Теория воления Лейбница

Лейбниц обращается к этой проблеме в «Теодицее» и рассмат­ривает ее в нравственно-теологическом плане. В дальнейшем изложении его теории мы, дабы отделить заключенный в ней общий анализ от этого контекста, заменили понятия «добро» и «зло», используемые Лейбницем, терминами «позитивный» и «негативный вес» (соответствующих проблематичных воз­можностей), намеренно оставив на некоторое время открытым вопрос о том, что именно следует понимать под «позитивным» и «негативным весом».

Как и большинство проблем, затрагиваемых Лейбницем в «Теодицее», анализ воления уходит корнями в полемику с Бейлем. Бейль сравнивал душу с весами, где причины и склон­ности действия выступают как тяжести⁶. По его мнению, то, что происходит в актах [принятия] решения, можно объяснить с помощью гипотезы, что эти весы находятся в равновесии до тех пор, пока тяжести на обеих чашах равны, но склоняются в одну или в другую сторону, если содержимое одной из двух чаш перевешивает содержимое другой. Новый аргумент при­дает содержимому той или иной чаши дополнительный вес, новая идея светится ярче старой, страх перед тяжким наказа­нием может перевешивать некоторые ожидаемые удоволь-ствия⁷. Достичь решения становится тем труднее, чем большее число противоположных аргументов приобретают примерно равный вес. Это уподобление кажется Лейбницу неадекватным по нескольким причинам. Во-первых, чаще всего на выбор представлены не две возможности, а гораздо больше; во-вто­рых, волевые интенции присутствуют в каждой фазе взвеши-

138

139

вания и принятия решения; в-третьих, не существует такой вещи, как равновесие, от которого можно было бы отталкивать­ся. Исходя из этого, Лейбниц заимствует у схоластов понятия «предшествующей» и «последующей» воли и, после введения собственного понятия «средней» воли, весьма оригинально использует их для объяснения механизма выбора⁸.

Согласно этой теории, воля имеет различные фазы. В об­щем и целом, можно сказать, что воля состоит в склонности вызывать некоторое действие пропорционально присущему ему позитивному весу. Этот тип воли можно назвать предше­ствующей волей (volontй antecedente), поскольку она не связ­на и учитывает каждый позитивный вес по отдельности в ка­честве позитивного, не переходя к комбинациям. Эта воля производила бы свое действие, если бы не было каких-нибудь более сильных контраргументов, препятствующих ее осуще­ствлению. Средняя воля (volontйe moyenne) проистекает имен­но из таких контраргументов. Она переходит к комбинациям, таким, как присоединение негативного веса к позитивному, и если последний все еще перевешивает первый, то воля будет и далее тяготеть к этой комбинации. По отношению к оконча­тельной воле, повелительной и решающей, среднюю волю можно считать предшествующей, хотя сама она и следует за чистой и изначальной предшествующей волей⁹. Окончатель­ное и решающее воление возникает из конфликта всех пред­шествующих воль и их комбинаций – как отвечающих на по­зитивные тяжести, так и отвечающих на негативные тяжести. Именно из состязания всех этих частных воль проистекает це­лостное воление, подобно тому как в механике совокупное движение проистекает из всех тенденций, конкурирующих в одном и том же движущемся теле, и в равной степени удовлет­воряет каждую из них, осуществляя всех их одновременно. Эта последующая окончательная воля определяет направление по­ступка, и именно о ней говорят, что каждый совершает то, что он хочет совершить, при условии, что он может это совершить. Рассуждение, таким образом, выполняет свою функцию в оп­ределении нашего выбора и превращении volontйes antecedentes в volontйe finale. Однако эта функция в нескольких отношени­ях ограничена. Во-первых, выбор предпочтительного всегда происходит в границах определенного состояния нашего зна­ния (это знание включает в себя всю совокупность наших пре­жних переживаний). Но это знание не гомогенно; оно отчасти отчетливое, отчасти смутное. Только отчетливое знание есть

царство Разума; в свою очередь, наши чувства и наши страсти поставляют лишь смутные мысли, и их путы связывают нас до тех пор, пока нам не удастся поставить наши действия на фун­дамент отчетливого знания. Эта ситуация нередко осложняет­ся тем, что наши смутные мысли ощущаются ясно, тогда как наши отчетливые мысли ясны лишь потенциально: они могли бы стать ясными, если бы мы пожелали предпринять необхо­димые усилия с тем, чтобы эксплицировать их скрытые содер­жания, например, проникнув в значение слов или символов, и т.д. Во-вторых, и здесь Лейбниц разделяет точку зрения Локка, человеческий разум склонен выносить ложные суждения при сравнении теперешних удовольствий и неудовольствий с бу­дущими, не обращая внимания на то, что это будущее станет на­стоящим и явится тогда во всей своей непосредственной близо­сти. Лейбниц сравнивает этот феномен с пространственной перспективой: малое расстояние во времени может целиком ли­шить нас ощущения будущности, как если бы будущий объект и вовсе исчез. Что в таком случае от будущих вещей остается, так это зачастую лишь имя, или слепая мысль (cogitationes caecae). При этом может оказаться, что мы даже не поднимаем вопроса о том, следует ли предпочесть будущие блага, а действуем со­гласно нашим смутным впечатлениям. Но даже если мы это делаем, даже если мы все-таки ставим этот вопрос, то мы, воз­можно, неверно предвосхищаем будущие события или сомне­ваемся, что наше решение приведет к предвосхищаемым по­следствиям. В-третьих, идеальное уравновешивание доводов, которые определяют наш выбор, можно сравнить с процеду­рой счетовода, подводящего баланс. Ни один пункт не должен быть упущен, каждый должен получить причитающуюся оцен­ку, все должны быть правильно упорядочены и, в конечном счете, точно просуммированы. В каждой такой деятельности рассуждения могут быть допущены ошибки. В-четвертых, что­бы прийти к правильной оценке последствий нашего выбора (современные социальные ученые сказали бы: к «идеально ра­циональному решению»), нам понадобилось бы владеть не­сколькими умениями, столь же неразвитыми сегодня, как и во времена Лейбница. Нам понадобились бы умение делать доступ­ным для себя то, что мы знаем (l’art de s’aviser au besoin ce qu’on sait), умение оценивать вероятность будущих событий, а имен­но, последствий наших решений, и, наконец, умение опреде­лять позитивный и негативный вес проблематичных возможно­стей, данных нам на выбор, или, как называет их Лейбниц,

140

141

ценностей добра и зла. Только тогда мы могли бы надеяться овладеть тем, что Лейбниц называет искусством последствий. Как в теориях Гуссерля и Бергсона, так и здесь именно эго в процессе жизни своего потока сознания создает возможно­сти, которые предоставляются ему на выбор, и принимает в ходе этого процесса окончательное решение. «Восприятия», являю­щиеся для Лейбница не чем иным, как изменениями в самом разуме, создают своими подстреканиями склонности, т.е. раз­личные «volontйes antecedentes», которые, как только в них вмешивается испытующий разум, частично уравновешивают­ся «volontйes moyennes». За тенденцией, таким образом, следует контртенденция, и так происходит до тех пор, пока «мотив для-того-чтобы» преобладающего проекта не приводит к «volontйe consequente, decretoire et definitive», т.е. волевому при­казанию: «Приступим!» Для Бергсона выбор есть всего лишь последовательный ряд событий во внутреннем durйe, но никак не колебание между двумя наборами факторов, сосуществую­щих в опространствленном времени; обдумывание со всеми его противоборствующими тенденциями может быть понято лишь как такой динамический процесс, в котором эго, его чув­ства, мотивы и цели пребывают в непрерывном становлении до тех пор, пока это развитие не увенчивается, наконец, свобод­ным актом. Для Гуссерля ситуация сомнения, в которой эго всту­пает в конфликт с самим собой, создает единое поле проблема­тичных возможностей; в серии последовательных мгновенных, но не окончательных решений эго принимает сторону одной из конкурирующих возможностей и контрвозможностей и удос­товеряет, что могло бы говорить в пользу каждой из них. Этот процесс продолжается до тех пор, пока не исчезает ситуация сомнения; а это, говорит Гуссерль, происходит либо благодаря тому, что было принято решение с плохим логическим созна­нием, либо в силу того, что сомнение преобразовалось в эмпи­рическую определенность, которую он, поскольку она всего лишь эмпирическая, называет «определенностью до последу­ющего уведомления». Гуссерль изучает в категориях модализа-ции конституирование проблематичных возможностей как предпосылку всякого возможного выбора; Бергсон описывает сам процесс выбора, анализируя задействованные в нем вре­менные перспективы; Лейбниц прослеживает взаимодействие волевых интенций, ведущее к конечному «приказанию», зак­люченному в принятом решении. Все три теории сходятся в одной точке, поскольку помещают себя в самое средоточие

развертывающегося потока сознания действующего лица, ко­торому предстоит сделать выбор, и не занимаются ретроспек­тивной реконструкцией того, что произошло, когда такое ре­шение уже было принято, – реконструкцией, которая входит в компетенцию так называемой объективной точки зрения на­блюдателя, или эго, которое как наблюдатель самого себя по­ворачивается в самоинтерпретации спиной к своим прошлым переживаниям.

Но тем не менее – и со всеми основаниями – прошлые пе­реживания действующего лица принимаются в расчет. С точ­ки зрения Бергсона, актуальное состояние духа индивида стало таким, какое оно есть, именно потому, что он пережил все свои прошлые переживания в их специфической интенсивнос­ти и их конкретной последовательности. В другом месте работы, на которую мы ссылались, Бергсон доказывает невозможность того, чтобы ученый Петр решал, как будет действовать Павел в конкретной ситуации. Допущение, что Петр способен к тако­го рода предсказаниям, предполагало бы, что он прошел через все переживания Павла, причем с точно такой же интенсивно­стью и в точно такой же последовательности, как и сам Павел, из чего следовало бы, что поток сознания Петра должен быть в точности таким же, как и поток сознания Павла, одним сло­вом, что Петр тождествен Павлу. Теория Гуссерля предпола­гает целую сферу допредикативных переживаний, которая яв­ляется единственным источником ситуации сомнения с ее конституированием проблематичных возможностей и един­ственно в которой каждая возможность получает свой «вес». Уверенность, в которую преобразуется сомнение, тоже не бо­лее чем эмпирическая; это уверенность, согласованная и со­вместимая с нашими предшествующими переживаниями. С точки зрения Лейбница, «добро» и «зло» – термины, переве­денные нами в «позитивный и негативный вес», – соотносятся с прежними переживаниями действующего, равно как и взыску­ющая активность рассудка, благодаря которой различные «volontйes antecedentes» превращаются в «volontйes moyennes».