2.6. Философские проблемы биологии и экологии

275

стран мира по объединению данных многих, бурно развивающихся в первой половине XX в. биологических дисциплин в рамках новой, син­тетической концепции эволюции, центральное, стержневое место в ко­торой вновь было отведено идее естественного отбора как ведущего фак­тора эволюции живого мира.

А первые два-три десятилетия XX в. стали периодом серьезнейших испытаний для теории естественного отбора. Основным камнем претк­новения была все та же центральная проблема всей философии биоло­гии — проблема органической целесообразности, особенно вопрос о происхождении сложных органов и их координированных систем в рам­ках живого организма как единого целого. К концу XIX в. все большее число биологов разных специальностей стали приходить к выводу о не­возможности объяснения всех этих особенностей живых организмов ес­тественным отбором, являющимся, как тогда считали, фактором чисто консервативным, т.е. сохраняющим норму (путем элиминации всех ук­лонений от нее), но отнюдь не творческим, созидающим. Это открыло простор для воскрешения ламарковских идей об эволюции, запрограм­мированной и направляемой собственными усилиями организма. Возни­кают различные версии неоламаркизма (механоламаркизм, психоламар­кизм), а также целый пучок концепций и направлений откровенно виталистического и метафизического порядка. Помощь могла бы прийти со стороны возникшей в 1900 г. генетики, но, по иронии судьбы, первое поколение генетиков в своих эволюционных приложениях данных о строении и механизмах изменения (мутациях) генного материала заняло скорее антидарвинистические, чем собственно дарвиновские, позиции, поскольку, по их представлениям, именно мутации являются источни­ком новообразования и, следовательно, движущим фактором эволюции, а отбор выступает лишь в функции «сита», просеивающего, отделяюще­го вредные изменения от случайно полезных. На некоторое время ситуа­ция в первые два десятилетия XX в. в эволюционной биологии казалась безнадежно запутанной, пока не было осознано, что, возможно, сама эта запутанность есть следствие неверной методологической установки, позволявшей думать, что эволюционная теория по своей логической структуре должна быть полностью подобной физическим теориям и да­вать столь же простое монофакторное объяснение эволюционным собы­тиям. Возникал вопрос: не находимся ли мы здесь в ситуации, подобной той, в которой находились слепые из известной восточной притчи, ощу­пывающие разные части тела слона и пытающиеся дать каждый свой от­вет, что он собой представляет? В самом деле, каждое из направлений в эволюционной мысли подчеркивало что-то очень важное в эволюции, но ^составляющее лишь часть общей модели. Неоламаркисты акцентировали внимание на том факте, что адаптация широко распространена в живой природе и является ответом организмов на требования окружающей ере-

ды. Генетики-менделисты указывали тот факт, что наследственные изме­нения возникают внезапно и, по-видимому, случайно (в смысле их адап­тивной значимости). Даже метафизические концепции эволюции под­черкивали реальные стороны живых организмов и процесса их эволюции, например, непрерывную прогрессивную направленность эво­люции к созданию все более сложных и все более целесообразно устро­енных организмов.

Как только проблема была осознана в этом ракурсе, стало ясно, где следует искать ответ на нее. Был необходим синтез, объединяющий фак­ты и концепции всех направлений, синтез, который, естественно, вклю­чал бы в себя все то, что является взаимосогласованным и дополняю­щим друг друга, и отвергал все не согласующееся и плохо (или вовсе не) подтвержденное эмпирически.

Точную дату начала этой работы назвать трудно, но, по-видимому, на­иболее ранней формулировкой проблемы в таком виде и первой попыт­кой построения такого синтеза является классическая работа русского ге­нетика С.С. Четверикова «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики» (1926). В этой работе Четвериков впервые показал, что правильно понятые идеи дискретной менделевской генетики и дарвиновской теории естественного отбора не только не противоречат друг другу, но в сочетании дают теорию, парадок­сальным образом новую и в то же время воспроизводящую все достоинст­ва классически дарвиновского объяснения эволюционного механизма. Это вытекает из основных законов генетики популяций. Популяции бук­вально насыщены различными вариантами гомологичных генов и их ком­бинациями. И отбор имеет дело именно с этими комбинациями, а не про­сто с мутациями как таковыми. Его суть не просто в элиминации вредных мутаций (они, по существу, должны быть все таковыми) и сохранении по­лезных (чрезвычайно редких), а в создании таких условий комбинирова­ния генного материала, при которых резко возрастает вероятность созда­ния таких комбинаций генов, которые без отбора вообще были бы немыслимыми. Но из этого вытекало, что ключевым событием в эволю­ции является не мутация, а стойкое изменение генетического состава по­пуляции (или вида в целом) и что, следовательно, элементарной единицей эволюции является не отдельно взятый организм, а популяция (или вид в целом). В начале 1930-х гг. сходные идеи начали развивать и другие авто­ры. Ныне классическими признаны работа американского генетика С. Райта «Эволюция в менделевских популяциях» (1931) и работа англий­ского математика Р. Фишера «Генетическая теория естественного отбора» (1930). В последующие два десятилетия эти исходные идеи нового синте­за были развиты целой плеядой блестящих ученых с позиций тех областей биологии, которые они представляли: Ф. Добжанский — с позиций гене­тика, Э. Майр — систематика, Дж. Симпсон — палеонтолога, Дж. Хакс-

276

2. Философские проблемы естествознания