книги2 / 261

ʻАбд ар-­Рахман ал-­Кавакиби  Природа деспотизма и гибельность порабощения 601

Деспотическое правительство деспотично, естественно, и во всех градациях — от​ великого тирана до полицейского, сторожа, метельщика улиц. Каждая категория деспотов включает самых низких внравственном отношении людей каждого класса. Низкие не ищут любви людей; цель их устремлений — ​заслужить доверие деспота тем, что они стараются походить на него, что они привержены его режиму, что они жадно пожирают куски, падающие с алтаря, на который приносит жертву народ.

Поэтому деспот верит им, они [верят] ему, иони действуют вместе. Эта деспотическая прослойка бывает более или менее многочисленной в зависимости от силы деспотизма. Всякий раз, как деспот желает осуществить акт насилия, он считает необходимым увеличить армию тщеславных, которые работают для него и его охраняют.

Он тщательно отбирает их из числа самых подлых людей, таких, укоторых ни следа веры, ни совести, обеспечив их иерархию вобратном порядке: самый низкий из них по натуре — ​самый высокий по положению и самый приближенный [к деспоту человек].

Человеческий разум, история, окружающая нас действительность —​ все говорит за то, что самый высокопоставленный министр-­деспот — это​ человек самый подлый, самый низкий, что чем ниже по рангу министр, тем меньше в нем подлости. Такая зависимость в отношении подлости сохраняется на всех ступенях служебной лестницы. Быть может, читатель, как некоторые наивные историки, заблуждается, так как порой приходится встречаться с фактами, когда многие деспоты-­министры стонали, жаловались на тирана, на его дела, открыто упрекали его и делали вид, что если бы представилась возможность, то они непременно стали бы действовать, пожертвовали бы нации не только богатство, но и жизнь. Как можно считать их самыми подлыми из подонков нации? Как, если среди них были люди, шедшие на риск, осмелившиеся бороться с деспотизмом, люди, которые полностью или частично достигали своей цели или погибали?

Ответ такой: деспоту, желающему угнетать людей, нужна банда, помогающая ему [в этом]. Логично ли, чтобы в такую банду он набирал людей, относительно которых сомневается, что они одобряют его цели? Изберет ли он себе министра из простых людей, не имеющих нужного опыта, не ведающих всех помыслов тирана и всего, что таится в его душе? Может ли так случиться, что министр добр от природы и только притворяется злым, обманывает деспота своими поступками, тирана, одного слова которого достаточно, чтобы возвысить его или низвергнуть? Нет. Деспот знает, что люди — ​это его враги, ненавидящие его за гнет, несправедливость; может ли он доверять и поставить у своих дверей того, кого он не считает еще более несправедливым, кто не стоит еще дальше от его врагов, чем

он сам, деспот? Нет. И в то же время как может министр чувствовать себя

вбезопасности перед беспощадной силой деспота, если нет между ними согласия, договоренности в угоду лукавому? Это, конечно, делает министра предметом зависти. Соперники ожидают от него всякого зла. Его ненавидит народ, вместе с тираном он становится постоянным объектом жалоб

исплетен. Как может быть у министра хоть ­сколько-­нибудь благочестия, стыда, справедливости, совести, мудрости и милосердия, когда он согласился быть палачом при деспоте?

Как может министр испытывать чувство сострадания, жалости к народу, зная, что народ ненавидит и презирает его, всегда ожидает от него только плохого, если он не пойдет вместе с народом против тирана? А этого он не сделает никогда, пока не отчается попасть в милость к деспоту; а если даже и сделает, то не на благо народу, но желая пригрозить деспоту или распахнуть двери перед новым деспотом, который, быть может, оставит его министром, и он помогает тому совершить преступление.

Итак, министр деспота — ​это его министр, но не министр народа, как это бывает в конституционных правительствах, так же как и фельдмаршал деспота —его​ личный фельдмаршал, человек, изменивший народу, не ревнитель интересов народа. Особенно потому, что он помнит, что деспот опоясал его мечом, в то время как он не защищал его как телохранитель и не делал для него явного завоевания, — ​он обещал деспоту использовать этот меч против врагов деспотизма, и этот враг — ​несчастный народ.

Поэтому никто из людей, имеющих разум, не будет введен в заблуждение болтовней министров и военачальников, якобы порицающих деспотизм, их разглагольствованиями насчет реформ. Как бы на словах ни скорбели они, сколько бы ни гнушались [деспотизмом], просвещенные люди им не поверят, несмотря ни на плач, ни на причитания. Не поверят ни им, ни их совести, сколько бы они ни молили и ни славословили, потому что их поведение и их жизнь доказывают противное и нет гарантии, что они встанут против всего того, в чем они взросли и состарились. Такого рода показные действия нужны им для того, чтобы пригрозить деспоту и в то же время сосать кровь из подданных, т. е. грабить их имущество. Да и как можно поверить министру или крупному чиновнику, будто они хотят бросить свой меч народу, чтобы тот переломил его, если они за свою долгую жизнь привыкли к сладости роскоши и славе могущества. А народ… Деспотизм убил

внем все благородные, все высокие стремления: дошло до того, что когда несчастного феллаха забирают в солдаты — ​он плачет; но едва он просунет руки в рукава солдатского мундира, как свирепеет: он идет против отца и матери, против родной деревни, против родни — ​он жаждет крови, не разбирая, где брат, где враг.

ʻАбд ар-­Рахман ал-­Кавакиби  Природа деспотизма и гибельность порабощения 603

Приведем несколько неопровержимых доказательств, которые безусловно подтверждают, что всякий видный человек эпохи деспотизма лишен нравственности, рвения, что от него никак нельзя ждать добра, что всякий его показной ропот, показные страдания имеют целью только ввести в заблуждение, обмануть несчастный народ. Такие люди обманывают [народ], зная, что в действительности деспотизм, который существует благодаря им и только их стараниями сохраняется, сумел ослепить народ, притупить его чувства. Он видит только окружающий его ужас и чувствует только общую боль. Он стонет, испытывая муки, но не ведает, откуда они исходят. Одни утешают народ во имя веры, говорят народу, что такая доля ниспослана небом, что должно терпеть и довольствоваться своей судьбой. Другие болеющие за народ тоже обманывают его, уверяя, будто они — ​врачи, которые излечат болезнь, будто они хотят уничтожить эту болезнь и воодушевлены желанием избавить народ от этой беды. Все они, право же, лгут, обманывают. Они всегда хотят или сбить столку народ, или порою пригрозить деспоту.

Доказательством служит также то, что они пользуются [услугами] только самых низких и самых подлых людей, благосклонны только к льстецам, лицемерам, как и их великий деспот.

Доказательством служит и то, что среди них хоть и есть такие, кто пренебрежет маленькой взяткой, нет таких, которые отказались бы от крупной, что вместе с [великим] деспотом они пьют народную кровь — ​берут большие дары, получают огромное жалованье, которое в несколько раз выше того жалованья, что устанавливается им подобным при справедливом [правлении], что из этих огромных средств ни явно, ни тайно ни единым грошом они не поступаются для борьбы с деспотизмом, хотя утверждают, что они его враги. Доказательством служит и то, что один из них расточителен и ему не хватает того умеренного жалованья, которое он мог бы получить под сенью древа справедливости, а другой — ​скуп, причем скупость его доходит до того, что наносит ущерб престижу занимаемого им положения: ни половины, ни даже четверти своего жалованья он не потратит на представительство, хотя и получает больше, чем иной ему подобный, под предлогом необходимости поддержать свой престиж, тесно связанный с престижем нации. Такая скупость превращает его в гнусного изменника. Так обстоит дело. История не отрицает, что время изредка рождает и других министров. Они раскаиваются в злоупотреблениях, мучаются угрызениями совести и возвращаются к своему народу, готовые к искуплению, если они христиане, или, если они мусульмане, — к​ мученической смерти — шахада​ . Каждая эпоха знает [такие] исключения среди министров и военачальников, в числе которых встречаются глубоко порядочные люди.

Пусть после сорока, после семидесяти лет, но в них проявляется наследственность, и появляются проблески искренности.

Итак, деспот — это​ немощный человек. Вся сила его заключена втщеславных людях и его плененном народе, о котором некому позаботиться и который могут повести за собой лишь умные люди путем просвещения и руководства, ибо если небо затмило разум народа, то Аллах избрал для него праведных руководителей, покупающих счастье народа своими страданиями, жизнь народа — ​своей смертью, так как Аллах сделал сладостной для них эту [долю], ради которой Он и создал их, как создал других порочными и нечестивыми, гибель которых в их страстях и пороках. Славен Он, Кто избирает кого пожелает, для чего пожелает! Он Великий Творец!

Деспотизм и богатство

Если бы деспотизм был человеком и пожелал похвастать своей родословной, то он непременно сказал бы: «Я — ​зло, мой отец — ​несправедливость, мать — ​обида, брат мой — ​вероломство, а сестра — ​бедствие; мой дядя по отцу — вред​ , дядя по матери — унижение​ ; сын — нищета​ , дочь —​ безработица, родина — ​разруха, а род — невежество​ ».

Характеризуя богатство, можно сказать: сила — ​богатство, разум —​ богатство, знание — ​богатство, вера — ​богатство, стойкость — ​богатство, достоинство — ​богатство, красота — ​богатство, порядок — ​богатство, бережливость — ​богатство, как и все вообще, плодами чего пользуется человек. Однако все это подвержено разлагающему влиянию деспотизма

ивместе с ним влечется к катастрофе.

Вприроде можно видеть, что у всех животных, даже рыб, насекомых, если не считать пауков в момент после спаривания, особи одного вида друг друга не пожирают. А человек пожирает человека. Животные

впоисках пищи инстинктивно обращаются к Аллаху, т. е. к естественному источнику пропитания, в то время как человек хочет отнять пищу

убрата своего.

Втечение многих веков человек употреблял в пищу человеческое мясо. Потом китайские и индийские мудрецы вообще запретили есть мясо. Первоначальные религиозные установления вдругих частях мира сначала определили, какую часть человеческой жертвы божеству надо съедать, а затем стали сжигать жертву, так что человек постепенно забыл вкус мяса брата своего. Бог через Авраама заменил человеческую жертву жертвенным животным; жертвоприношения в виде животных вслед за ним стали приносить

ʻАбд ар-­Рахман ал-­Кавакиби  Природа деспотизма и гибельность порабощения 605

Моисей и другие пророки; с тем же пришел и ислам; Иисус заменил животное, приносимое в жертву, хлебом, но [священнодействие] ограничилось лишь церквами и всеобщего распространения не получило.

Таким образом, обычай людоедства исчез, до сих пор сохранившись только у некоторых негритянских племен. Однако злосчастный деспотизм возродил людоедство в его самом пагубном, самом горшем виде. Он превратил людей в пищу для тиранов. Первобытные люди убивали и поедали только пленных врагов; деспоты держат вплену свою общину, режут людей скальпелем гнета, сосут кровь из них, грабя их имущество, и сокращают их жизнь, безвозмездно используя их или отбирая плоды их трудов. Между древними людьми и современными деспотами разница, таким образом, состоит только в форме сокращения сроков человеческой жизни и умерщвления людей.

Исследование вопроса о деспотизме и богатстве тесно связано с вопросом о несправедливости, свой­ственной человеческой природе. Поэтому я полагаю перейти к посылкам, следствия которых связаны с социальным деспотизмом, находящимся под защитой крепости деспотизма политического.

Население земного шара исчисляется примерно в1,5 миллиарда человек. Одна половина человечества обременяет его другую половину. Большинство первой половины составляют городские женщины. Что такое женщина?

Женщина —это​ такая человеческая разновидность, место которой вприроде определено тем, что она обеспечивает продолжение рода. Для оплодотворения тысячи женщин достаточно одного мужчины. Остальные мужчины предоставлены жизни, полной опасности, риска и трудностей, или заслуживают участи трутней. С этой точки зрения женщины несправедливо поделили с мужчинами тяготы жизни; они безосновательно присвоили себе право на установление всеобщего закона. По этому закону на их долю приходится самое легкое, под тем предлогом, что они являются слабым [полом]; они превратили женский пол в предмет могучего вожделения, внушая мысль о мнимом целомудрии; этим законом они сделали так, что смелость и отвага, столь похвальные качества у мужчин, превратились у женщин во зло; этим законом они предоставили право женскому полу оскорблять, но не быть оскорбляемым, притеснять, но ожидать помощи, когда он притеснен. Согласно этому закону воспитываются и дети — ​девочки и мальчики. Поэтому некоторые моралисты называют женщин вредной половиной рода человеческого. Говорят, что вред, который приносят женщины, возрастает с развитием цивилизации и с урбанизацией в геометрической прогрессии. Если у кочевника женщина отнимает половину плодов труда мужчины, то у оседлого — ​2/3, а горожанка отнимает уже 5/6. Также прогрессируют и столичные жительницы.

Несправедливо поделили между собой тяготы жизни и мужчины. Видные политические ирелигиозные деятеля сприсными, число которых не превышает и 1% человечества, пользуются половиной плодов, созданных потом и кровью человечества, и больше и тратят это на роскошь, расточительствуют. Они, к примеру, зажигают на улицах, по которым порой проезжают, миллионы фонарей, не задумываясь о миллионах бедняков, живущих без света.

За ними следуют люди, производящие драгоценности ипредметы роскоши, алчные коммерсанты, монополисты и им подобные, которые составляют тоже не больше 1%. Каждый из них расходует на себя столько, сколько десятки, сотни, тысячи рабочих и крестьян. Такое несправедливое распределение плодов между [потомками] Адама и Евы принесло с собой и политический деспотизм.

Да, не требуется равенства ученого, потратившего цвет своей жизни на приобретение полезных знаний, или человека, овладевшего полезным мастерством, со спящим под стеной невеждой; равенства [человека] прилежного и мужественного с бесталанным лентяем. Но справедливость требует изменить существующее различие между ними, гуманность требует от идущего вперед, чтобы он взял за руку низкого и приблизил к своему достоинству, сделав его жизнь похожей на свою.

Мудрость Господа поставила человека над [всеми] тварями. Но человек развратился, стал чинить несправедливость, забыл Господа своего, стал поклоняться богатству и красоте. Богатство и красоту он превратил в предмет своих вожделений, как будто он создан быть только рабом своего чрева и члена, как будто у него только и дела, что еда и совокупление. Так как богатство есть средство, открывающее доступ к красоте, стяжание почти определило собой высшую красоту. Поэтому богатство называют идолом народов, тайной бытия. Русский историк [Гирс?] рассказывает, что [императрица] Екатерина жаловалась на леность своих подданных. Она приказала приучать женщин к распущенному образу жизни, что и было сделано. Вошли в моду бальные платья. Молодежь занялась трудом, стала приобретать богатства и растрачивать их на красивые вещи. И за пять лет доходы царской казны удвоились, и увеличилась возможность расходовать их. Так что деспотов не занимает нравственность, их интересуют деньги.

Экономисты считают, что богатство— это​ то, что идет на пользу людям; юристы — ​что оно есть то, чего лишают или дают; политики — ​что богатство — ​это компенсация недостатка силы; моралисты — ​то, что [позволяет] вести достойную жизнь. Богатство черпается из изобилия, вложенного Богом в природу, в ее законы. Человек имеет или ему назначено лишь то и столько, во что и сколько он вложил своего труда, или по количеству труда взамен получаемого.

ʻАбд ар-­Рахман ал-­Кавакиби  Природа деспотизма и гибельность порабощения 607

Стяжание, т. е. накопление богатства, свой­ственно немногим видам низших, слабых представителей животного мира, таким как муравьи, пчелы и т. д. Высшие животные этого не знают. Только человек знаком с ним, и [процесс накопления] стал его натурой.

Человек привык накоплять вследствие истинной или воображаемой нужды. Истинная нужда бывает только у тех, чья земля приносит мало плодов, чья земля виные годы подвержена засухе. Ккатегории истинно нуждающихся частично относятся ите, кто не может накоплять встранах, обиженных природой или притеснениями деспотизма. Может быть, впокрытие истинной нужды следует отнести необходимые расходы на [содержание] нуждающихся, общественные расходы в тех странах, где нет всеобщего порядка.

Под всеобщим порядком подразумевается жизнь всеобщей ассоциации, пришедшей с исламом, но не просуществовавшей более двух веков, в течение которых среди мусульман не было кому давать подаяние или [в чью пользу вносить] искупительный налог. Мусульманство, создавшее демократическое правительство, как было показано, заложило также основы такой [общественной] жизни, которую втой или иной форме [по-прежнему] желает для себя бо́льшая часть европейского цивилизованного мира, хотя к ней стремятся организованные общества, объединяющие многие миллионы людей, причем своего рода основа такой демократии заложена вЕвангелии, например, выделение десятой доли имущества в пользу бедных.

Эти общества требуют равенства или сближения в правах и в жизненных условиях, восстают против деспотизма имущих, [требуют] такого равенства и сближения в правах, которые предписаны мусульманством как закон, путем всяких видов закята, распределения закята на [покрытие] общественных расходов и удовлетворение нуждающихся. Внимательный исследователь может заметить, что при этом богатые выделяют в пользу бедных сороковую часть капиталов. Чрезмерное накопление богатства, порождающее деспотизм, наносящее вред нравственности человека, здесь запрещено. Мусульманство сохраняет большинство сельскохозяйственных земель в общем владении всего народа; пользуется ее плодами лишь тот, кто ее обрабатывает, внося только ушр или харадж, не превышающий 1/5 [продукта], в Бейт ал-­Мал.

Далее. Накопление ради [удовлетворения] перечисленных выше нужд и в указанных размерах похвально, но при соблюдении трех условий, иначе страсть к накоплению превратится в отвратительнейшее качество. Первое условие: приобретение богатства должно происходить исключительно законным, дозволенным путем, т. е. богатство можно приобретать от щедрот природы или за нечто равное, или в соответствии с затраченным трудом, или под известное обеспечение.

Второе условие: при накоплении богатства не должны ущемляться насущные нужды других лиц путем монопольного владения необходимым, составления конкуренции мелким ремесленникам итруженикам, путем захвата общего имущества, как, например, земли, созданной Творцом на благо всех Его творений, земли, их матери, которая поит их молоком своим, кормит своими плодами иукрывает всвоих объятиях. Первые деспоты-­тираны заложили основы «охраны» земли от ее же сынов, поставив преграду между землей иее сынами. Вот, например, Ирландия. Ее опекает тысяча английских финансовых деспотов, чтобы воспользоваться 2/3 или 3/4 плодов труда десятка миллионов людей, рожденных на ирландской земле. Приблизительно втаком же положении находятся Египет идругие страны, более богатые, чем Ирландия. А сколько людей в цивилизованной Европе, особенно в Лондоне, не только не имеют клочка земли, чтобы уснуть, вытянувшись во весь рост, но спят

втаких трущобах, где не станут спать и коровы. Они сидят рядами, грудью опираясь на окружающие их горизонтально натянутые канаты, и, повиснув на них, извиваются вправо и влево.

Вто же время законы китайского правительства, представляющего, по мнению цивилизованных людей, порочный строй, дозволяют одному лицу владеть количеством земли не более установленной нормы, которая не превышает 20 га, т. е. менее 50 египетских федданов. Сурово деспотическая, по мнению большинства европейцев, Россия разработала для Польши и своих западных областей в последнее время закон, сходный с китайским. В него было внесено дополнение, запрещающее принимать к рассмотрению дела

одолгах, не записанных за крестьянами, и дозволяющее крестьянам брать

вдолг не больше, чем приблизительно 500 франков. Если восточные правительства не осознают [важности] этого вопроса и не примут закона, подобного русскому, то через 50, самое большее 100лет их сельскохозяйственные земли [постигнет участь] несчастной английской Ирландии. За три столетия Ирландия видела одного человека, сделавшего безуспешную попытку пожалеть ее, я имею в виду Гладстона. А Восток, может быть, и за 30 столетий не найдет человека, который бы стал искать милосердия к нему.

Третье условие дозволенности накопления состоит в том, что богатство не должно слишком превышать размер необходимого, так как злоупотребление богатством губительно сказывается на добрых нравах, ибо, разбогатев, человек становится деспотом. Все данные небом законы, так же как политическая, нравственная мудрость и мудрость цивилизации, свободны от [идеи] лихвы, чтобы сохранялось равенство и сближение людей друг с другом в имущественном отношении. Лихоимство — ​это приобретение без материальной компенсации — ​таков смысл грабежа, приобретение без затраты труда — ​это привычка к безделью, разлагающая нравы,

ʻАбд ар-­Рахман ал-­Кавакиби  Природа деспотизма и гибельность порабощения 609

приобретение без естественных потерь, какие случаются вторговле, в сельском хозяйстве, при владении недвижимостью. Бесспорно, нет такого пути достойного приобретения, который был бы более выгоден, чем лихва, как бы умеренна она ни была. Лихва увеличивает богатство, но она и нарушает равенство среди людей.

Финансисты и экономисты изучали вопрос о лихве. Они заявили, что умеренная лихва не только полезна, но необходима. [Необходима], во первых, для ведения крупных операций, во вторых, потому, что в обращении не хватает наличных денег (что же получится, если еще и капиталисты будут удерживать часть денег при себе?), в третьих, потому, что многие деловые люди не умеют пользоваться своим богатством для извлечения прибыли или не рискуют делать этого, а те, кто умеет, не находят ни [нужных] капиталов, ни компаньонов. Это мнение справедливо с точки зрения возрастания богатства отдельных людей и народов. Что касается политиков и моралистов, то, по их мнению, вреда от этого для масс больше, нежели пользы. Потому что индивидуальное богатство укрепляет внутри страны деспотизм: разделяет людей на рабов и господ и усиливает деспотизм в отношении других народов — облегчает​ покушение на свободу и независимость народов, не имеющих ни значительных богатств, ни большой технической оснащенности. Это порочно и с точки зрения мудрости, и с точки зрения справедливости. Поэтому все религии накладывают страшный запрет на лихву.

Страсть к наживе — ​безобразная алчность — ​у населения стран, имеющих справедливые, благоустроенные правительства, значительно слабее до тех пор, пока испорченность нравов не становится преобладающей, как у цивилизованных наций внаше время. Испорченность нравов увеличивает склонность к наживе в соответствии с ростом потребности в расходах. Но приобретение богатства в эпоху справедливого правительства очень затруднено. Оно, может быть, происходит только путем лихоимства при сношениях с отсталыми народами или крупной торговли в отдаленных странах, содержащей элементы своего рода монополии или колониализма.

Эта отвратительная страсть значительно усиливается влюдях при деспотических правительствах, при которых приобретение богатства облегчается возможностью красть из государственной казны, покушаться на общие права, грабить слабых и т. д., что считает приемлемым всякий человек, отбросивший в сторону веру, совесть и стыд, нравственно павший до уподобления великому деспоту или ­кому-нибудь из его пособников и чиновников. Такому достаточно подойти кдверям, приблизиться кпорогу ­кого-нибудь из них и показать, что и у него такая же нравственность, как у тирана, что он походит на тирана, доказывая это лестью илжесвидетельством, потаканием

его прихотям, шпионажем, грабежом и т. д. Потом, когда его положение упрочится, когда он узнает некоторые тайны и секреты, оглашения которых боится деспот, испытывая истинный или воображаемый страх, тогда его связь [с деспотом] приобретает для него не только прочность. Он становится лицом, открывающим для других доступ к деспоту, и получает огромные богатства, если условия позволят ему устоять. Это величайший путь к богатству как на Востоке, так и на Западе. Ну, а затем следуют ссуда [денег] в долг, лихва и развлечения.

Исследователи показали, что богатства уотдельных людей при справедливых правительствах намного вреднее, чем при правительствах деспотических. В первом [случае] богачи используют свои финансовые возможности для развращения нравов, нарушения равенства для того, чтобы вызвать к жизни деспотизм; при деспотических же правительствах они растрачивают богатство ради пышности, ради собственного возвеличения, устрашая людей и прикрывая мнимым превосходством свою действительную низость, тратят деньги на распутство, разврат.

Поэтому их богатство быстро тает, так как более сильный отбирает богатство у слабейшего и богатство исчезает, слава Аллаху, прежде чем его владельцы или их наследники сумеют научиться тому, как беречь, как увеличить богатство, как основательно и прочно порабощать с его помощью других людей, что имеет место в цивилизованной Европе, которой угрожают, выдвигая свои условия, анархисты, отчаявшиеся в борьбе против деспотизма имущих.

Но вернемся к исследованию вопроса о природе деспотизма в богатстве как таковом. Деспотизм превращает богатства людей в объект грабежа со стороны самого деспота, его пособников ичиновников, [которые отбирают] имущество путем насилия или под каким­ -­нибудь фальшивым предлогом; в объект грабежа со стороны закононарушителей — ​воров и обманщиков, процветающих под сенью деспотизма. А так как богатство приобретается только тяжким трудом, то люди и не осмеливаются [брать на себя] тяготы труда, не будучи уверены в том, что им доведется воспользоваться его плодами.

Сберечь богатство в период деспотического правления труднее, чем приобрести, потому что проявление богатства на его владельце влечет за собой для последнего всякого рода несчастья. Поэтому люди времен деспотизма вынуждены прятать данные Аллахом блага, притворяться бедными, нуждающимися. Поэтому о таких говорят: «Чтобы сберечь золотой дирхем, нужен [целый] кантар ума», а также: «Умен тот, кто скрывает свое золото и свой путь», и еще: «Нищий — счастливейший​ из людей: он не знает правителей, а они — ​его».