2.3. Эпилог: виды на будущее

Теперь можно отложить в сторону наше увеличительное стекло и посмотреть сразу и на питерских «рокеров», и на сибирских «панков» с исторической дистанции. Здесь опять удобно обратиться к помощи Умки.

Автору (1961 г. рождения) снится сон из той эпохи, когда Борис и Майк спели «Все братья-сестры» (1978). Впадая лишь в самый умеренный фрейдизм, мы можем прочитать его как воспоминание о родовой травме тех рокеров, которых тогда как раз начали разводить в «аквариумах» и «зоопарках»:

Мне снился сон, что мама дома

А я с портфельчиком бреду

Всё так привычно, так знакомо

Но лифт сломался на беду

А мне опять сдавать экзамен

Тургенев, Рудин, мир войне

С полузакрытыми глазами

Я лезу наверх, как во сне

Но кажется, попала в переплёт

Лишен ступеней лестничный пролёт...

...Не суетись, не лезь, не мысли

перешибить весь мир соплёй

Не то зависнешь, как зависли

мы здесь меж небом и землёй

Сквозь пену сна не видно цели,

карабкаться – напрасный труд

Земле давно мы надоели,

а в небо тоже не берут... (Лестничный пролет, «Низкий старт», 1998)

С высоты такого лестничного пролета русский рок конца 80-х смотрел в свое будущее.

С сознанием «земле давно мы надоели, а в небо тоже не берут» можно было предпринять смелый эксперимент все-таки полететь (на манер Башлачева, 1988 г.) или все-таки зафиксировать свое положение «меж небом и землей» (на манер Селиванова – повесившегося в 1989 г. музыканта «Гражданской обороны»)...

Во всяком случае, видно, что рокеры оказались в ситуации запрограммированного самоубийства, избежать которого можно было бы лишь в случае какого-то нового творческого решения. Зависшая в лестничном пролете Умка взывала: «гоните, братцы, вертолет», – но вряд ли ее «братцы» были из тех, что командуют вертолетами...

Это ощущение обострилось именно в конце 80-х, особенно в более молодой сибирской среде «панков». Как вспоминает весьма компетентный мемуарист, «...Игорь Федорович [т. е. Егор Летов, которого именно так зовут по паспорту] стал проводником некой идеи, т. е. на тот момент [1987-1990 гг.] у нас у всех, как сказал Ромыч [Р. Неумоев, автор знаменитой песни “Непрерывный суицид”, 1990, которую пел также и Летов], было стойкое предчувствие суицида. <…> …эстетика суицида – это как бы отрицание отрицания. Как у Шестова: процесс познания мира – он чем дальше, тем трагичнее...»³⁶.

Именно «рокерское» отношение к действительности требовало всецелого предания себя главной цели в жизни, но то же самое отношение к действительности не допускало наличия достойной цели жизни в самой действительности. Выброс из действительности был запрограммирован, но других методов, кроме тривиального самоубийства, никто пока что не изобрел. Ни религиозные воздыхания Б.Г., ни наркотики³⁷ так и не были взяты на вооружение в качестве сколько-нибудь действенного средства для борьбы с действительностью – поскольку они таковыми и не были.

Тем, кто вышел на всероссийский уровень русского рока в конце 80- х, пришлось столкнуться в первую очередь именно с этой проблемой, перед которой остановились их предшественники.