5. Перевод и языковая культура

Как видно из предыдущего изложения, в XVII–XVIII вв. наблюдалось значительное возрастание интереса к проблемам перевода и к его роли в духовной жизни нации. Вместе с тем в связи с ростом переводческой деятельности в европейской литературе начинают высказываться серьезные опасения относительно качества передачи иноязычных произведений и связанной с этим опасности засорения переводящего языка чуждыми ему словами и оборотами. В Англии на нее обратил внимание создатель первого толкового словаря английского языка Семюэл Джонсон (1709–1784), назвавший бесконтрольную переводческую деятельность сущим бедствием для языка и указывавший, что каждая переводная книга оставила в английском языке свои, отнюдь не всегда благотворные, следы. Касаясь в связи со сказанным вопроса о создании специальной Академии ревнителей языка, Джонсон предложил, чтобы предметом ее забот прежде всего стали не грамматики и словари, а борьба с безграмотными переводчиками, чинящими безнаказанный произвол над родным языком. Если их не остановить, заключает английский филолог, то последний рискует превратиться в какое‑то тарабарское наречие.

Солидарным со своим британским коллегой оказался и упоминавшийся выше Г.Э. Лессинг. Немецкий просветитель упрекает переводчиков в том, что они часто плохо понимают переводимый текст и их переводы представляют собой просто‑напросто ученические упражнения, за которые, однако, как иронически замечает Лессинг, у них хватает ума получать деньги.

Подобного рода критика была связана в первую очередь с тем, что количественный рост переводной литературы не всегда стоял вровень с ее качеством, а квалификация многих переводчиков оставляла желать лучшего. А. Поп оставил сатирическую зарисовку своей беседы с неким книготорговцем, назвавшим представителей этой профессии «отъявленнейшей бандой мошенников», которые в голодном пароксизме готовы поклясться, что знают все существующие на земном шаре языки, не будучи способны в действительности даже отличить греческий текст от еврейского.

Разумеется, подобного рода обличения переводческой безграмотности (в которых, как известно, нет недостатка и в наши дни) часто носили нарочито гротескный характер. Тем не менее их распространенность свидетельствовала о том, что проблемы передачи иноязычного текста привлекали внимание не только сами по себе, но и рассматривались авторами XVIII столетия в гораздо более широком контексте языковой и литературной культуры.

Глава 8 Западноевропейский перевод XIX века

1. Сущность романтического перевода и его основные особенности

Уже во второй половине XVIII столетия односторонний рационализм классицистической эстетики начал вызывать реакцию в европейской литературе. Ее результатом стало появление сентиментализма, представители которого стремились показать человеческую личность изнутри, во всем ее своеобразии, и особенно романтизма, возникновение которого знаменовало качественно новый этап в развитии перевода и переводческой мысли.

Наиболее развернуто и полно романтическое направление проявилось в начале XIX в. Его первыми теоретиками выступили братья Фридрих (1772–1829) и Август Вильгельм (1767–1845) Шлегели. Основой романтической концепции стала борьба против канонов классицизма с присущим последнему понятием абсолютного вневременного идеала, отвечающего законам разума. Отсюда, с одной стороны, стремление к универсализму – широкому охвату явлений действительности, не стесняемому какими‑либо ограничениями, а с другой – индивидуализм и усиленный интерес к человеческому «я», приводивший к полемически заостренному субъективизму. Отсюда же – огромный интерес к литературам других стран и народов, стремление выявить присущую им неповторимость и передать ее. Неудивительно, что романтизм часто называют великой или даже величайшей эпохой в истории художественного перевода, а в высказываниях многих его представителей само понятие перевода отождествляется с романтизмом в целом и даже с поэтическим творчеством вообще. Подобную мысль, в частности, высказывали К. Брентано («Романтизм – это перевод»), А. Шлегель («Всякая поэзия в основе своей есть перевод»), Новалис («В конце концов всякая поэзия представляет собой перевод») и др. Однако вопрос о сущности и отличительных чертах романтического перевода разными авторами решался по‑разному. Одни исследователи (А.М. Финкель, Г.Р. Гачечиладзе), указывая на стремление романтиков к адекватной передаче национально‑индивидуальной специфики оригинала, считали их объективно создателями «реалистического перевода». Другие (А.В. Федоров, Ю.Д. Левин, В.М. Микушевич), не отрицая крупных достижений романтизма в данной области, отмечали, что во многих случаях дело обстояло по‑иному: стремясь к самовыражению, переводчик‑романтик мог видоизменять подлинник и отступать от него, внешне приближаясь, таким образом, к переводческим принципам классицизма.

Подобного рода двойственность, называемая иногда «парадоксом романтизма», увязывают с центральным понятием романтической эстетики – понятием идеала. Если для классицистов последний был объективно существующим, доступным рациональному объяснению, то романтики видели в нем некое иррациональное духовное явление, которое открывается интуитивно, в субъективном прозрении. Противоречие же между идеалом и окружающей действительностью порождало знаменитую романтическую иронию и столь часто разрабатывавшуюся романтиками тему «двойников». Поэтому и сам характер передачи иноязычного текста зависел здесь в первую очередь от того, обладал ли оригинал подобной многозначностью. Если она отсутствовала, переводчик‑романтик склонен был вносить ее, что приводило к искажению подлинника. Таким образом, несмотря на диаметральную противоположность исходных принципов, результат такой интерпретации мог, по существу, совпадать с классицистическим подходом.