Резюме и заключение

Наш анализ, намеренно ограниченный нами повседневно-жизненной ситуацией выбора между проектами, начинался с мира, принимаемого в качестве не подлежащей сомнению данности, как общего поля наших открытых возможностей. Наша биографически детерминированная ситуация отбирает некоторые элементы этого поля как релевантные нашей на­личной цели. Если этот отбор не сталкивается ни с какими

144

145

препятствиями, проект просто преобразуется в цель, и дей­ствие выполняется как нечто само собой разумеющееся. Если благодаря самой смутности нашего знания, наличного в мо­мент проектирования, возникает ситуация сомнения, то неко­торые из возможностей, которые ранее были открытыми, ста­новятся сомнительными, проблематичными. Какая-то часть мира, прежде принимавшаяся в качестве неоспоримой данно­сти и, следовательно, не вызывавшая сомнений, теперь ставит­ся под вопрос. Принятое решение вновь преобразует то, что стало сомнительным, в определенность, но определенность эмпирическую – т.е. во вновь не подвергаемый сомнению эле­мент нашего знания, принимаемый на веру до последующего уведомления.

Наш анализ, несмотря на его пространность, не мог не ос­таться очень схематичным. Понятия «интереса», «систем инте­реса», «релевантности» и, прежде всего, понятие мира, прини­маемого как данность, и биографически детерминированной ситуации – все это, скорее, заголовки для целых групп про­блем, нуждающихся в дальнейшем исследовании. В заключе­ние позволим себе указать на еще два вопроса, особенно важ­ных для социальных наук, к которым, возможно, полезно было бы применить результаты предшествующего анализа.

Первый касается понимания действия другим человеком, наблюдателем продолжающегося или совершенного действия в социальном мире. Нет никаких гарантий, что мир, субъек­тивно принимаемый на веру действующим лицом, будет столь же несомненным для наблюдателя. Действующий может пред­полагать, что то, что принимается им как данность, несомнен­но для «каждого, принадлежащего к нам», но окажется ли вер­ным это допущение для конкретного другого человека, зависит от того, было ли прежде между ними установлено под­линное мы-отношение. Тем не менее, даже если это так, био­графически детерминированная ситуация действующего и наблюдателя, а стало быть, и осуществляемый ими отбор реле­вантных элементов из числа открытых возможностей, с необ­ходимостью должны различаться. Вдобавок к тому, на­блюдатель не участвует непосредственно в процессе выбора и принятия решения действующим лицом, даже если некоторые из его фаз были ему сообщены. Он должен, исходя из совер­шенного внешнего поведения, или поступка, реконструиро­вать лежащие в его основе мотивы для-того-чтобы или пото-му-что действующего лица. И все же человек способен, по

крайней мере в некоторой степени, понять своего собрата. Как это возможно?

Второй вопрос относится к природе идеализации и генера­лизации, производимой социальным ученым при описании действий, происходящих в социальном мире. С одной сторо­ны, социальному ученому не позволено принимать соци­альный мир на веру, т.е. как простую данность. Суть его «гене­рального плана» состоит в том, чтобы поставить этот мир под вопрос и изучить его структуру. С другой стороны, как ученый (но не как человек среди других людей, каковым он тоже, не­сомненно, является), он находится в таком положении, когда элементы, релевантные для его научных действий, определя­ются не его биографически детерминированной ситуацией – или, по крайней мере, определяются ею не в том смысле, в ка­ком определяются для действующего в повседневной жизни. Может ли социальный ученый иметь дело и имеет ли он дей­ствительно дело с той же самой реальностью социального мира, которая явлена действующему лицу? И если да, то как это возможно?

Ответ на каждый из этих вопросов потребовал бы подроб­ных исследований, выходящих далеко за рамки настоящей статьи.