4. Другие переводчики XVI столетия

Максим Грек встретил в Москве не только противников. Вокруг него сложился круг сотрудников‑единомышленников, разделявших и пропагандирующих взгляды учителя. Среди них можно назвать ризничего тверского монастыря, инока Троице‑Сергиева монастыря Силуана (Сильвана), участвовавшего в переводе бесед Иоанна Златоуста, и уже упоминавшегося выше Нила Курлятева. Именно Силуан подчеркивал необходимость руководствоваться при переводах прежде всего смыслом исходного текста: «Разума паче всего искати подобает, его же ничто же честнеище…»¹⁵². В свою очередь, Нилу Курлятеву принадлежит предисловие к выполненному Максимом в 1552 г. переводу Псалтыри, где он восхваляет ясность слов и фраз, присущую учителю, заодно упрекая его предшественников за незнание русского языка («перевели ино гречески, ово словенски, и ино сербски, и друга болгарски, иже не удовлишася (не способны) преложити на русскии язык»¹⁵³. Но, пожалуй, наиболее крупным продолжателем дела Максима Грека стал небезызвестный князьАндрей Михайлович Курбский (1528–1583), считавший афонского книжника своим учителем и после бегства в Литву в 1564 г. активно стимулировавший в Белоруссии и Украине переводческую деятельность. Он тратил много усилий для появления исправленных славянских версий сочинений православных «отцов церкви» и сам активно участвовал в переводах. Среди них – сочинения Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина, Василия Великого, Григория Богослова, Симеона Метафраста. Причем в предисловиях к своим переводам Курбский часто ссылался на Максима как на непререкаемый авторитет, что было характерно и для других деятелей православной культуры в Западной Руси. Это вполне понятно, поскольку, находясь под властью католического Польско‑Литовского государства и испытывая все усиливающееся давление, они стремились, помимо Московской Руси, укрепить связи с греческой церковью, с которой поддерживали оживленные контакты. Поэтому в следующем XVII столетии именно Украина и Белоруссия поставляли в Москву наиболее компетентных переводчиков с греческого языка, выполняя одновременно роль своеобразных посредников для направлявшихся туда греков. Вместе с тем для успешной борьбы с католической пропагандой им приходилось обращаться и к латинским источникам, заимствуя оттуда учебные пособия и богословскую литературу, а порой – даже книги Священного Писания. При этом в Юго‑Западной Руси в качестве переводящего (и вообще литературного) языка мог использоваться не только церковнославянский, но и так называемая «проста мова», основу которой составлял язык канцелярский, постепенно начинавший употребляться и вне деловых текстов. Отсюда возникает еще одна разновидность межъязыковой коммуникации: «…с XVI в. западнорусские тексты, использующие “просту мову”, переводятся на церковнославянский язык: одновременно все чаще практикуется перевод московских книг на язык, более понятный украинцам и белорусам»¹⁵⁴. Характерно в этой связи и терминологическое несовпадение: в Московской Руси, когда речь шла о литературном языке, словом «русский» именовали церковнославянский («словенский», или «словенороссийский») язык, а в Юго‑Западной Руси им называли «просту мову», противопоставлявшуюся церковнославянскому.

Что же касается других переводов XVI столетия, то они, как правило, выполнялись продолжателями геннадиевского кружка (отношение к которому у Максима Грека, несмотря на совместную работу с его членами, было достаточно настороженным). Так, Дмитрий Герасимов по заказу новгородского епископа Макария, ставшего впоследствии митрополитом московским, перевел в 1535 г. Толковую Псалтырь Брунона Вюрцбургского. С его же именем предположительно связывают перевод латинского сочинения Максимилиана Трансильвана «О Молукитцких (т. е. Молукских) островах», которую мог привезти в Россию другой бывший сотрудник Геннадия – Власий. В этом произведении, написанном в форме письма императору Священной Римской империи германской нации Карлу V, рассказывается о плавании Магеллана и сделанных во время него географических открытиях. Вполне вероятным считается участие «геннадиевцев» в переводе Повести о Лоретской Божьей Матери, оригинал которой пока не найден. Из других сочинений можно упомянуть выполненный ученым немцем по поручению митрополита Даниила перевод с немецкого медицинского пособия – «Травника» и ряд переводов с польского: прозаическое переложение польской поэмы второй половины XV в. «Разговор магистра Поликарпа со Смертью», представляющей собой религиозно‑назидательное произведение с определенной сатирической окраской, которое подверглось в русской редакции наиболее существенному сокращению и редактированию, усиливавшему назидательную сторону и устранявшему ее сатирико‑юмористический характер, «Лечебник» И. Спичинского, «Назидатель» Петра Кресценция, а также «Всемирная хроника» Мартина Бельского, в которой были представлены и чешские источники. Характерно, что к концу XVI в. появилась еще одна версия последней, но уже переложенная с «простой мовы», т. е. западно‑русского перевода.

Обращает на себя внимание почти полное отсутствие среди переводных памятников произведений, которые можно было бы отнести к художественной литературе. Хотя, как видно из предыдущего изложения, переводились тексты не только церковно‑религиозного, но и светского содержания, однако последние представляли собой, если можно так выразиться, произведения познавательно‑прикладного характера (исторические, географические, медицинские). В технике передачи могли сочетаться стремление к дословности и внесение различного рода изменений и купюр, вызванное недостаточным знакомством переводчика или читателя с реалиями, фигурирующими в оригинале. Так, например, обстояло дело с переводом сочинения «О Молукитцких островах», где историограф Педро Мартир де Англериа превратился в «Петра‑Мученика» (переводчик понял часть собственного имени «Мартир» как «мученик»), «раковина» заменена на привычного «рака» и т. д. В целом состояние переводческого дела в Русском государстве (которое, по выражению Курбского, было затворено, «аки в адовой твердыне») свидетельствовало о сильной культурной изоляции страны, продолжавшейся вплоть до Смутного времени.