Askochensky_V_I_Za_Rus_Svyatuyu

ПРИЛОЖЕНИЕ

можно остановить мятежную предику такого говоруна, а то просто беда бы! И кто ж, вы думаете, по большей части эти говоруны? Какой-нибудь недопеченный студент, печальный регистратор или заносчивый гимназист! Гадко и стыдно говорить-то с ними!

Клевета!.. – закричат на меня со всех сторон. Нет, отвечаю я громко и твердо; нет, господа, не клевета! Пусть каждый из поумневших и остепенившихся потом на государственной службе воспитанников университета скажет, как перед Богом: так ли он рассуждал в голубом воротнике о правительстве и распоряжениях его, как рассуждает теперь, присмотревшись ко всему ближе? Разве даром император Николай Павлович не жалует этих университетов? Разве даром он, в порыве справедливого негодования, ограничил было недавно прием студентов в эти притоны безделья и вольнодумства? Верно, далась ему «в тяжкое» вековечная ошибка Петра, насильно навязавшего нам европейское просвещение. Великий человек, не дав нам дочитать азбуки, вдруг посадил нас за философские книги, смысла которых мы и понять не могли и в угоду непреклонному властелину земли русской затвердили их от доски до доски, как школьники. И замечательно, что молодые люди чистой дворянской крови гораздо менее усвояют себе либеральные идеи; зато дети разночинцев являются самыми усердными поклонниками их и так и лезут в преобразователи России. Совершенно, как заграницей! Ведь и там аристократы проклинают революцию, и там они готовы были бы поддерживать власть и силу правительства, да что ж прикажете делать с сапожниками-мещанами и всякого рода промышленниками и уличными бродягами, из которых многие тоже получили высшее образование...

в университетах. Оно, впрочем, и естественно. Коренному дворянину и аристократу тянуться незачем, не для чего желать ему революционной реформы; но сыну мещанина или сапожника – другое дело. Его поровняли с дворяни-

711

ПРИЛОЖЕНИЕ

ном шпагою, его тоже называют милостивым государем, а не Ванюшкою или Степкою, он тоже хватил университетской премудрости, а между тем кровь-то говорит, что она с примесью грязи, – подавай сюда идею равенства. Но благоустроенное государство не допускает этого; ну, так постановления его дурны, а постановления и законы исходят от кого? От высшей правительственной власти, представителем которой служит... нечего говорить, кто...

Ну, так и эта высшая правительственная власть распоряжается незаконно; значит, нужен новый порядок вещей, значит, и пр. и пр. Правительство наконец, кажется, начинает понимать, откуда ожидается скорее всего зло – от университетского образования. В настоящее время оно ограничило прием студентов только дворянским сословием, детьми священнослужителей и купцами первой гильдии. Давно бы так следовало. Пусть сын мещанина сидит за прилавком – он будет полезнее для общества; пусть сын сапожника учится сапоги шить – это будет лучше, чем браться не за свое дело, ибо sutor ne ultra crepidam; пусть дьячковский сын помогает своему батюшке петь и читать на клиросе, и это полезная и необходимая вещь. Пусть жидовский сын не профанирует мундира и шпаги как принадлежности дворянина, а продает сернички и мыло или плутует и обманывает, как его папенька. Благосостояние общества от этого не поколеблется нимало, по крайней мере в миллион раз меньше того, если вся эта сволочь примется рассуждать и резонировать о правилах и законах государственного благоустройства. Дворянин, священное лицо, купцы первостатейные существенную опору своего благоденствия непременно находят в правительстве, защищающем их справедливые и высокие права. Стало быть, эти сословия не пойдут против него; им искать нечего лучше того, чем они владеют, а вот эти шмели, эта-то дрянь – им непременно хочется поравняться с избраннейшими классами общества, отсюда и недовольство,

712

ПРИЛОЖЕНИЕ

и зависть, и, наконец, ожесточение против правительства, связывающего им беспокойные руки».

Такой взгляд на высшее образование в России и на дело нашего общественного развития впоследствии нашел свое полное выражение на страницах «Домашней беседы». <…> Этим заключаем наши извлечения из дневника Аскоченского в полном убеждении, что приведенные нами факты из его жизни и не раз заявленные им взгляды и суждения, совершенно противоречащие позднейшей его деятельности, представляют личность его иной в сравнении с тем, как она обрисовывалась в «Домашней беседе». С какой бы строгостью ни относились мы к этой последней деятельности Аскоченского, пережитые им испытания, неудачи и несчастия в значительной степени должны

смягчить приговор истории над ним. <…>

Ответ В. И. Аскоченского шефу жандармов

Дневник В. И. Аскоченского, печатаемый в «Историческом вестнике» в извлечениях Ф. И. Булгакова, воскресил живые воспоминания в тех, кто лично знал покойного издателя «Домашней беседы». На столбцы ежедневных газет проникло уже немало заметок, свидетельствующих, что личность В. И. пользовалась большою известностью и была не вполне понята при его жизни. Но из всех заметок наибольший интерес представляет напечатанная В. А. Васильевым [1] выдержка из его собственной памятной тетради, куда занесена она была со слов В. И. Аскоченского. Выдержка эта любопытна для характеристики отчасти личности В. И., частью же тех условий, в каких в его время находилась печать. Тем с большим удовольствием позволяем себе привести целиком воспоминания В. А. Василь­

713

ПРИЛОЖЕНИЕ

ева, что они касаются именно того времени, о котором в «Дневнике» не сохранилось записей.

«Заходил сегодня к Аскоченскому. Поднимаясь к нему, встретил на лестнице монаха; и затем, войдя в кабинет, не успел я еще обратиться к нему с приветствием, он уже ко мне с вопросом:

–  Встретил монаха, который пред тобой от меня вышел? –  Да.

–  Узнал его? –  Нет.

–  Это цензор мой, архимандрит Фотий...

–  Что же в этом важного?

–  Важного нет, а курьезное – есть. –  Секрет?

–  Слушай. Месяц назад, довольно поздно вечером, приезжает он и со страхом и трепетом рассказывает, что навязалась беда, и не знает, как она разыграется.

–  Если музыканты хороши, говорю, то должна и ра­ зыграться хорошо.

–  Вам шутки, а мне, право, не до них. –  В чем же дело?

–  Я вчера получил запрос о том, что мною ли пропущен к печати № 32 «Домашней беседы».

–  Ну, конечно, вы ответили, что вы пропустили.

–  Ничего еще не отвечал, но завтра надо идти к его высокопреосвященству с повинной.

–  Скажите, дело-то в чем?

Тут о. архимандрит вынул из кармана официальное к нему отношение с вопросом, на верху которого написано было: «секретно». При отношении положен № 32, в котором по тому случаю, что после Высочайше утвержденного проекта памятника тысячелетия России кем-то исключен из барельефа св. Митрофаний, – напечатано было:

«...итак, угодник Божий, деятельно при жизни своей­ помогавший и доныне предстательством своим у Бога спо-

714

ПРИЛОЖЕНИЕ

собствующий благосостоянию России, оплаканный Пет­ ром I, возвеличенный самим Богом, сравнен с поэтом и ак-

тером, как лицо малозамечательное».

Против подчеркнутых слов красными чернилами написано черным карандашом: «фраза возмутительная».

–  Что же, о. архимандрит, и вы, как вижу, тоже возмущены?

–  Знаете ли, что это идет от шефа жандармов к товарищу обер-прокурора Святейшего Синода? Дело может быть худо. Научите, что ответить...

–  Оставьте эти бумаги у меня, а завтра, до предъявления отзыва вашего митрополиту, заезжайте ко мне, я приготовлю вам ответ.

–  Пожалуйста, В. И., чтобы это было между нами. Написано ведь – секретно, – сказал мне архимандрит на прощанье.

–  Помните, отец, это секрет для того, кто написал это знаменательное слово, а для нас оно нуль, и мы будем действовать гласно, – и по его уходе я тотчас же сел и написал князю Урусову письмо.

Объяснив в начале письма суть дела, я продолжал: что «я никогда не только не писал, но даже не мыслил и не мыслю ничего возмутительного; свидетель этому моя прежняя и теперешняя литературная деятельность, обратившая на себя внимание всей православной и царелюбивой России, и потому такое замечание принимаю только за личное оскорбление меня и от души прощаю возмутившемуся фразой, в которой ровно ничего нет возмутительного. Другое дело – факт, вызвавший эту фразу: он, точно, возмутителен. Меня засыпали письмами со всех сторон, настоятельно требуя от меня голоса в защиту поруганной святыни. Почему возмутившемуся фразою в «Домашней беседе» не показался возмутительным самый факт, теми же словами опубликованный во всех наших газетах? Видно, как говорит Грибоедов, «грех не беда, молва не хороша­».

715

ПРИЛОЖЕНИЕ

Св. Митрофаний не нуждается в каком-либо памятнике, а тем более в сопоставлении с такими личностями, как Пушкин, Лермонтов и другие; даже хорошо было бы, если бы и все святые мужи земли русской сошли с микешинского памятника: но дело в том, чтобы их не ославляли перед миром православным лицами малозначительными.

Если г. шеф-жандармов счел своею обязанностью обратить внимание на мою скромную заметку, то почему же Св. Синод не спросил в свое время, кого следует, как дерзнули они св. угодника Божии поставить рядом с актером и поэтом?

Честь имею доложить вашему сиятельству, что статью писал я, а одобрил ее к напечатанию о. архимандрит Фотий, – и вот почему:

1)  По чувству верного сына Церкви Православной, оскорбленному таким святотатственно-кощунственным сопоставлением личностей, отнюдь не похожих одна на другую.

2)  Потому, что такое заявление сделано печатно, и следовательно, требовало печатной же протестации.

3)  Потому, что не видно, чтобы снятие с барельефов св. Митрофания состоялось вследствие каких-либо высших распоряжений, против которых гласность безмолвна.

4)  Потому,чточувствочеловекаправославногооскорблено здесь, главное, тем, что перемена барельефов в памятнике опубликована так бесцеремонно и дерзко. Сними они барельефы и замени чем угодно, но не говори об этом вслух всей России – я не имел бы никакого литературного повода заявлять об этом.

5)  Потому, что если бы хоть я не подал голоса против такого кощунственного поступка строителей микешинского памятника, то православные во всей империи вправе были бы подумать, что в Петербурге все до единого, даже (простите Бога ради) Св. Синод разделяют образ мыслей и убеждения этих строителей.

Кстати: любопытно было бы узнать – был ли микешинский проект памятника на рассмотрении Св. Синода?

716

ПРИЛОЖЕНИЕ

Если был, то каким же образом допущено сопоставление таких личностей, как преподобный Сергий Радонежский

иФонвизин, Кирилл Белозерский и Кокоринов, строитель академии художеств? Каким образом пропущены великие деятели Руси православной, св. митрополиты Петр и Алексий, а между тем стоят Ф. Прокопович, князь Щеня

иМарфа Посадница, бунтовавшая новгородцев?.. Если не был, то с какой же стати и по какому праву спрашивают обер-прокурора Св. Синода: кто из духовных цензоров пропустил статью в «Домашней беседе» об этом нелепом, по сочинению, памятнике? Статья ведь не памятник, увековечивающий тысячелетие России.

Изложив все это пред вашим сиятельством, прошу оказать защиту как мне, так и цензору, подневольному соучастнику в моем деянии. Прогрессисты и темные цивилизаторы действуют энергически и находят себе покровительство у сильных земли: неужели же святая правда должна оставаться бесприютною? Пусть возмутившийся фразой моей докажет мне, что я сказал ложь, – тогда я безмолвно подвергаю себя всей строгости закона. А пока этого нет, то я остаюсь совершенно покойным, уповая на Бога

изаступничество поруганного угодника Божия, св. Митрофания. – С совершенным почтением и проч.»

–  Что же далее? – спросил я его, когда он кончил чтение письма.

–  Ничего. Он сегодня приезжал поблагодарить за благополучный исход дела».

Кбиографии

В.И. Аскоченского

Доставленное нам Л. С. Мацеевичем [1] нижепомещаемое письмо В. И. Аскоченского к архиепископу Анатолию

717

ПРИЛОЖЕНИЕ

Мартыновскому [2] прибавляет некоторую черту к биографии Аскоченского. Оно служит, во-первых, документальным свидетельством того бедственного положения,

вкаком находилась эта даровитая личность в последние годы своей жизни и журнальной деятельности. Во-вторых, печатаемое письмо показывает, что Аскоченскому приходилось вести реакционную борьбу против смущавшей его новизны без всякой поддержки. Ему оставалось полагаться

вэтой борьбе лишь на собственные силы, ибо на него в то время уже восставали и чужие, и свои. Любопытную подробность напоминает в письме в редакцию «Исторического вестника» г. Мацеевич. Г-н Катков поместил тогда против Аскоченского статью в «Русском вестнике» («Одного поля ягоды»), а г. Аксаков в «Русской беседе» – по поводу издававшихся Аскоченским брошюр: «Современные идеи православны ли?». Восстала против Аскоченского даже духовная журналистика. В таких условиях сгибается самое непреклонное упорство – робкие и малодушные бросают оружие и удаляются вспять, вступая в компромиссы с собственною совестью, а смелые борцы идут до конца, рискуя лучше пасть сраженными силою, нежели сдаться без бою. Аскоченский, как мы видим из его «Дневника», принадлежал именно к таким независимым борцам за торжество своих убеждений. Но прежде чем падать, надо испробовать все средства, дающие возможность продолжать борьбу. Этого требуют интересы самого дела. Нижеследующее письмо есть не больше, как одна из попыток Аскоченского обратиться к своим за поддержкой, без которой «опускались» его «руки» и могло прекратиться его «дело и делание». Не для него лично требовалась эта поддержка, а для дела и во имя этого дела, которое он признавал правым. Он пренебрег, очевидно, весьма понятным чувством самоунижения, прося о помощи архиепископа Мартыновского. Вот почему, как бы ни относились мы к самим идеалам и началам, проводившимся в «Домашней беседе»,

718

ПРИЛОЖЕНИЕ

в настоящей просьбе Аскоченского о поддержании этого издания трудно усмотреть предосудительную готовность продать свое перо, пойти на подкуп, на служение чьим бы то ни было личным интересам.

Ф. Б.

Письмо В. И. Аскоченского к архиепископу Анатолию Мартыновскому

«Христос Воскресе! Ваше высокопреосвященство!

Четырнадцать лет воюю я один, без пособников, без средств, с глашатаями современного прогресса и с врагами правды евангельской: состарила меня эта тяжкая, безысходная­ борьба – и если не помогут мне наши святители, то я неизбежно паду, лишенный всякой возможности продолжать­ее.

Ваше высокопреосвященство! Я знаю, что вы вашими сочинениями не собрали столько сокровищ, сколько собрал их Макарий Литовский [3]: но знаю и то, что вы не расточаете того, что Бог послал вам, на созидание себе кумира, а творите добро десною, не позволяя ведать про то шуйце. Вот что и дает мне смелость обратиться к вам с усерднейшею моею просьбою о помощи, без которой опускаются мои руки и прекратится дело и делание мое. Поспешите, поспешите поддержать труженика, состарившегося в нескончаемой борьбе! Я обращаюсь ко всем святителям земли русской как единственным соучастникам и сочувственникам моего посильного труда.

Если вашему высокопреосвященству случится видеться с преосв. Петром1[4], то передайте ему мой старинный

1  Преосв. Петр Троицкий, товарищ Аскоченского по Киевской академии, – жил тогда в Бессарабии, будучи викарием Кишиневской епархии. В Бесса-

рабии же на покое жил и Анатолий Мартыновский, бывший архиепископ

Могилевский, – тоже воспитанник Киевской академии и известный духов-

ный писатель.

719

ПРИЛОЖЕНИЕ

дружеский поклон. Он знает меня лучше, чем кто-либо; ибо мы с ним делили когда-то и горе, и радости, которых, впрочем, было у нас очень, очень немного.

В ожидании скорой помощи от вас испрашиваю вашего благословения на семейство мое и на себя.

Вашего высокопреосвященства покорнейший слуга Виктор Аскоченский».

4-го апреля 1871 г.

Сообщено Л. С. Мацеевичем.

Светлые точки

Заглавие не полно и не выражает того, что хочется мне сказать. Следовало бы округлить его прибавкою: «на горизонте журнальной моей деятельности», да слог будет уж очень высок; пожалуй, еще на смех поднимут, а на мою долю и без того порядком досталось этих насмешек, поношений и ругательств в течение семнадцатилетней борьбы моей со всякого рода истами. Из одних карикатур на редактора «Домашней беседы» у меня составился целый альбом, которым дорожу я как веселеньким памятником бессильной злобы гонителей моих и беспричинного ожесточения собратий моих по ремеслу. Но Бог видит, что ни одна из них никогда не потревожила спокойного состояния моего духа; напротив, они даже возбуждали во мне энергию, и я скучал, если долго не встречал поруганий в виде карикатур или пасквилей на меня, с прописанием полного моего имени, отчества и фамилии. Я даже привык считать ругателей первыми моими благодетелями. Лучше всяких реклам возвещали они о трудах моих; громче и явственнее голосистых герольдов трубили обо мне на литературной площади, и благодаря им Русь скоро узнала о существовании «Домашней беседы». Что же касается до оскорблений,

720