1.2. Время: всё, сколько его есть

Итак, «барды» занимались «основной работой» от сих до сих, оставляя «для души» все свободное время – и словно не замечая, что тогда и для «главного» в жизни оставалось место тоже не более как «от сих до сих». В этом проявлялась, если можно так выразиться, фундаментальная мировоззренческая несерьезность советского человека, о которой тогда было много говорено и по другим поводам... И именно с этим наследством «рокеры» – впрочем, подражая уже готовому примеру «поэтов» – порвали с таким радикализмом, который даже не всегда сразу успевали осознавать.

Вместо поколения инженеров «рокеры» дали «поколение дворников и сторожей»¹¹ – и это не было их социальным изобретением, а всего лишь продолжением пути, проторенного «поэтами» еще в 70-е.

К Гребенщикову самосознание человека, который старается заниматься только лишь тем, в чем видит смысл своей жизни, похоже, пришло не сразу. Еще в 1982 г. он пел:

Я инженер на сотне рублей,

И больше я не получу.

Мне двадцать пять, и я до сих пор

Не знаю, чего хочу.

И мне кажется, нет никаких оснований

Гордиться своей судьбой,

Но если б я мог выбирать себя,

Я снова бы стал собой.

(25 к 10, «Акустика», 1982)

Но уже в 1984 – совсем иначе:

....Иван спешит на работу,

Он спешит на работу, не торопясь;

Похоже, что ему все равно,

Успеет ли он к девяти часам.

Осенний парк, опавшие листья 

Какая прекрасная грязь!

Он был инженером, теперь он сторож,

Он выбрал себе это сам.

И его Беломор горит на лету,

И это новая жизнь на новом посту.

(Новая жизнь на новом посту, «Ихтиология», 1984)

А Майк, вероятно, всегда был на этом посту, «новом» для Б.Г., что проявилось заметнее именно в той песне, где Науменко исповедует свое единство с окружающим человечеством. Майк возвращается домой в 6 утра, радуясь утреннему городу в рабочий день:

...И люди спешат к метро,

Кому работать, кому – служить,

Кому – на учебу, кому – в дорогу,

А мне... Мне некуда спешить.

О, город это забавное место,

Он похож на цирк, он похож на зоопарк.

Здесь свои шуты и свои святые,

Свои Оскары Уайльды, свои Жанны д’Арк.

Здесь свои негодяи и свои герои,

Здесь обычные люди и их большинство.

Я люблю их всех...

Нет, ну, скажем, почти всех.

Но я хочу, чтобы всем им было хорошо.

(Шесть утра, «LV», 1982)

– Все мы в «зоопарке», и даже всем нам хорошо, – но по-разному... Это ли не стабилизация собственного состояния? Хотелось думать, что да:

И если вы меня спросите: «Где здесь мораль?»

Я направлю свой взгляд в туманную даль,

Я скажу вам: «Как мне ни жаль,

Но, ей-Богу, я не знаю, где здесь мораль».

Вот так мы жили, так и живем,

Так и будем жить, пока не умрем,

И если мы живем вот так —

Значит, так надо!

(Майк Науменко, Песня простого человека, 1985)

Хотелось думать, что «да», но на самом деле было «нет».

1.3. Место: начало его потери

Ощущения Майка Науменко и в этом случае были более непосредственными, чем у Б.Г. В своей самой главной песне, описывающей его, казалось бы, стабильное состояние – Сидя на белой полосе – Майк уже вполне явственно подпускает, одну за другой, целую серию ноток сомнения:

...Мне, право, недурно живется,

Хотя я живу не как все.

Я удобно обитаю посредине дороги,

Сидя на белой полосе.

Машина обгоняет машину,

И каждый спешит по делам.

Все что-то продают, все что-то покупают,

Постоянно споря по пустякам.

А я встречаю восход и провожаю закат.

Я вижу мир во всей его красе.

Мне нравится жить посредине дороги,

Сидя на белой полосе...

(Сидя на белой полосе, «Белая полоса», 1984)

Эту гармонию внутреннего мира и торпедируют посторонние мысли:

Я хотел бы стать рекою, прекрасной рекою,

И течь туда, куда я хочу.

Возможно, это покажется странным,

Но поверьте – я не шучу.

Но я городской ребенок,

А реки здесь одеты в гранит.

Я люблю природу, но мне больше по нраву

Урбанистический вид...

Такие мысли идут одна за другой, и все они неисполнимы:

Я хотел бы стать садом, прекрасным садом,

И расти так, как я хочу.

Возможно, это прозвучит забавно,

Но поверьте – я не шучу.

Но при каждом саде есть свой садовник,

Его работа – полоть и стричь.

Работа прекрасна и даже безопасна,

Но желаемого трудно достичь.

Пока что, впрочем, удается себя уговорить, что все хорошо:

А я доволен любой погодой,

Я счастлив солнцу, и я рад грозе.

И я живу так, как мне живется,

Сидя на белой полосе...

И я надеюсь жить здесь вечно,

А нет – так почить в бозе¹²

Прямо здесь?

Прямо здесь! На этом самом месте —

Сидя на белой полосе.

Но себя уговорить удается не всегда. И конечный вывод Майка о его «жизни в зоопарке» был самым резким:

...И люди пьют водку, другие курят траву,

А кое-кто даже коллекционирует марки

Пытаясь уйти от себя и пытаясь забыть тот факт

Что все мы живем в зоопарке.

И порой мне кажется,что я скоро возьму и сойду с ума

Солнце печет и становится очень жарко

И кто бы ты ни был я прошу тебя постой не уходи

Давай убежим из этого зоопарка.

(Жизнь в зоопарке, «Жизнь в зоопарке», 1985)

Получалось, что «рокеры», которые – в отличие от «бардов» – нашли себе вполне реальное место в урбанистических «зоопарках» и «аквариумах», осознали, что именно там они жить не могут. Тут уже близко замаячил вопрос, могут ли они жить вообще. Серьезные сомнения в этом Майк дал почувствовать уже в одном из самых ранних произведений – Ода ванной комнате («Все братья-сестры», 1978, совместный альбом с Б.Г.)¹³.

В «Аквариуме» шли те же самые процессы, но описывались более водянисто¹⁴... Унаследованная от «серебряного века» и питерских поэтов 70-х богемная религиозность¹⁵ (Майку, в отличие от Б.Г., совершенно не свойственная) поначалу обеспечивала иллюзию, будто находишься на своем месте. Вполне в духе литературной традиции всего русского XX века, когда поэты беседовали с Богом еще свободнее, чем первые люди в раю, ранний Б.Г. пел:

...Хозяин, я веду странную жизнь,

И меня не любит завхоз;

Твои слуги, возможно, милые люди,

Но тоже не дарят мне роз.

И я иду мимо них, как почетный гость,

Хотя мне просто сдан угол внаем;

Но, Хозяин, прости за дерзость,

Я не лишний в доме твоем.

(Хозяин, «Десять стрел», 1986)

Но реальность брала свое, и в 1990-м он уже пел иначе¹⁶:

...I wish I had some faith,

But all I do is talk —

And life’s a sweet thing,

Going up in smoke...

(Up in Smoke, «Radio London», 1990)

Все это означало не просто творческий кризис (до которого Майк, как и некоторые другие рокеры, не дожил физически, но зато распавшийся в начале 1991-го первый «Аквариум» вкусил в полной мере). Это был крах мировоззрения – пусть и не романтического, но романтизированного, – общего и для ранних «рокеров», и для «бардов», и для «поэтов».

«Рокеры» не стали гоняться «за туманом» и, действительно, нашли свое место где жить, а не куда ездить в отпуск с инженерной работы, – точнее, признали его таковым, поскольку это было именно то место (урбанистический «зоопарк»), где они и так уже жили. Но оказалось, что это место не для жизни, а для старта, причем, старта неизвестно куда... и при большом ускорении.

Прежде чем двигаться дальше, попытаемся еще раз взглянуть на переломный момент – 1985 г. и ближайшее к нему время, – но теперь под увеличительным стеклом.