3.4. Итоговый документ

Внутри бросающейся в глаза тенденции русского рока 90-х  отхода от какого-либо определенного типа музыки и других «рок-стандартов»  мы имели случай отметить еще одну более частную тенденцию, однако проявляющуюся часто (не только у «Черного Лукича», но и у Б.Г. в 90-е гг., у «Наутилуса»…): «рок-содержание» маскируется, почти зашифровывается  так что песня, почти до конца уже прочитанная в какомто одном направлении, в какойто момент резко выворачивается наизнанку. И обычно «замаскированным» содержанием оказывается именно смерть  точно так, как она же оказывается главным, хотя и замаскированным содержанием человеческой жизни вообще. Конечно, главным средством «маскировки» выступает музыка⁴⁸, но тенденция постепенно распространяется и на слова.

Теперь мы обратимся к такому тексту (словесному и музыкальному⁴⁹), который мог возникнуть не раньше, чем подобная традиция укоренилась и стала приносить весьма зрелые плоды.

Умка, Тихая охота, «Кино из одуванчиков», 2000 г.:

Он знает места

Ест свежий снег с куста

Он видит незримый свет

Слышит бесшумный звон

Он хочет быть сном

И он уже сон

Там шорох лесных страниц

Там танец маленьких лиц

Там вертится в небесах

Сонное колесо

Он хочет быть всем

И он уже все

Ноги на вершок от земного праха

Тихая охота, на плече птаха

Чтобы не обидели, следи, кроха

Быть телохранителем – поди, плохо

Разве это тело – одно название

А душа пропела: до свидания

Он знает места

Темный лес читает с листа

Он видит бесшумный звон

Слышит незримый свет

Он хочет не быть

И вот его нет

Тихая охота пуще неволи

Ангелы не знают ни заботы, ни боли

Ангелы не знают ни злобы, ни страха

Ноги на версту от земного праха

Разве это тело – одно название

А душа пропела: до свидания.

При беглом прочтении (прослушивании), когда замечается только наиболее заметное, текст воспринимается как романтический сюжет о ком-то, живущем в единении с природой, и так праведно, что кажется (или на самом деле?), будто он не ступает по земле («ноги на вершок от земного праха») и проводит время в обществе ангелов. Сюжет – о какой-то «охоте» по типу соколиной, но вместо сокола на руке – «на плече птаха», которая служит «телохранителем» самому хозяину, а вместо убитых зверей или хотя бы сорванных ягод – «ест свежий снег с куста». «Тихой охотой» иногда называют и поход за грибами⁵⁰, – а «он» как раз «знает места»...

Всё это «отвлекающий маневр», которому, вдобавок, эффективно содействует музыка.

При более внимательном прочтении проступает иная картина: повесившийся человек в зимнем лесу, лицо задрано вверх, и в открытый рот с веток ссыпается снег⁵¹, на плече, действительно, сидит птица, труп от ветра поворачивается туда-сюда вокруг своей оси («Там вертится в небесах / Сонное колесо» – в системе координат с центром в самом повесившемся это должно выглядеть как-то так). «Охота», о которой поется, оказывается охотой на самого себя. Такова первая часть произведения (я отделил ее от второй пробелом). Вторая часть воспринимается теперь как экспликация первой на «мистическом» уровне. Теперь оказывается, что с ангелами собеседует не живой человек, а мертвый. Картина все равно в каком-то смысле идиллическая – но лишь в качестве апологии самоубийства: человек хотел очень многого, даже «быть всем», и он это получил... Художественная «теория самоубийства» выдержана в лучших традициях рок-культуры и с такой чистотой, которой, пожалуй, сама прежняя рок-культура не знала: ведь в рок-культуре размышления на подобные темы обычно сопровождались сомнениями и обсуждениями альтернатив, а здесь идеальная «правильность» самоубийства вне сомнений... И как раз это настораживает.

Теперь предлагается прочитать тот же текст с третьего захода – когда глаз начинают колоть там и сям какие-то нехорошие намеки. Почему желания «быть сном» и «быть всем» сбываются тогда, когда поется о трупе, а не о его душе, но зато желание «не быть» сбывается как раз там, где ему сбываться вроде бы не положено – в компании ангелов? Это читается как намек на растворение трупа в природе (классическая, можно сказать, тема), но исключение души из хорошей компании за гробом. Еще худший намек – в игре омонимов заключительной «объясняющей» строфы: «Тихая охота пуще неволи». «Охота пуще неволи» – это ведь как раз та враждебная необходимость, о которой мы все время говорим, которая загоняет носителей определенного мироощущения в самоубийство. Получается, что речь идет не о свободном прорыве из тисков действительности, а о принудительном заклании, как скота: предмет охоты – повесившийся, но охотник уже отнюдь не он сам... После всех этих соображений в названии «Тихая охота» совершенно явственно проступает имеющееся у всех на слуху и несущее весьма отрицательные коннотации (хотя нельзя сразу сказать, какие именно) выражение «дикая охота».

Где-то здесь внимательный читатель-слушатель принужден остановиться, но ему уже понятно, что вместо апологии самоубийства здесь какое-то разоблачение обмана, которым самоубийство является.

Литературовед, однако, способен продвинуться еще дальше. Памятуя, что окончательный диагноз ставится только при вскрытии, он может поискать подходящий инструмент в ближайшем культурном контексте изучаемого произведения. Очевидно, что нужно найти непосредственный источник слишком многозначного выражения «дикая охота»: если такой источник есть, – а это априори всегда наиболее вероятно, – то можно будет определить круг авторских ассоциаций, легших в основу замысла.

Источник находится – это альбом «Nigredo» (1994 г.) Сергея Калугина и эфемерной группы «Дикая Охота», в записи которого участвовала Ольга Арефьева. Альбому предпосылается предисловие Сергея Калугина⁵², которое, собственно, и является искомым источником (если и не совсем в буквальном смысле – то в том, что именно «ту самую» «дикую охоту» имела в виду Умка):

«– Что такое Дикая Охота?

– Это образ из скандинавского и германского фольклора. Где-то с образом Дикой Охоты связывалось полярное сияние. Выражаясь достаточно заумно, это амбивалентный образ – то есть с одной стороны, под Дикой Охотой подразумевались души, следующие в Ад, и их проводник назывался Дикий Охотник. Эта самая Дикая Охота ужасная с диким воем и гиканьем проносилась в темном небе над средневековой Германией. Вообще образ очень древний, уходящий в мглу столетий. <…>⁵³».

Теперь мы размотали до конца катушку ярких ниток, и у нас осталась голая деревяшка: сюжет «Тихой охоты» – о том, как душу самоубийцы забрали в ад.

Впрочем, как раз деревяшка-то нам и не нужна: нас ведь не интересуют религиозные воззрения лично Умки или кого бы то ни было, а интересует лишь то, что можно отнести к рок-культуре в целом.

Поэтому мы остановимся на «третьем прочтении»: картина самоубийства, выписанная по лучшим канонам более чем десятилетней традиции (для русского рока – совсем немало!), включая неприятный привкус, который «должны» (в этой традиции) оставлять подобные «правильные» (то есть наиболее логичные в упомянутой традиции) сцены.

На этом уровне – что бы ни решил автор сам для себя – так и останется непонятным, насколько «само»-убийство бывает добровольным: «тихая охота – пуще неволи»...