Rock6 / 06Cvigun

Логоцентрические тенденции в русской рок-поэзии

Т.В. Цвигун

Калининград

Логоцентрические тенденции

в русской рок-поэзии

(к вопросу о референтности текста)

Рассмотрение русской рок-поэзии как явления принципиально биполярного (синтезирующего в себе вербальный и музыкальный компоненты) либо даже полиполярного (если круг указанных компонентов расширить за счет акционной и  в случае видеоклипа – визуальной составляющих) неизбежно заставляет квалифицировать ее как самостоятельный, причем имеющий «пограничный» характер, историко-литературный феномен. Однако следует учесть, что та или иная идентификация любого объекта, граничащего со словесностью (позволительно включить в этот ряд такие явления, как визуальная, акционная, конкретная, саунд- и пр. разновидности экспериментальной поэзии), всегда осуществляется относительно вербального компонента, принимаемого за своего рода доминанту. В подобном случае обязательно постулируется текстовая бытийность вербального компонента, получающего при этом негативную репрезентацию (так называемый эффект «минус-приема»). По всей видимости, исследование «от вербального» составляет обязательный минимум рассмотрения любого факта, относимого (безусловно или условно) к области литературы, независимо от того, идет ли речь о «нормативно литературных» явлениях, где вербальное имеет позитивную представленность, или «альтернативно / анормативно литературных» явлениях, в которых вербальное зачастую представлено негативно.

В рамках настоящей работы предлагается своего рода «редукционистская» модель изучения рок-поэзии: предмет исследования сознательно сужается до области вербального, в то время как другие компоненты текста выносятся за рамки анализа. Отметим, что подобный ограничительный подход к рок-поэзии не ставит целью доказать избыточность изучения других аспектов рок-текста. Можно предположить, что применительно к рок-поэзии с семиотической точки зрения в принципе допустимы два типа исследований: первый – обозначенный нами как «редукционистский» – ориентирован на изучение только одной семиотической системы, а именно вербальной; второй же, напротив, должен иметь иной вектор – рассматривать рок-текст как поле одновременного взаимодействия максимально возможного количества организующих его семиотических систем, как то: вербальной, музыкальной (мелодия песни, аранжировка, тип / вариант исполнения), визуальной (видеоряд клипа, оформление кавера альбома и Internet-сайта), акционной (семиотика сценического и бытового поведения). Если первый тип исследования позволяет установить свойство «литературности» данного явления, то второй демонстрирует его «роковость», то есть выявляет общекультурологический характер феномена.

Методологической предпосылкой сужения предмета исследования до одного его компонента (вербального ряда) могут служить следующие факты:

1) на фоне различного рода экспериментально-синтетических поэтик, ставящих текст в «пограничное» положение, но при этом сохраняющих соотнесенность с областью вербального (даже в случае «минус-представленности» последней), рок-текст оказывается явно выделенным: в подавляющем большинстве случаев вербальный компонент здесь не может быть представлен негативно, он никогда не наделяется «нулевой» бытийностью (вербальный знак не может быть замещен знаком иного типа; замена допустима лишь относительно какого-либо вербального фрагмента текста  например, припев  проигрыш , а не текста в целом). Первое «но»:

2)с внешней точки зрения, по отношению к рок-поэзии возникает иллюзия определенной недостаточности области вербального в силу ограниченности сферы ее репрезентации лишь устной формой (пропевание текста). Однако оппозиция «устная манифестация – письменная манифестация» при учете фактов публикации текстов (отдельные издания или буклеты CD / каверы кассет) обнаруживает свою нерелевантность, что, напротив, свидетельствует о полной состоятельности вербального. Второе «но»:

3) в свою очередь, другая иллюзия, касающаяся вопроса о качестве вербального компонента рок-текста, вызвана попыткой дистанцировать такие явления, как «специализированный поэтический текст» (текст песни) и «собственно поэтический текст» (самостоятельное стихотворение). Однако и данная оппозиция обнаруживает свою избыточность, если мы принимаем во внимание то, что в поле авторской пресуппозиции тексты обоих типов могут явно наделяться равным статусом. Примерами тому являются не только совместная публикация в поэтических сборниках текстов песен и стихотворений, но и часто встречающиеся в концертной деятельности случаи чтения стихов между исполнением песен (например, Ю. Шевчуком или О. Гаркушей) или прецеденты введения стихотворных текстов в альбом (Егор Летов). Подобные факты свидетельствуют о том, что вербальное в рок-текстах, несмотря на свою кажущуюся специализированность, тем не менее не имеет системы существенных отличий от вербального плана в собственно поэтическом тексте.

Предлагаемый нами «редукционистский» подход, вычленяющий из рок-текста лишь одну семиотическую составляющую, связан с попыткой представить рок-поэзию не как уникальное образование (это было бы возможно лишь при учете всех семиотических рядов), а напротив, идентифицировать ее с точки зрения уже имеющихся в историко-литературном пространстве русской поэзии ХХ века парадигм, сопоставить ее вербальный компонент с уже сформированной литературной традицией.

Если, абстрагируясь от конкретных литературных фактов, типологизировать историко-литературное пространство ХХ века (которое по сути своей было порождено идеей реформы, а в радикальном случае – эксперимента) с позиций семиотической триады «семантика – синтактика – прагматика», то, по всей видимости, здесь можно установить сосуществование как минимум двух реформирующих парадигм: первая из них акцентирует внимание на структуре знаковой системы (семантике и синтактике), вторая же более ориентирована на область функционирования системы (т.е. на область прагматики)¹. Важно подчеркнуть, что в первой парадигме никоим образом не снимается вопрос о прагматике текста: суть состоит в том, что вторая парадигма подвергает прагматический статус текста реформированию, тогда как в рамках первой парадигмы реформа обращена скорее на область семантики и синтактики. Рассматриваемый с этих позиций рок-текст, являющийся исключительной принадлежностью ХХ века, в силу своей обращенности к массовому реципиенту, на первый взгляд, должен табуировать любой эксперимент в области своей прагматической отнесенности. В этом случае особенно важным оказывается вопрос о степени реализации рок-текстом своей прагматической функции и, как следствие, о возможности его соотнесения с указанными историко-литературными парадигмами.

Ограничивая предмет исследования введенными выше рамками (во-первых, нас будет интересовать исключительно вербальная составляющая рок-текста, во-вторых, сфера его прагматики), обратимся к одному из важнейших аспектов теории прагматики – к проблеме референтности текста. При рассмотрении вопроса о референтном статусе рок-текста принципиально важными оказываются следующие теоретические предпосылки:

1) в силу того, что вербальная составляющая рок-текста, как это было установлено выше, не имеет существенных отличий от вербального в собственно поэтическом тексте и представлена здесь в своей полноте, есть все основания рассматривать референтную способность рок-текста в аспекте общих принципов референции поэтического (или вообще художественного) текста. Определяющей в таком случае выступает возможность верификации текста исключительно по отношению к области «возможных» / «вымышленных» / «условных» / «авторских» миров (обозначим это как 'внеязыковую реальность-2'), а не к области реально существующих объектов ('внеязыковая реальность-1'), по отношению к которой поэтический / художественный текст, напротив, оказывается референтно пустым и неверифицируемым²;

2) требует оговорки вопрос о референтной позиции так называемого «Я» говорящего (наполнение этой категории имеет ситуативный характер и связано всегда с каждым конкретным речевым актом), существование которого всегда «утверждается самим актом его говорения»³. Применительно к референции художественного / поэтического текста особенно важным оказывается тот факт, что здесь «Я» говорящего получает референтную соотнесенность только с областью 'внеязыковой реальности-1', но не с миром «условных» отношений. Введение категории «Я» говорящего позволяет представить художественный текст как сложное высказывание типа: Я говорю, что [художественный текст]; референтная особенность подобной модели состоит в том, что если первая ее часть (Я говорю) отнесена к области 'внеязыковой реальности-1', то вторая часть (художественный текст) – к области 'внеязыковой реальности-2';

3) сознательно вводимая нами «редукционистская» модель исследования рок-текста оказывается особенно оправданной при определении референтных способностей текста данного типа. Применимая к рок-тексту дихотомия «моносемиотичность / полисемиотичность» с точки зрения референтности может иметь разные варианты реализации. Так, если учитывать лишь одну – вербальную – составляющую, то мы обнаруживаем факт обязательной соотнесенности знака (текста) только с одним референтным пространством (выше, в п. 1, обозначенным как 'внеязыковая реальность-2'). С другой стороны, свойство полисемиотичности рок-текста (как, кстати, и любого иного синтетического художественного текста) неизбежно заставляет говорить не об одном, а о нескольких одновременно сосуществующих пространствах референции. К примеру, если сопоставить вербальную и акционную составляющие рок-текста, то очевидна их различная референтная направленность по отношению к 'внеязыковой реальности-2'. По всей видимости, следует признать, что применительно к системам, имеющим синтетический характер (к ним мы относим и рок-текст), 'внеязыковая реальность-2' оказывается членимой: здесь возможно выделение нескольких «вымышленных» / «возможных» миров, с которыми референтно соотносятся входящие в синтетический текст семиотические планы. С этой точки зрения вербальный план рок-текста референтно соотнесен с 'внеязыковой реальностью-2/1', тогда как знак, принадлежащий акционному семиотическому плану, может быть обращен к области 'внеязыковой реальности-2/2' – т.е. буквально: поэтическое слово и поэтический жест, относясь в равной степени к миру художественных условностей, тем не менее зачастую референтно не совпадают⁴ (например, вербальный текст любой песни «Аукцыона», сопровождаемый на концерте танцем О. Гаркуши или сценическим поведением Л. Федорова, в своем взаимодействии с ним образует единую систему условных / игровых отношений, компоненты которой имеют при этом разную референцию). Подобное референтное расподобление входящих в рок-текст семиотических планов заставляет нас при исследовании ограничиться лишь областью вербального, поскольку как раз здесь референция обнаруживает наибольшую степень устойчивости;

4) наконец, после всех указанных ограничений, следует учитывать, что любой поэтический текст (в нашем случае рок-текст) в силу именно своей вербальной составляющей наделяется, условно говоря, свойством «двойной» референции. По сути дела, первые попытки, правда, неполные, обоснования данного свойства были предприняты Р. Якобсоном в рамках концепции «поэтической функции» языка⁵. Если следовать предлагаемой Якобсоном теоретической модели, то необходимо говорить, что вербальный знак в поэтическом тексте референтно верифицируется следующим образом: с одной стороны, он устанавливает референцию по отношению к объекту 'внеязыковой реальности-2' (см. п. 1-2); с другой же стороны, что исключительно важно, устанавливаются референтные отношения между вербальным знаком поэтического текста и вербальным знаком 'языка-объекта', т.е. естественного языка. В последнем случае особого типа референция («эгоцентрическая направленность высказывания на себя»⁶) обусловлена тем, что мы имеем дело с поэтическим текстом как «вторичной моделирующей системой» – надстройкой над уровнем естественного языка. В итоге референтная способность поэтического текста может быть представлена в виде следующей схемы:

поэтический вербальный знак

внеязыковая реальность-2 язык-объект

область референции

Представленный здесь ряд теоретических постулатов минимален и, безусловно, неполон; его цель состояла во введении лишь некоторого ряда ограничений, необходимых для описания референции вербальной составляющей в рок-тексте.

Если с позиций описанной модели «двойной» референции (см. п. 4) текста рассмотреть функционирование поэтических систем в историко-литературном контексте ХХ века, то обнаружится их явная неоднородность: по отношению к акту «двойной» референции допустимо разграничение систем двух типов – «нормативной» и «анормативной» / «альтернативной»⁷.

Сущность системы первого типа состоит в том, что здесь «двойная» референция осуществляется полностью, т.е. текст одновременно соотнесен и с областью 'внеязыковой реальности-2', и с 'языком-объектом'⁸ (с одной стороны, в тексте моделируется некоторая «условная» внеязыковая ситуация, а с другой – текст обязательно несет информацию о строении своей языковой структуры во всех ее аспектах). На фоне этого специфика «анормативной» системы заключается в смещении акцентов в референции: соотнесенность с областью 'внеязыковой реальности-2' здесь существенно ослабевает (если – в исключительных случаях – не снимается вообще), в то время как в позицию основного референтного плана попадает связь с 'языком-объектом'. Такого рода неполная референтность особенно активно проявляет себя, например, в поэтике русского авангарда или в явлениях, обнаруживающих типологическую близость к нему (поэтика М. Цветаевой). Так, совершенно очевидно, что поэтический текст типа «Дыр бул щыл / убешщур / скум / вы со бу / р л эз» А. Крученых или (менее радикальный случай) «Заклятия смехом» В. Хлебникова крайне затрудняет установление референции по отношению к 'внеязыковой реальности-2' («условный» объект здесь для воспринимающего зачастую утрачивается, что, кстати, создает трудности при интерпретации текстов подобного рода). Как следствие, подчас единственной областью референтной реализации текста здесь оказывается только 'язык-объект': обращенность текста на себя самое достигает в этом случае своего возможного предела («самовитое слово вне быта и жизненных польз», в формулировке В. Хлебникова).

В силу того, что в рамках «нормативной» и «анормативной» поэтических систем мы сталкиваемся с разной реализацией принципа «двойной» референции, есть смысл установить по отношению к ним существование двух инвариантных типов поэтического текста: первый из них определим как «текст события» («условный» объект здесь воспроизводится полностью), второй же – как «текст языка» (т.е. повествующий не о мире «условных реальностей», а о мире языка самого по себе). Именно применительно к последнему мы утверждаем существование логоцентрической парадигмы как парадигмы, ориентирующейся на воспроизведение языка как основного эстетического объекта. В ракурсе наших предыдущих размышлений оказывается, что «анормативные» поэтические системы с их установкой на логоцентризм попадают в позицию систем, реформирующих прагматический план текста (это не исключает для них реформы семантико-синтактического аспекта, которая, однако, обращена в итоге именно на «прагматический сдвиг»), тогда как «нормативные» поэтические системы, напротив, не стремятся к изменению области прагматики.

Рассматриваемая с этих позиций система рок-текстов как текстов собственно поэтических обнаруживает, как ни парадоксально, аналогичную членимость на «нормативный» (текст события) и «анормативный» (текст языка) типы. Несомненно, следует констатировать, что «тексты события» в роке явно преобладают, и это вполне объяснимо при учете сильной прагматической ориентации рок-поэзии, стремящейся здесь к полной реализации своих референтных составляющих. Но тем более интересны случаи отклонения от подобной «средней» нормы, поскольку они и создают возможность для рок-поэзии поддерживать присущую художественно-поэтическим системам ХХ века двучленность, а за счет этого – входить в единое историко-литературное пространство ХХ столетия.

Поскольку рок-тексты «нормативного» типа в принципе не нуждаются в дополнительном комментировании (сюда могут быть включены самые разные факты, составляющие мейнстрим рок-поэзии) в силу их очевидности, то наибольший интерес составляют тексты, допускающие интерпретацию их как текстов «анормативного», принципиально логоцентрического характера.

Рассмотрим, за счет чего может нарушаться принцип «двойной» референции, на примере двух конкретных рок-текстов, обладающих сходной синтаксической организацией (оговоримся, что данные тексты привлекаются лишь как весьма показательные и далеко не исчерпывают общую картину поэтики такого типа):

а) активное использование экзистенциальных предложений. Ср. текст Д. Озерского «Стало» (Федоров. Волков. Курашов. «Зимы не будет»):

Стало, стало, было, не было

Много ла-ла-ла

Много было, не было, стало

Мало, мало, было, не было

Мало ла-ла

мало было, не было мало

Думал, на ле-ли, ле-ли

Думал, на дули-дули

дули-дудули

Стало.

б) активное использование предикатных предложений. Ср. текст Д. Ревякина «Иволге петь» («Калинов мост», «Дарза»):

<…>

В ночь отругали

Ропотом май -

Ждали хорошего.

Зря заметали

В пепел следы -

Сумерки видели.

В гроздья медарень

Груди рядил,

Щурился идолом.

И строгим росчерком

Мне напророчила

Полдень умыть слезой

<…>.

Референтная специфика обоих текстов состоит в том, что используемые в них синтаксические конструкции при равной грамматической правильности построены на нейтрализации позиции основного субъекта – подлежащего. Это объясняется употреблением либо конструкций, исходно не предполагающих позиции субъекта (безличные и неопределенно-личные предложения), либо конструкций с ситуативно опущенным субъектом (неполные двусоставные предложения). Исключительно важно, что позиция основного субъекта, к которому отнесены данные предикаты, в самом тексте не восстанавливается. В итоге мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией: в текстах описываются действия, относимые к неизвестному субъекту. Само по себе это в корне противоречит одной из основных аксиом референциального акта – так называемой «аксиоме существования»: «То, к чему производится референция, должно существовать»⁹. Однако объект 'внеязыковой реальности-2', которому соответствует в данном случае субъект речевого высказывания, обнаруживает свое референтное отсутствие; как следствие – предикат вводит и в том, в другом случае свойства не существующего в мире «условных» отношений объекта. Таким образом, присущая «нормативному» типу текста ситуация «двойной» референции обнаруживает применительно к представленным выше примерам свою неполноту: одна из ее референтных осей – соотнесенность поэтических знаков с 'внеязыковой реальность-2'  оказывается нереализованной.

На фоне этого особую актуальность приобретает вторая референтная ось «знак поэтического текста  'язык-объект'», которая и позволяет в конечном итоге восстановить «аксиому существования», необходимую для реализации текстом своей референтной функции. В представленных примерах референтом текста явно будет выступать сам язык, точнее, языковая структура текста: поэтический знак референтно соотнесен с моделируемым самим текстом языковым объектом; последним может являться индивидуализированный видо-временной «портрет» текста (ср. игру аспектуальностью в плане прошедшего времени: «стало vs. было» как «сов. вид  несов. вид»), смена родовых и числовых характеристик независимого (не соотнесенного с конкретным субъектом) предиката (ср.: «отругали» / «ждали» / «заметали»  «рядил» / «щурился»  «напророчила»), соотнесенность позитивных и негативных синтаксических конструкций (ср.: «было»  «не было») и пр.

Безусловно, в представленных двух примерах мы имеем дело с наиболее радикальными (хотя, повторим, далеко не единичными) случаями нарушения «двойной» референтной соотнесенности текста. Однако применительно к поэтике текста «анормативного» типа допустимы ситуации, в которых актуализация референтной оси «знак поэтического текста  'язык-объект'» не всегда вытесняет соотнесенность текста с 'внеязыковой реальностью-2', хотя последняя и может быть представлена в слабой позиции. Так, в тексте «Сонь» А. Хвостенко (Л. Федоров, «Анабэна») моделирование объекта 'внеязыковой реальности-2' возможно, но в значительной степени затруднено в силу существенных языковых сдвигов, которые и обеспечивают выделенность именно языковой структуры в качестве основного объекта референции. Ср.:

сонь плыла сплетаясь с небом

камень вышла на дорогу

<…>

кто огонь любил сжигая

в ней съедобные лекарства

<…>

конь послушна вдохновенью

седока в повозке прячет

Достаточно очевидно, что референциальная активность соотнесенности текста с 'языком-объектом' достигается здесь путем разрушения границы между 2-м и 3-м склонениями имени существительного, в результате чего языковым референтом текста выступает грамматическая категория рода, в данном случае женского. Несмотря на то, что в текстах, подобных рассмотренному, мы сталкиваемся с фактом «двойной» референции, есть все основания говорить о них как о «логоцентрических» – принадлежащих к литературным явлениям «анормативного» типа – в силу выделенности в них именно второй референтной оси (соотнесенности с 'языком-объектом').

Подведем некоторые итоги. Если рассматривать русскую рок-поэзию как моносемиотическое образование (только с учетом вербальной составляющей) с целью определения ее историко-литературного статуса, то обнаруживается, что она достаточно последовательно вписывается в двухкомпонентную парадигму русской поэзии ХХ столетия с ее разделением на системы «нормативную» (чаще всего связываемую с модернистской подпарадигмой) и «анормативную» (относимую в большей степени к подпарадигме авангарда). Иными словами, можно считать, что рок-поэзия коррелирует с историко-литературным пространством ХХ века не только на уровне внешних связей (различные виды интертекстуальности), но и на уровне наиболее глубинных механизмов текстопорождения (в рассмотренном случае – на уровне организации референтных полей).

1 По мнению В.П. Руднева, обозначенные парадигмы имеют общекультурный характер и могут быть сведены к таким формациям, как «модернизм» и «авангард». См. об этом: Руднев В.П. Словарь культуры ХХ века: Ключевые понятия и тексты. М., 1997; Его же. Психотический дискурс // Логос. 1999. № 3 (13).

2 О референтой способности художественного текста по отношению к Реальности-1 и Реальности-2 см.: Серль Дж. Логический статус художественного дискурса // Логос. 1999. № 3 (13); Льюиз Д. Истинность в вымысле // Там же; Кастанеда Г.-Н. Художественный вымысел и действительность // Там же.

3 Степанов Ю.С. В поисках прагматики (Проблема субъекта) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. № 4. Т. 40. С. 331.

4 Примечательно, что на уровне естественного (коммуникативного) языка, в отличие от поэтического, взаимодействие различных семиотических планов (обычно вербального и акционного) не приводит к расщеплению референта. Таков, например, феномен «косвенной референции» (См.: Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999).

5 Ср.: «Направленность <…> на сообщение, как таковое, сосредоточение внимания на сообщении ради него самого — это поэтическая функция языка» (Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 202). Более ранние формулировки «поэтической функции» мы обнаруживаем в работах Якобсона «Что такое поэзия?» и «Доминанта» (См.: Якобсон Р. Язык и бессознательное. М., 1996).

6 Славиньский Я. К теории поэтического языка // Структурализм… С. 261.

7 Более подробно о данном разграничении см. в статье: Цвигун Т.В. Практика vs. теория: о моделях текстопорождения в поэзии русского авангарда 10-30-х гг. // Внутренние и внешние границы филологического знания: Материалы Летней школы молодого филолога. Приморье. 1-4 июля 2000 г. Калининград, 2001.

8 Подробнее о характере такой связи знака со своими референтами см.: Ревзина О.Г. Системно-функциональный подход в лингвистической поэтике и проблемы описания поэтического идиолекта. Дис.… докт. филол. наук. М., 1998.

9 Серль Дж. Р. Референция как речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII. М., 1982.

112