политических и экономических импровизаций, но и трудного если не освоения, то знакомства российской элиты с некоторыми элементарными понятиями и принципами западной культуры — европейскими и американскими политическими идеями, правовыми формами, рыночной экономкой и т.п. Отсутствие в нашем опыте таких понятий, как гражданское общество, независимый суд, парламентская республика и пр., конечно, не может быть заменено изложением общих сведений о государственном устройстве западных стран. Но благо, что в последние годы предметом преподавания на факультетах и кафедрах политологии вузов и университетов в России стало хотя бы это. И все-таки потенциальные «кандидаты» в российскую элиту учатся неохотно, с трудом

51

Проблема «элиты» в сегодняшней России

èкрайне медленно усваивая основные идеи западной политической истории

èэкономики. В экономике ситуация несколько лучше (или кажется таковой), поскольку степень многообразия форм экономической жизни все-таки на порядок выше, чем политической, и интересы участников рынка заставляют их учиться гораздо быстрее и успешнее, нежели членов политического сообщества. Можно привести в этой связи ряд объемистых работ квазиисторического толка (что-то вроде очередной философии истории, предлагающей еще несколько версий связной спекулятивной интерпретации генезиса идей или государственных режимов в России), в которых «элита» сама себе объясняла те или иные явления настоящего, сравнивая российскую реальность с соответствующими западными принципами и постулатами, отмечая различия и тем самым усваивая соответствующий материал из курсов западной политической теории и практики16. Особенности усвоения именно социально-полити- ческих представлений в сравнении с экономическими знаниями (разновременность этого усвоения, разная скорость обучения и понимания) обусловлены разной структурой интересов, определяющих отбор идей и мотивацию их осмысления и рационализации применительно к русским условиям. Например, проблематика национализма, диапазон возможных точек зрения на проблему начинают осваиваться элитой, включая и научную часть ее, только после 1993–1994 гг. и не совсем восприняты в настоящее время (причем труднее всего действующим политикам и политологам — эта подгруппа наименее способна к учебе). Иными словами, процесс идет со страшным запаздыванием и с необратимыми упущениями, в самой примитивной и неадекватной форме. Еще хуже с правовыми идеями и знаниями — этого практически нет и до сих пор.

Одновременно с обеднением широких слоев населения поднялся тонкий слой обладателей крупных состояния, сложившихся благодаря добыче и экспорту минеральных сырьевых и энергоресурсов, торговле и банковскому делу, спекулятивным операциям, а чаще сочетанию этих занятий. Изменилась и социальная структура общества — прежняя партийно-государственная элита частично ушла, частично трансформировалась в предпринимательство, использующее свои тесные связи с государственным аппаратом в деловых интересах.

Главная особенность позднесоветской и постсоветской элиты — сохранение ее тотально бюрократической организации, подмявшей под себя наличное многообразие организационных и идеологических форм, открывшееся после краха советской системы в начале 1990-х гг. Влияние организации такого рода

_________________________________

16В качестве характерного примера можно указать на крупномасштабные толкования русской истории («русской системы»), развиваемые Ю. Пивоваровым и А. Фурсовым.

52

Часть первая. Проблематика и организация исследования

на продуктивность элиты сказывается прежде всего в том, что смысловые, идейные, идеологические проблемы, от обсуждения и рационализации которых зависят функции социального и — что еще более важно — политического целеполагания, теряют свое должное значение, будучи подменяемыми технологическими вопросами их реализации, постепенно приобретающими приоритетный характер и замещающими сами идеальные цели, трансформирующие идеи и обусловленные ими представления о реальности. Тем самым происходит, во-первых, резкое сокращение многообразия представительства социальных групп и интересов, а во-вторых, подмена многообразных социальных интересов и представлений интересами и представлениями господствующей группировки или режима (или даже отдельных его кланов)17.

Например, пользуясь своим преимуществом, администрация Путина заявляет о том, что российское общество — в силу давних традиций произвола власти, длительного существования в условиях самодержавия и советского тоталитаризма — отличается крайне низким уровнем гражданского самосознания, либеральные ценности разделяет лишь относительно небольшая часть населения и т.п. Все это, безусловно, верно, но из этого делается вывод, что построение демократии и правового государства — это «цель» политического развития, а не «средство» функционирования государства, что демократия не может быть характеристикой реального функционирующего государственного устройства, что для ее достижения необходимы особые методы, время, что нынешнее устройство — это особая «суверенная» демократия, демократия «для народа», а не самоцель. Тем самым руководство страны автоматически превращается в правление «незаменимых», «лучших» или, по крайней мере, «безальтернативных», гарантирующих стабильность положения в обществе, отсутствие кризисов и потрясений, недопущение к власти экстремистов и радикалов.

_________________________________

17 Это проблема в социологии не новая, именно на нее в свое время (в начале 1910-х гг.) указывал

Р. Михельс, выводя свой «железный закон олигархических тенденций» в политических партиях

..

(ñì.: Michels R. Zur Soziologie des Parteiwesens in der modernen Demokratie: Untersuchungen uber die oligarchischen Tendenzen des Gruppenlebens. Leipzig: Klingenhardt, 1911. S. 159). Михельс описывал трансформацию внутри больших партийных организаций, в первую очередь социал-демокра- тической партии Германии, но выводы его, как показали позднейшие исследования социологов, вполне применимы и для больших политических систем в целом, чье возникновение и функционирование носит массовый и идеологический характер. В данном отношении заслуги Михельса заключаются в том, что он конкретизировал и проработал идею М. Вебера о «технологической кастрации» бюрократией «харизмы» политиков. Главным, как подчеркивал Михельс, на этом этапе эволюции партий как больших политических систем становится сам «механизм» функционирования управления массовыми членами, а не идеальные цели и задачи, не идеологические, не содержательные вопросы. Ведущая роль в этой трансформации движения в бюрократическую структуру принадлежит «партийным вождям», профессиональным функционерам партии, все больше и больше заботящихся о самосохранении организации и своего властного положения в ней, а потому идущих на компромисс и соглашения со своими политическими оппонентами для поддержания баланса сил и интересов. Хороший пример подобных процессов можно видеть в недавних зигзагах траектории «оранжевой революции» на Украине.

53

Проблема «элиты» в сегодняшней России

Современные российские элиты: к социологическому переопределению понятия

Подведем итог концептуальной части наших рассуждений. Сегодняшние российские разговоры об элите в публичных выступлениях журналистов, «социальных» ученых и гуманитариев по каналам массмедиа — разговоры вне собственно аналитических задач и специализированного институционального (научного) контекста — обычно неконтролируемо соединяют как минимум три разных (и даже противостоящих друг другу по источникам, конструкции и функциям) представления об особом, привилегированном слое или группе в структуре социума, его статусной системе.

Во-первых, это персоны, наделенные властью, люди власти, управленческий (менеджерский) слой, а именно «управленцы», «номенклатура», «кадры», «бюрократия», «начальство», собственно «власть» («власти»). Этот «крити- ческий» слой представлений в нынешних публичных дискуссиях чаще всего был сформирован самиздатовскими и тамиздатовскими публикациями книг А. Авторханова и М. Восленского, а через них — ходившими в самиздате текстами Э. Бернхейма, М. Джиласа и других или, по крайней мере, их отголосками.

Во-вторых — интеллигенция, «образованное сообщество», включая «властителей дум» (реже — «интеллектуалов»), «люди знания», не обладающие ресурсами власти и механизмами управления, не наделенные властными функциями. Источником таких представлений является отечественная традиция споров о судьбе внебюрократического «образованного сословия» — от схваток славянофилов с западниками до манифестов А. Солженицына и Д. Галковского.

И, наконец, в-третьих, — отборная группа лидеров в тех или иных областях, важных для социального целого, носители образцовых инновационных достижений в этих сферах (от политики и финансов до искусства и спорта), способные через репродуктивные институты социума (массмедиа, школа, мода и др.) задавать подобный образец как уже надинституциональную обобщенную модель или даже моральный ориентир для других групп, — это собственно «элита» (чаще всего за такими представлениями стоит проекция тех или иных идей и соображений, заимствованных из западного обихода, у В. Парето или Х. Ортеги-и-Гассета, К. Маннхейма и Ч.Р. Миллса, Д. Белла и др.).

Советская номенклатура («списочная» система подготовки, рекрутирования и воспроизводства кадров высшего и среднего управленческого звена) и ее нынешние радикалы («властная вертикаль») не является элитой ни по профессиональным качествам (критерий квалификации), ни по деловым (критерий эффективности). В этом смысле она не может быть приравнена и к бюрократии: она не обладает компетентностью, рациональностью, от-

54

Часть первая. Проблематика и организация исследования

ветственностью. Ее основа — лояльность снизу по отношению к высшим, отбор сверху по степени близости к «своим» (землякам, однокашникам, «товарищам по работе» и тому подобным неформальным основаниям).

Интеллигенция — не элита, поскольку, во-первых, не имеет политических интересов, претензий, видов, не обладает средствами их организованного публичного выражения, то есть выражения своей самостоятельности. Советская интеллигенция по социальному статусу была подчиненной, служилой, ее функции — формирование, поддержка и воспроизводство основных легенд власти средствами государственных репродуктивных институтов, через учреждения «культуры» (в советском смысле слова). Другой она быть просто не могла: она рекрутировалась именно на условиях отказа от самостоятельных политических претензий. При этом «политическое» в советских условиях выступало не языком общего (общественного, в смысле — вне- и надсословного, как

âАмерике и Европе), а привилегией правящей группировки, корпоративной привилегией номенклатуры. Языком общего не могла выступать и культура (в европейском смысле слова, как культивирование самостоятельности и многообразия), в советских условиях эквивалентом общей культуры выступала государственная классика, единая школьная программа с дополнениями к ней

âвиде современных авторов-орденоносцев.

Âпериоды относительных послаблений власти, в ходе постепенного разложения закрытого режима речь могла идти лишь о несколько большей профессиональной квалифицированности интеллигенции, советских «спецов» (с конца 1950-х гг.) и о некотором проникновении символов профессионализма

âсобственно номенклатуру — таковы были надежды одной из фракций власти и образованного сословия на «технарей», что тут же вызвало со стороны других фракций дискуссию о «физиках и лириках», так или иначе направленную против «специалистов». В любом случае, социальная форма, единая матрица задавалась интеллигенции извне, сверху. И это второй характерный момент: при всех внутренних дискуссиях не происходило ни функциональной (институциональной) дифференциации интеллигенции по горизонтальной, невластной оси, ни выделения по вертикали самостоятельного слоя носителей профессионального авторитета и влияния (наподобие академической профессуры в США, в которую сегодня входят до трех пятых американских интеллектуалов) либо слоя привилегированных по признакам образованности, культуры (вроде «буржуазии образования» в Германии), ни формирования надпрофессионального «критического сообщества» в публичной сфере (за неимением, собственно, и само’й публичной сферы). Привилегированные круги интеллигенции возникали в советских условиях только как отобранные и отмеченные знаками одобрения со стороны правящей власти — заслуженные и народные артисты, академики, премированные писатели и тому подобные выдвиженцы, «стахановцы», «сталинские соколы», по разнарядке допу-

55

Проблема «элиты» в сегодняшней России

щенные в таких случаях, на этом основании и в структуры власти (Верховный Совет Союза, республиканские Советы, местные органы). Начатки критической функции проявлялись в интеллигентском слое опять-таки лишь при ослаблении централизованного контроля или в ситуациях его локального, ситуативного «пробоя». Они имели место в «толстых» центральных журналах некоторых лет («Новый мир» или оппозиционный ему «Наш современник») либо в отдельных случаях на «периферии» социума (скажем, разовые публикации в журналах «Байкал», «Север» или «Аврора», вызывавшие экстренную реакцию и властей, и читателей). В целом же «критическая» функция была вытеснена в сам- и тамиздат или приравненные к ним явления театра и кино, изобразительного искусства: они не имели ни широкого хождения, ни значи- тельных социальных последствий. Коллективная позиция интеллигенции была и во многом остается по сей день адаптивно-реактивной по отношению к номенклатурной власти. В этом плане она не так уж отличается от доминирующих сегодня установок населения России в целом, включая его наименее обеспеченные, наименее квалифицированные, государственно-зависимые слои — зрителей государственных каналов ТВ и просителей в государственных учреждениях и организациях.

Можно сказать больше: функциональная дифференциация внутри слоя интеллигенции не просто «не происходила», пассивно «отсутствовала» или «осталась в зародыше». Сама смысловая категория интеллигенции, как и условия формирования, механизмы интеграции и поддержания называемого этим именем слоя, представляли собой результат вполне активных процессов подавления начал институциональной автономии как извне, так и изнутри, собственного, признанного, публичного отказа от самостоятельности, «жертвы интеллекта». В этом смысле бесконечные интеллигентские споры о самоназвании, как и параллельные им дискуссии об «особом пути России», выражают именно этот момент отказа от автономии — момент, который остается постоянно проблематическим и никогда не разрешимым. Мы имеем здесь дело с символической проекцией социального самоустранения, акта своеобразного суицида при невозможности, соответственно, помыслить собственную смерть. Таким образом, по положению и самоопределению интеллигенции, она — вне индивидуальных желаний и волеизъявлений отдельных лиц — выступает социальным слоем, воплощающим в своем реальном поведении отказ от модерности и модернизации, кроме как в формах и на условиях лояльного участия в государственно-централизованном управлении процессами массовой мобилизации, построения и поддержания тоталитарного целого партии-государ- ства.

Определение интеллигенции возникает как проблема только в определенном идеологическом «поле» и связано со всей его конструкцией. Поэтому и интерпретация этой категории должна быть дана в связи с центральной ка-

56

Часть первая. Проблематика и организация исследования

тегорией «власти», а далее — представлением о «массе» (народа) и «Западе». В этом поле поливалентное обозначение «интеллигенция» получает пучок функциональных значений (смысловых проекций), таких как «номенклатура», «прорабы перестройки», «обслуга», «полусвет» и т.д. В любом случае определяющей выступает связь «интеллигенции» с властью.

Элита и репродуктивные институты общества

Среди принципиальных характеристик элиты в российских условиях крайне редко обращается внимание на один конститутивный момент. Нельзя говорить об «элите», если описываемая этим понятием группа не обладает способностью воспроизводиться от поколения к поколению, сохранять и усложнять свою внутреннюю структуру, рафинировать композицию определяющих для нее или для какой-то ее функциональной подгруппы значений и идей, а как результат этого — удерживать и даже повышать свое положение в социальной системе, невзирая на смену тех или иных конкретных людей, их поколенче- ских «волн»18. Соответственно, элита владеет механизмами влияния на общество (или имеет к ним гарантированный, легитимный доступ) и способна через них транслировать свои образцы, оценки, способы действия, тем самым поддерживая, воспроизводя и развивая всю социальную систему в ее основных, «узловых» точках, определяющих структуру целого. Общество, большинство его групп, со своей стороны «отвечают» элите признанием ее авторитета, кредитом доверия, различными формами символического вознаграждения.

Показательное невнимание большинства отечественных исследователей элиты к проблематике репродукции, задачам и механизмам обеспечения преемственности, длительности существования элитарных образцов скорее всего можно объяснить одним обстоятельством, которое мы считаем ключевым, потому снова и снова возвращаемся к нему. Российская элита настолько сращена со структурами, видами и стратегиями власти («избыточная консолидированность элитарных и властных структур»19), что каждый разрыв в механике передачи властных полномочий — а история страны в ХХ в. складывалась именно как последовательность таких разрывов с полным отрицанием смысловых определений и достижений предыдущей властной группировки, вклю- чая социальную дисквалификацию ее членов, — влечет за собой и разрывы в составе и поведении околовластных элитарных групп. По старому анекдоту

_________________________________

18«В строгом смысле слова те группы активистов, которые задают тон в структурах бизнеса и политики могут быть лишь уподоблены элите, поскольку отсутствуют необходимые традиции и механизмы их социального воспроизводства. Их пока невозможно отличить от клик, кланов, организованных групп...» (Левада Ю.А. Элита и массы — проблема социальной элиты. С. 207).

19Левада Ю.А. Власть, элита и масса // Вестник общественного мнения. 2006. ¹ 1 (81). С. 9.

57

Проблема «элиты» в сегодняшней России

советских времен, страна топчется на месте, поскольку каждый съезд — это новый поворотный пункт. Можно сказать, приход каждого нового правителя производит самые серьезные изменения в элите — ее персональном составе, но, что еще важнее, в ее самоопределении, положении среди других групп и формах коммуникации с этими другими группами.

Собственно говоря, идеологема «интеллигенция» и должна была, как предполагалось в 1950–1960-х гг., когда она формировалась, дать более устойчи- вую основу для самоопределения образованных и квалифицированных, но вместе с тем не претендующих на самостоятельные политические позиции групп, не собирающихся бороться за власть (в отличие от «номенклатуры», «бюрократов», «чиновников» и их чиновно-державной версии старой и новой истории России, если следовать идеологизированному словоупотреблению данного слоя, — о принципиальной связи интеллигенции и номенклатуры см. выше20). Первая половина 1990-х гг. стала временем краха всей композиции самоопределения образованных слоев и интеллектуальных групп в ее опорных точках. Трансформационные процессы в высшей политической власти страны, падение «железного занавеса», попытки экономических реформ, начало относительной, частичной деэтатизации политической и культурной жизни привели к тому, что сегодня приходится говорить о глубоком кризисе всей системы воспроизводства российского социума, в том числе институтов репродукции элит, их ценностей и образцов21.

Среди институциональных показателей устойчивого и вместе с тем динамичного воспроизводства групп элиты выделим в данном случае два: характер и качество специального образования элиты (состояние высшей школы) и возможность универсального обеспечения необходимого уровня этого образования, а также всего наличного состава выработанных элитой образцов (состояние крупнейших универсальных библиотек — от университетских до национальных). И, кстати, напомним, что в Европе вопрос о высшей школе в системе общества, о социальном институте библиотеки и роли библиотекаря всякий раз возникал в рамках движения европейских обществ к новому, более динамичному и открытому, более демократическому социальному состоя-

_________________________________

20Государственно-бюрократическому человеку в легенде и идеологии интеллигенции противостоит в этот период человек частный и как вариант последнего — «маленький» и «простой» человек. Впрочем, эта традиция берет свое начало во времена еще до рождения понятия «интеллигенция»

(пушкинский «Медный всадник» и «Петербургские повести» Гоголя) и через А. Платонова, М. Булгакова и других доходит до шестидесятников — это не только «Бедный Авросимов» Окуджавы, но и самоопределение правозащитников как неполитических, частных людей (точка зрения, особенно подчеркиваемая А. Даниэлем).

21Более подробно см.: Гудков Л.Д. Кризис высшего образования в России: конец советской модели // Негативная идентичность. М.: НЛО, 2004. С. 687–736; Гудков Л.Д., Дубин Б.В. Разложение институтов позднесоветской и постсоветской культуры // Куда пришла Россия?.. М.: МШВСЭН, 2003. С. 174–186; Îíè æå. Образование в России: привлекательность, доступность, функции // Вестник общественного мнения. 2004. ¹ 1 (69). С. 35–55; Îíè æå. Российские библиотеки в системе репродуктивных институтов // Новое литературное обозрение. 2005. ¹ 4 (74). С. 166–202.

58

Часть первая. Проблематика и организация исследования

нию. Так было на переломе — переходе к массовому обществу после Первой мировой войны, при денацификации Германии, дефашизации Италии после краха гитлеризма (и даже еще раньше — в годы Второй мировой войны), на переходе Европы и Америки к постмодерну в 1960-х гг. Всякий раз при этом возникали новые, конкурировавшие между собой и широко обсуждавшиеся концепции — об университете как центральном институте воспроизводства научного сообщества, о роли научной и национальной библиотеки, при- чем в разработку таких концепций считали нужным включиться ведущие интеллектуальные силы общества (видные философы, историки, исследователи культуры, крупные писатели и т.п.). Напомним хотя бы работы о миссии университета и библиотекаря Х. Ортеги-и-Гассета, относящиеся к первой четверти ХХ в., «Образование и университет» Ф. Ливиса (1943) и «Идею университета» К. Ясперса (1946), эссе об университетах, универсальности и культуре 1940-х гг. Т.С. Элиота, образцовое по сей день «Исследование по социологии библиотеки» П. Карштедта (1954) и др. Важность данных проблем на указанных этапах европейской истории понятна: в эти ключевые периоды снова вставал вопрос о составе, ориентирах, принципах формирования элит, способных задать смысл и ход решающих перемен, воплотить их в своей практи- ческой деятельности.

Обратимся в этом плане к отечественной ситуации последнего пятнадцатилетия. Для нее характерна нарастающая деградация науки как института, вырождение академии и ее роли в научном сообществе, серьезное и продолжающееся ухудшение работы крупнейших библиотек. Изменение отношений власти и науки в 1990-е гг., резкое сокращение финансирования академических институтов и университетов, а точнее, фактический отказ государства от серьезной поддержки науки и образования в целом поставили отечественную науку на грань выживания. Общее финансирование науки за первые 6 лет после начала экономических реформ уменьшилось в 3,5 раза (в сопоставимых ценах). Причем прежние параметры бюджетных расходов на науку не восстановились и по настоящее время, хотя сам по себе разрыв несколько сократился (в 2003 г. по сравнению с 1991-м отмечается уменьшение ассигнований в 1,9 раза22).

В общественных науках процессы деградации в сравнении с тем, что происходит в других областях, шли гораздо более интенсивно23. Если общая численность научных кадров, включая преподавателей вузов, инженерно-техни- ческий персонал и т.п., за 11 лет (1992–2003 гг.) сократилась в среднем на 44%, то число «исследователей» во всех отраслях уменьшилось вдвое, вспомо-

_________________________________

22См.: Российский статистический ежегодник. М., 2004. С. 546.

23Ñì.: Гудков Л.Д. О положении социальных наук в России // Новое литературное обозрение. 2006. ¹ 1 (77). С. 314–339.

59

Проблема «элиты» в сегодняшней России

гательного и обслуживающего персонала — на 60% (технические работники уходили гораздо быстрее, нежели собственно ученые, которых сдерживали

èценностные привязанности к профессии, и слишком узкая сфера приложения их квалификации). Отток специалистов из разных областей науки проходил крайне неравномерно. Показательно, что более стабильным был состав ученых, занятых преимущественно преподавательской работой, менее стабильным — исследовательской. В наибольшей степени сокращение захватывало именно категорию «исследователи», и прежде всего в социальных науках. В этих последних за 1994–2003 гг. произошло сокращение более чем 30%, в естественных науках аналогичный показатель составил 12%, в техни- ческих — 26% (в гуманитарных дисциплинах наблюдался даже незначительный рост на 2%). Если отток в технических, естественных и близких к ним науках мог означать еще и усиленный выезд соответствующих специалистов на Запад, то этого никак нельзя сказать о российских обществоведах, никому не нужных за пределами страны.

Из науки уходили главным образом две категории: самые консервативные

èсамые продуктивные группы, кандидаты наук, уже накопившие достаточный опыт и квалификацию, но не видевшие для себя перспективы в науке. При общем сокращении исследователей с учеными степенями на 16%, отток кандидатов наук составил 26%, главным образом за счет сокращения массы «технарей», в силу особенностей советской военно-индустриальной модернизации численно превосходивших любые другие специальности. Среди кандидатов технических наук убыль составила 29%, в общественных науках число исследователей с кандидатской степенью сократилось на 24%. Но при этом докторов наук в целом в академической среде стало больше на 27%, в сфере соци- ально-политических наук — почти на 26%24. Причем прирост приходится на самое последние годы, когда усилился административный спрос на дипломированных пиарщиков, политтехнологов и политологов, а университеты не замедлили отреагировать на него, открыв у себя соответствующие кафедры

èотделения.

Âцелом эти сокращения сигнализировали о том, что изменился общественный спрос на разного рода знания, ни идеологическая схоластика, ни техника людской дрессировки (а педагоги — второй крупнейший отряд советской интеллигенции) стали не нужны. Наука, если брать ее как целое, начала резко стареть, закреплялось и воспроизводилось старое знание, приток нового — отчасти в силу ухода исследователей среднего возраста, кандидатов наук — заметно приостановился. Применительно к социальным наукам, концептуальным и исследовательским разработкам в них это проявилось в первую очередь в том, что оказались ограничены дисциплинарные возможности ре-

_________________________________

24 Ñì. Гудков Л.Д. О положении социальных наук в России. С. 539.

60