АРАБСКАЯ

СРЕДНЕВЕКОВАЯ

КУЛЬТУРА И ЛИТЕРАТУРА

Сборник статей зарубежных ученых

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

МОСКВА 1978

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемый читателю сборник включает статьи, написанные в разное время известными зарубежными востоковедами по различным вопросам сред­ невековой арабской литературы и культуры. При подготовке сборника состави­ тель в первую очередь руководствовался желанием познакомить широкий круг читателей с достижениями современной зарубежной науки и вместе с тем по­ мочь ему составить представление о характере работ, считающихся в востоко­ ведении классическими. Поэтому составитель постарался включить в сборник как статьи обобщающего характера, так и статьи, посвященные отдельным, частным литературоведческим и историко-культурным проблемам.

Сборник открывается обзорной статьей крупнейшего современного италь­ янского арабиста профессора Римского университета Франческо Габриэли, ав­ тора многочисленных книг и статей по различным вопросам арабистики и исламоведения. Знаток многих языков, Габриэли хорошо знаком также с тру­ дами русских востоковедов и принял самое живое участие в популяризации сочинений И. Ю. Крачковского в Италии. В статье «Основные тенденции раз­ вития в литературах ислама» Габриэли как бы подводит итог исследователь­ ской работе многих поколений востоковедов, изучавших литературные процессы в арабо-мусульманской империи (халифате), начиная со времени доминиро­ вания литературы на арабском языке, далее — на персидском и, наконец, на турецком.

Говоря о поразительной живучести доисламских поэтических традиций в истории арабской средневековой литературы, Габриэли, как нам представляет­ ся, совершенно правильно отвергает укоренившийся взгляд, будто интерес к словесному искусству древних арабов в средние века был связан исключи­ тельно с желанием филологов извлечь из него сведения, необходимые для по­ нимания текста священной книги, но скорее отражал «национальное само­ ощущение» и художественные вкусы, которые продолжали сохраняться в пер­ вых поколениях аравитян, обращенных в ислам.

В этой связи представляет особый интерес мысль Габриэли о том, что борьба так называемых «новых» поэтов за обновление поэтических тем и форм, сложившихся в древнеарабской поэзии, была борьбой антропоцентри­ ческого гуманизма, представленного языческой традицией, и теоцентрического религиозного мировоззрения, присущего развитому мусульманскому обще­ ству. Вероятно, было бы нелишним в добавление к сказанному Габриэли указать на ту политическую роль, которую играла борьба «старой» и «новой» поэзии на фоне широкого конфликта арабской аристократии с шуубийски настроенной мусульманской интеллигенцией огромной империи, особенно на­ чиная с середины VIII в. В русле этого конфликта, по-видимому, легче понять и отмеченное Габриэли известное противоречие между позицией средневеко­ вой литературной критики, часто выступавшей против «ига классицизма», и поэтической практикой, оказавшейся намного более консервативной в при­ верженности к традиционным формам.

Нельзя не согласиться с Габриэли в его общем выводе о той огромной роли, которую сыграла в истории арабской литературы встреча двух разных культурных потоков — собственно доисламского арабского, в интеллектуаль­ ном отношении элементарно-гуманистического и не склонного воспринимать чужие традиции, и общемусульманского «универсалистского», открытого для контактов и восприятия иноземных влияний. Сосуществование этих двух по-

3

Однако затем, в противоречие с этой, на наш взгляд, правильной и хоро­ шо сформулированной мыслью, автор предлагает отказаться от установив­ шейся точки зрения, что любовная и куртуазная лирика сложилась в араб­ ской поэзии эпохи Аббасидов под «иранским влиянием». Последнее, несомнен­ но, сыграло самую существенную роль в формировании всех жанров раннеаббасидской лоэзии, хотя влияние древнеарабских -насибов, равно как и узритской и омаритской лирики Хиджаза на лирику Багдада, начиная с середины VIII в., было бы нелепо отрицать.

Привлекают внимание соображения Габриэли по поводу той роли, кото­ рую сыграла арабская поэзия в формировании поэзии персидской и турецкой. И если иранцы позаимствовали у арабов поэтические жанры и формы, стиле­ вые темы и модели, метрику и риторику, научную и политическую термино­ логию, то они восприняли также элементы прециозного стиля, которые в даль­ нейшем повлияли на формирование определенных негативных тенденций в их литературе.

Вероятно, справедливые возражения тюркологов вызовет некоторое «принижение» роли турецкой литературы в мусульманской культуре. Габриэли незаслуженно считает турецкую литературу явлением вторичным, искусствен­ ным и полностью зависимым от ее «двух старших сестер».

Из работ Габриэли, посвященных частным вопросам, в настоящий сбор­ ник включена статья «Данте и ислам». Проблемы культурных связей Востока и Запада, вызывающие в последнее время повышенный интерес специалистов, естественно волнуют и исследователей средневековой культуры стран Южной Европы и мусульманской Испании. В этой связи выявление источников твор­ чества величайшего итальянского поэта есть дело не только дантоведов-италь- янистов, но и арабистов, хорошо знакомых как с христианской, так и с му­ сульманской литературной традициями.

После краткого, но содержательного обзора гипотез по поводу возмож­ ных источников «Божественной комедии» (труды Э. Блошэ, испанского ара­ биста М. Асина Паласиоса, дантоведов Энрико Черулли и Муньоса Сендино) Габриэли в согласии с Черулли приходит к выводу, что «Комедия», оставаясь в первую очередь выражением средневековых христианских представлений о земной и загробной жизни, могла воспринять и те эсхатологические идеи, которые через Испанию проникали из арабо-мусульманского мира в Италию. Однако, в отличие от Асина Паласиоса, считавшего источником этих влияний произведения ученой арабской литературы образованных сословий, Габриэли, опять-таки вслед за Черулли, выдвигает на первый план значение эсхатологи­ ческих произведений наивно-религиозной и народной словесности.

В сборник включены также четыре статьи выдающегося арабиста и ис­ ламоведа венской школы Густава фон Грюнебаума, эмигрировавшего в 30-х годах в. Соединенные Штаты Америки и проработавшего последние три деся­ тилетия в Калифорнийском университете, где он сумел создать крупный во­ стоковедный центр. Неоднократно публиковавшаяся в различных зарубеж­ ных сборниках его статья «Литература в контексте исламской цивилизации»—4 одна из немногих попыток теоретического осмысления характера общемусуль­ манской культуры в целом и той специфической роли, которую в ней играла письменность на «общемусульманском» арабском языке.

Сразу же отметим, что употребляемые Грюнебаумом выражения «мусуль­ манская культура», «исламская цивилизация», «мусульманские народы» при­ обретают «право гражданства» только применительно к конкретным истори­ ческим условиям. Средневековые этнокультурные общности не совпадают с национальными общностями нового времени. Роль религии в жизни средне­ вековых мусульманских народов была огромна. Арабо-мусульманская импе­ рия, возглавляемая правителями, которые были не просто политическими, но прежде всего религиозными лидерами, с самого начала сложилась как госу­ дарство теократическое. Политическая власть в ней не была отделена от духовной, и деятельность халифа рассматривалась как исполнение божест-

4

венного закона. Всякий мусульманин в первую очередь был членом религи­ озной общины, а уже потом —• жителем того или иного города, провинции, представителем той или иной этнической группы. Единство мусульманской общины закреплялось общими религиозными законами, обрядами и нормами поведения, общностью духовной культуры, основанной на Коране и мусуль­ манских традициях.

Политический распад халифата, начавшийся еще в VIII в. и завершив­ шийся в X в., повлек за собой известную культурную дезинтеграцию, в от­ дельных провинциях халифата влияние местных культурных традиций при­ обрело решающее значение при формировании отдельных национальных куль­ тур. И тем не менее мы несомненно может говорить о мусульманской культуре как о феномене, общем для всех народов, исповедовавших ислам, на опреде­ ленном этапе средневековой истории и особенно в эпоху, когда эти народы входили в единое государственное образование.

Проводя различие между ранними формами ислама и состоянием ислам­ ской мысли начиная с XII в., Грюнебаум приходит к выводу, что консерва­ тизм во всех областях духовной жизни и искусства, который часто приписы­ вается мусульманской цивилизации вообще, есть явление более позднего по­ рядка и никак не свойствен исламу на всех стадиях развития.

Грюнебаум отвергает утверждения, будто литературному творчеству му­ сульманских народов присущи некие отрицательные черты, корни которых следует искать в особенностях их религии. Специфическое положение литера­ тора (поэта и прозаика) в мусульманском обществе, нормативность литера­ туры, консерватизм поэтической формы с ее устойчивыми правилами про­ содии, стремление к соблюдению жанровых моделей — все эти черты, по мнению Грюнебаума, являются немусульманскими по происхождению и были интегрированы в соответствующие национальные литературы либо из языче­ ских времен, либо из собственных литератур воспринявших* ислам народов. К сказанному Грюнебаумом добавим, что перечисленные выше черты не яв­ ляются специфическими особенностями литератур, формировавшихся под влиянием ислама, но характерны для литературы всякого средневекового сос- ловно-корпоративного общества.

Все те черты исламской религии и культуры, которые возникли не на арабской почве, но тем не менее были восприняты арабо-мусульманской куль­ турой, получили общемусульманскую санкцию и* утратив свою этническую,, территориальную и временную ограниченность, обрели универсалистский ха­ рактер.

Представление о нормативности средневековой культуры и литературы - стало уже общим местом в трудах литературоведов-медиевистов. На мате­ риале, в частности, древнерусской литературы проблема эта достаточно ос­ новательно рассмотрена Д. С. Лихачевым. Тем более интересно, что к ана­ логичным выводам приходит исследователь, опирающийся на иную методо­ логию и оперирующий таким «экзотическим» материалом, как арабская лите­ ратура. В то же время Грюнебаум отмечает и некоторые специфические чер­ ты духовной культуры исламской цивилизации: относительная свобода в ин­ терпретации религиозных текстов и в их аллегорическом толковании; отрица­ ние историчности Откровения (т. е. признание его извечности), что заставляет оправдывать всякое новшество традицией или же его вовсе отвергать; отно­ шение к слову как к орудию творения, следствием чего явилось признание особых эстетических достоинств Священного писания. Верность Священному писанию и любовь к классическому арабскому языку, в котором усматривался путь к наднациональному единству общины, сближали два основных типа деятелей мусульманской интеллигенции — ученого-алима и энциклопедически образованного знатока классического литературного стиля — адиба.

Любовь к языку как таковому часто принимала гипертрофированную форму, ибо, как замечает Грюнебаум, чем глубже пропасть, отделяющая раз­ говорный язык от его литературного «собрата», тем выше стоят авторитет литературного языка и его эстетическая значимость, что приводит, по выра­ жению автора, к стремлению «скорее лелеять слово, нежели его дисциплини­ ровать».

5

Заслуживает внимания мысль Грюнебаума о причинах, по которым араб­ ской литературе оказалась чужда драматическая ситуация, вызванная конф­ ликтом между требованиями религиозного нравственного принципа и обяза­ тельством человека по отношению к его социуму. Грюнебаум объясняет от­ сутствие драмы и повествовательной литературы у средневековых арабов, в которых бы изображалось противоборство разных нравственных обяза­ тельств человека, особенностью мусульманского мировоззрения, отвергавшего свободу воли при совершении земных поступков, что лишало человека воз­ можности самостоятельных решений, а следовательно, устраняло почву для конфликта, который мог бы стать темой литературного произведения.

Особенностью мусульманского мировоззрения Грюнебаум объясняет так­ же отсутствие в арабской литературе мифологических элементов и харак­ терное для нее чувство времени. Мифологические персонажи редки в лите­ ратуре арабов, склонных рассматривать всю историю человечества с момента сотворения мира и человека до «конца времен» как короткий промежуток времени от языческого состояния и появления пророков, последний из кото­ рых, Мухаммад, вывел человечество на верную дорогу, и вплоть до «эсхато­ логической катастрофы», к которой правоверный должен готовиться, сохраняя и распространяя истинную веру.

Известная сдержанность при выражении интимных чувств, характерная для мусульманина и связанная, по мнению Грюнебаума, с религиозными за­ претами, нашла отражение в некоторой бледности и однообразии лирической поэзии, где описания этих чувств принимают форму не претендующих на жизненную достоверность лирических клише. Этот тезис представляется весь­ ма спорным, ибо «клишированное» изображение чувств и переживаний харак­ терно не только для арабской литературы на определенном этапе, но для всякой средневековой литературы, где выражение эмоций героев всегда отливается в условно-нормативную форму — результат средневекового рацио­ налистического мировоззрения и этикетности средневекового поэтического языка.

Статьи Грюнебаума («Заметки о панегирике городу» и «Элементы грече­ ской формы в „Сказках 1001 ночи"» посвящены проблемам литературных взаимосвязей. В научной литературе попытки проследить влияние греческой классической традиции на средневековую арабскую словесность предприни­ мались неоднократно. Тем. не менее каждое новое конкретное наблюдение в этой области проливает дополнительный свет на проблему формирования средневековой арабской культуры и восприятия ею античной традиции. Осо­ бенно интересными подобные наблюдения могут оказаться в литературной сфере, ибо они опровергают довольно широко распространенное мнение, буд­ то античному влиянию подвергались лишь области арабских научных знаний и философии, а изящная словесность, как в ее изысканно-ученом, так и в народном вариантах, влияние греческой культурной и литературной традиции испытала в минимальной степени.

Панегирик городу — т. е. воспевание определенного города, его славной истории и достоинств его жителей — явление не столь уж частое в арабской средневековой литературе. В Андалусии на последнем этапе ее трагической истории были широко распространены «плачи» по городам, некогда процве­ тавшим под началом арабов-мусульман, а позднее пришедшим в упадок в ре­ зультате христианских завоеваний. Однако эти «плачи» типологически ближе старинному жанру заплачек-элегий (риса'), чем традиционному мадху-пане- гирику. Отсутствие у рассматриваемого жанра каких-либо глубоких корней в доисламской словесности сделало его особенно открытым для греческого влияния. В своих «Заметках» Грюнебаум четко разграничивает на стилисти­ ческом уровне жанр «прославления городов» и традиционный панегирик определенному лицу, что лишний раз свидетельствует о жесткой обусловлен­ ности в средневековой арабской литературе стиля произведения его жанро­ вой принадлежностью.

Конкретно греческое влияние на средневековую арабскую изысканно-пре- циозную прозу Грюнебаум прослеживает на материале одной из макам ал-Ха- рири, в которой композиция панегирика городу Басре, как автор сумел убе-

6

Прежде всего она должна была помочь в воспитании и обучении адиба — арабского средневекового интеллигента. В занимательной форме она должна была сообщить читателю сведения, которыми, по представлениям средневе­ кового общества, должен был обладать образованный араб-мусульманин, и вместе с тем воспитать его в нравственном отношении в соответствии с тре­ бованиями ислама. Жанры литературы адаба были весьма разнообразны — он включал антологии, историко-географические сочинения, сборники и науч­ ные трактаты, в которых авторы избегали какого-либо систематического из­ ложения научных знаний и старались сделать свое повествование занима­ тельным.

Анализируя значение термина «адаб» в его историческом .развитии, Пелла вслед за К. Наллино и Ф. Габриэли приходит к выводу, что в средние века понятие «адаб» включало нормы практической морали, которые выходили за пределы традиционного мусульманского образования. Суммируя выводы Пелла, можно сказать, что целью литературы адаба было сформировать благо­

В то время как произведения ученого-алима имеют смысл лишь для узкого круга ученых, а для всех остальных людей утомительны и скучны, со­ чинения адаба занимательны, разнообразны и не имеют строгого научно упорядоченного характера. Они адресуются широкому кругу читателей, ко­ торым они должны дать понемногу от всех наук и которых они должны обра­ зовывать, не утомляя, и воспитывать, развлекая, «поступиться глубиной зна­ ний ради широты и изображать научные истины с помощью анекдотов и сти­ хов».

Вершиной литературы адаба Пелла совершенно справедливо считает произведения прозаика IX в. ал-Джахиза, творчеству которого он посвятил ряд статей и книгу. Пелла показывает, как начиная с Ибн ал-74укаффы в арабской прозе утвердилось персидское влияние и как со временем сторонники главенства арабской культуры в исламе, готовые принять плюрализм куль­ туры лишь при условии приоритета арабизма, стали прилагать все усилия, чтобы освободиться от персидского влияния. Арабские, персидские, индийские и греческие культурные элементы, собранные воедино и приобщенные к му­ сульманским теологическим наукам, создали совокупность знаний, которые в популярной форме пропагандировались литературой адаба, а художником, который попытался прида*ть литературную форму огромной массе фактиче­ ского материала и вместе с тем сформулировать понятия литературы и куль­ туры, и был ал-Джахиз.

Однако ал-Джахиз был не просто популяризатором знаний. Он стремил­ ся научить людей думать, а не просто забивать себе голову разнообразной информацией. Может быть, в этом сказалось его мутазилитское мировоззре­ ние, не в должной мере подчеркнутое Ш. Пелла. В отличие от Ибн ал-Му- каффы, скорее сухого моралиста, ал-Джахиз старается исправить нравы об­ щества смехом. Особенно его интересуют взаимоотношения человека со сре­ дой, социальная структура городского общества, физический и моральный облик горожан. К сожалению, идейное влияние ал-Джахиза оказалось недол­ говременным, и, как справедливо отмечает Пелла, в то время как ал-Джахиз призывал всякое суждение подвергать контролю разума, его младший со­ временник Ибн Кутайба отверг идею о необходимости «подвергать все сомне­ нию», решил, что все образование должно вращаться вокруг Корана, араб­ ского языка и арабской поэзии, и таким образом ограничил развитие ли­ тературы адаба жесткими рамками мусульманской дидактики.

Короче говоря, на примере эволюции литературы адаба Пелла как бы прослеживает тенденции развития средневековой арабской культуры на про­ тяжении VIII—X вв., т. е. периода ее высшего расцвета.

Статья Р. Блашэра «Некоторые соображения по поводу форм, присущих энциклопедизму в Египте и Сирии в период с VIII/XIV по IX/XV в.» может рассматриваться как продолжение исследования Ш. Пелла на более позднем

S