Фильштинский И.М. (сост.) - Арабская средневековая культура и литература. - 1978-1

турной форме сказки о животных, которые были распростране­ ны среди них. Говоря это, я ошибался, и эта конференция дает мне возможность исправить ошибку: у древних арабов не было сказок о животных, и нет никакой уверенности в том, что «Ка­ лила и Димна» была с энтузиазмом воспринята мусульманами арабского происхождения, составлявшими к тому же меньшую часть аудитории. В этом смысле поучительным является отры­ вок из одного рисала, приписываемого Джахизу («Замм ахлак ал-куттаб») : «Как только писец знакомится с высказываниями Бузурджмихра, завещанием Ардашира, письмами *Абд ал-Хами- да и адабом Ибн ал-Мукаффы, как только он превращает „Книгу Маздака" в источник своих знаний, а сборник „Калила и Дим­ на" в тайную сокровищницу своей мудрости, он начинает счи­

степени позднейший адаб, в частности учебники правил хоро­ шего тона, необходимо заметить, что почти все, если не все, бас­ ни о животных принадлежат персам, среди которых я упомяну Сахла б. Харуна — автора труда «Китаб ан-намир ва-с-са'лаб», один из фрагментов которого только что обнаружил один из моих бывших студентов М. Абдалкадир Махири.

Нужно ли рассматривать коллективные усилия, предприня­ тые во II/VIII в. арабами в гуманитарной области с целью со­ здания любовных романов, названия которых мы знаем из «Фихриста», как попытку сыграть злую шутку с адабом персид­ ского происхождения и перейти в стадию собственно арабской словесности? От этой некогда обильной романтической литера­ туры осталось лишь несколько следов («Маджнун и Лайла», например), разбросанных в книгах позднейшего адаба.

Теперь уже невозможно установить долю индивидуального вымысла, содержащуюся в этих компиляциях подлинных или считающихся таковыми фактов. Поскольку литературная про­ дукция всегда реагирует на потребности читателей и стремится удовлетворить их вкусы, а иногда заставить их принять более или менее длительную моду, то дальнейшее распространение, а потом и исчезновение после IV/X в. списков любовных рома­ нов доказывает, что после того, как они пользовались призна­ нием в течение некоторого времени, их поглотило забвение. Воз­ растающее влияние деятелей религии не могло не сыграть свою роль в этом общем охлаждении по отношению к произведениям, которые, несомненно, считаются и легкими по содержанию, и несколько длинноватыми даже для переписчиков, которые либо забрасывают их, либо, так сказать, режут на куски. Кроме того, произошли важные события, которые придали адабу его окончательную ориентацию.

Много раз говорили и повторяли, что Persia capta ferum

69

victorem cepit, но такая победа, которая могла бы быть окон­ чательной и гибельной для ислама, не имела катастрофических последствий в результате возрождения, возникшего в III/IX в. благодаря деятельности людей, которые ясно увидели эту опас­ ность и с успехом направили свои усилия на ее предотвраще­ ние. Я имею в виду мутазилитов, которые, внезапно сверкнув на небосклоне, были отброшены в тень ортодоксальной реак­ цией до тех пор, пока, к счастью для ислама как религии, серь­ езная опасность не была устранена и умеренные шииты вновь не зажгли факел культуры и адаба.

Мутазилиты, как известно, претендовали на то, чтобы под­ чинить все суду разума, опираясь в пределах ислама на гре­ ческую мысль. Таким образом, противоядие персидскому влия­ нию, как это ни странно, но в то же время и логично, пришло из Греции, хотя известно, что наследство греков в конечном сче­ те имело лишь слабое влияние на образ мыслей среднего му­ сульманина, ту психологию, которую адаб был призван фор­ мировать. В то время как Иран внес в арабо-исламскую куль­ туру морализаторские рассуждения, политические принципы и благодаря Ибн ал-Мукаффе дал толчок светской литературе, которая, не являясь ничем примечательным, все-таки контрасти­ ровала с тяжеловесностью произведений ученых, Греция при­ несла арабам плоды своей философии, логику, метод рассужде­ ний, но ни одного собственно литературного текста. Гомера знали лишь по имени, и не только из-за полного безразличия, но и из-за трудностей, которые испытывали переводчики в связи с поэтическим текстом,— на это недавно указывал Г. Вьет, разыскавший один отрывок, содержащий такое признание в бес­ силии. Частичная неудача попыток акклиматизации греческой мысли объясняется вне всякого сомнения ее экзотичностью, ча­ сто близко подходящей к bid'a. Существует и другой фактор, на который, как мне кажется, недостаточно обращают внимание: надо отметить, что греческая литература была менее счастли­ вой, чем литература на пехлеви, которая с самого начала это­ го соревнования попала в руки переводчика такого уровня, ка­ ким был Ибн ал-Мукаффа, который смог понятно передать поарабски чужую мысль, по правде говоря, относительно простую. Тот факт, что, несмотря на некоторую неуверенность, свойст­ венную всякому дебюту, «Калила и Димна» сразу же была оценена как шедевр, доказывает, что арабы не ощущали это произведение чуждым им. Напротив, ни одно греческое произ­ ведение не было переведено так удачно, и я задаю себе во­ прос, как даже заинтересованные читатели могли читать по­ добные переводы, понимать и правильно интерпретировать их со­ держание. «Поэтика» Аристотеля в переложении Матты б. Юнуса осталась замкнутой в себе, и этим несомненно объясняется то, что она никоим образом не вдохновила арабских критиков. Про­ изведение на гораздо более доступную тему — толкователь сно-

7Q

видений Артемидора Эфесского («Китабта'бир ар-ру'йа»), пере­ веденный Хусайном б. Исхаком и недавно опубликованный Т. Фахдом, без исправлений и дополнений издателя непонятен.

Итак, прозаическая литература в период ее зарождения бы­ ла обязана всем Персии, а не Греции. Поэтому естественно, что сторонники приоритета арабов приложили все свои усилия, чтобы освободиться от такого опасного влияния, превознося арабское наследие и осторожно обогащая его, с тем чтобы создать новые формы адаба. После того как подготовили ма­ териал для строительства этого здания и даже создали его каркас, после того как Ибн ал-Мукаффа придал персидский оттенок его архитектуре, стало необходимым, чтобы дру­ гой художник, готовый принять плюрализм культуры, но убеж­ денный в приоритете арабского элемента, соединил все уже со­ бранные материалы, с тем чтобы закончить начатую конструк­ цию. Этим художником стал, несомненно, Джахиз, который стре­ мился не только придать литературную форму этим материа­ лам, но также, а может быть и прежде всего, извлечь из него концепцию культуры и литературы.

Если бы одной фразой нужно было определить его личный вклад, я бы сказал, что он заключается в выработке программы и метода. Арабские, персидские, индийские и греческие куль­ турные элементы, собранные воедино и соединенные с чисто исламскими науками, создали ту совокупность знаний, которую ни один даже самый энциклопедический ум не мог усвоить це­ ликом. Таким образом, по мнению Джахиза, следовало, не воз­ ражая против того, чтобы мусульмане, которые этого хотели, специализировались в той или другой дисциплине (видно, что он был хорошего мнения о способностях своих современников), пробудить в них интерес к другому, вызвать у как можно боль­ шего их числа стремление овладеть тем, что я назвал общекуль­ турным адабом. Для этого предстояло произвести отбор, опре­ делить дозировку и научить определенной методике работы. Не­ сомненно, не будет преувеличением сказать, что он хотел на­ учить думать, а не заполнить головы информацией. Он нахо­ дил, что термин адаб, который он считал возможным сохранить, больше относится к методу овладения знаниями и рассужде­ ниями, чем к самим знаниям. Здесь я задаю себе вопрос, не прочли ли издатели трактатов Джахиза, по крайней мере в не­ которых отрывках, adîb вместо arîb. Чтение adab, или во мно­ жественном числе âdâb, не внушало никаких сомнений, да и сам Джахиз, кажется, не испытывал никакой щепетильности, расширяя область значения этого термина.

Программа, которую он выдвигал, не была изложена в си­ стематизированной и авторитарной форме. Это было совсем не свойственно его манере, поскольку он сам находился в состоя-

71

нии поиска и считал себя всего лишь интерпретатором, к тому же, я должен заметить, несколько запутавшимся в интересах своего времени. Он намечает общие очертания своей программы отдельными быстрыми мазками. Его «Рисалат ал-Му'аллимин», из которого я уже цитировал один отрывок, не является для нас большой подмогой, с одной стороны, потому, что оно адре­ совано школьным учителям, а с другой — потому, что антология, которая сохранила для нас ряд фрагментов, не выделила в нем самого ценного и совершенно некстати изрезала его на куски в самых поучительных местах. Оставшиеся отрывки гласят, что нужно начать с религиозных наук, выучить Коран и изучить надлежащее число хадисов, не углубляться в теологию, которой должны заниматься специалисты.

Что касается грамматики, то он советует школьным учите­ лям преподавать лишь минимум ее, необходимый для того, что­ бы не делать ошибок. Математика тоже считается специальной дисциплиной, но он рекомендует обучать счету на пальцах, что говорит о том, каким образом производились тогда простые подсчеты, и оставляет на потом индийскую арифметику и гео­ метрию. Вне всякого сомнения, он давал и другие точные ука­ зания, но и из отрывков этого произведения ясно, что он прида!вал главное значение на уровне начальной школы ритори­ ке и еще более искусству письменного выражения, балага.

Если основываться, как, похоже, поступили сами арабы, на фрагментах, в которых Джахиз приводит стихи или прозаиче­ ские отрывки, рекомендуя их изучать, с тем чтобы воспользо­ ваться ими при удобном случае, можно получить лишь ложное представление о его программе, неотделимой в действительно­ сти от его метода. Вот почему внимательное чтение «Китаб аттарби' ва-т-тадвир» становится в высшей степени поучительным, так как в этой маленькой, незаслуженно забытой книге он за­ трагивает в иронической и забавной форме все проблемы, вста­ вавшие перед мусульманином-рационалистом III/IX в., и выра­ жает, по словам Андрэ Микэля, «природное беспокойство разу­ ма». Он постоянно отдает первое место гуманитарному знанию арабов, но хочет сохранить в нем лишь то, что не идет против разума, и стремится удалить все явно легендарное и мифи­ ческое. Единственное, перед чем он останавливается,— это со­ держание Откровения. Читатель, который запасется терпением и дойдет до конца «Тарби*», не без удивления заметит, что здесь Джахиз следует традиционному адабу в манере цитиро­ ванного выше Ибн ал-Мукаффы, но что почти все изречения, которые он приводит в тексте, греческого происхождения и в том, что выходит за пределы этики и практической морали, от­ носятся к методу познания. Там есть даже известное: «Все, что я знаю,— это то, что я ничего не знаю».

Выдвигаемый им метод — это прежде всего постоянное сом­ нение, которое ведет по воле бога к достоверному знанию, ря-

72

циональное объяснение явлений природы, сведение чудесного к познаваемому и объяснимому, отказ от мифов и легенд, кото­ рые Писание не требует обязательно принимать. Далее, это личное наблюдение, анализ и размышление о традиции и осо­ бенно о мире, являющемся продуктом творения, где каждое создание имеет свое место, о животном или человеке, мысля­ щем животном, о взаимоотношении между человеком и средой, о влиянии почвы. Этот дух исследования не делает никаких ус­ тупок принципу авторитета. В «Хайаван», например, где автор пытается доказать существование творца фактом творения, он прибегает к чрезвычайно многочисленным традиционным фак­ там лишь для того, чтобы подкрепить свои аргументы и дать отдых читателю. Он не чувствует себя связанным чем бы то ни было, даже доводами Аристотеля, которого он критикует, говоря, что арабы знали о животных столько, сколько грече­ ские философы. Именно с такими опрометчивыми утверждения­ ми я связываю бедность зоологии у арабов, хотя, конечно, были

идругие причины.

Кнесколько иному жанру относится «Байан», но метод остается прежним. Цитаты, которые составляют канву и скелет произведения, не похожи на те, что встречаются в других про­ изведениях Джахиза. Фактически целью «Байан» является од­ новременно и создание антологии прозы, поэзии и очерка поэ­ тического искусства, и формирование вкуса и обучение, стилю. Его последователи, когда они не обвиняют автора в неспособно­ сти преподавать байан, искусство писать, повсеместно берут из него цитаты, рассматриваемые в качестве образцов. Возьмем для примера литератора из Кайрувана IV—V/X—XI вв. алХусри. Вдохновленный этим методом, он компилирует с по­ мощью других источников, не написав почти ни строчки своей рукой, первый сборник, названный «Захр ал-адаб» и содержа­ щий сравнительно короткие стихотворные и прозаические от­

рывки, с тем чтобы удаба', как он хотел, могли бы выучить их наизусть и взять за образец своего стиля. Именно этот адиб станет также автором второй компиляции — «Джам ' ал-джа- вахир», на этот раз посвященной исключительно анекдотам, шут­ кам, остроумным изречениям, всегда благопристойным, так как автор обладает достаточно хорошим вкусом, чтобы хотеть на­ учить искусству поддержания беседы, одновременно и благо­ воспитанной и остроумной. Я считаю, что ал-Хусри является типичным представителем адаба конца IV/X в., и по нему мож­ но видеть, как подобная литература двигалась по наклонной плоскости. К счастью, ал-'Аскари обнаружил дух, который ца­ рил в «Байан», и сумел благодаря Джахизу, новатору в обла­ сти литературной критики, внести в нее решающий вклад, под­ вергнуть ее разумной систематизации. К сожалению, не нашлось никого, кто бы захотел проделать подобную операцию над «Хайаван» и другими произведениями, не содержащими ника-

73

ких теоретических выкладок, но превозносящих дух поиска и приглашающих к размышлению.

Вы должны помнить, что для Джахиза адаб — это также воспитание морали (хулук, который я, естественно, отказываюсь читать как халк, так как творцом является только Аллах). Он занимается и этой ветвью адабной литературы, но решительно отходит от Ибн ал-Мукаффы и, вместо того чтобы вдаваться в сухое перечисление предписаний морали, в своей «Книге ску­ пых» catigat rigendo mores (смеясь, исправляет нравы) в еще бесформенном скоплении анекдотов и разнообразных отрывков. Он вводит исследование и размышление в адаб и пишет эссе о таких недостатках, как зависть, ложь, снобизм, которые вы­ ходят из области морали в область психологии. Анализ черт характера проведен очень точно, но ни один тип еще не был выделен, хотя небольшой по объему труд о рабынях-певицах показывает, что Джахиз был в состоянии перейти от точнейших детальных наблюдений к синтезу. Создание типов произойдет лишь в следующем веке с появлением «Хикайа» Абу-л-Мутах- хара ал-Азди, который будет крайне обязан Джахизу и макамам ал-Хамазани. Эти авторы, особенно первый из них, еще будут исходить из цели формирования общественной морали, но их произведения поднимут адаб на уровень самой чистой и бес­ корыстной литературы лишь на очень короткое время.

Джахиз также вводит в адаб дисциплины, совершенно не­ ожиданные в нем, в частности географию, которая под его пе­ ром становится более близкой к этнологии и гуманитарной гео­ графии, чем к путевым заметкам классических географов. Вза­ имоотношения между человеком и средой, социальная структу­ ра, физические и моральные особенности жителей больших го­ родов, общее в характерах народов — все эти темы особенно привлекают его внимание. Он не ограничивается дар ал-ислам, его интересы распространяются на далекие народы, индусов в частности. Несколько лет тому назад в Дели мне пришлось де­ лать сообщение об индусах и Индии, увиденных глазами Джа­ хиза, и я должен сказать, что слушатели были удивлены точ­ ностью его замечаний. Однако его кругозор остается ограничен­ ным, так как он никогда не путешествовал и, следовательно, не основывался на личных наблюдениях, отказываясь в то же вре­ мя брать на веру рассказы моряков, отъявленных обманщиков. Его видение мира не составляет единого целого. Для него земля населена двумя категориями жителей: дикие народы (куда вхо­ дили и наши предки) и цивилизованные народы, язычество ко­ торых кажется ему парадоксальным. К последним он относит четыре народа: арабов, персов, индусов и греков. Нельзя его упрекнуть в том, что он не знал римлян, поскольку еще Ибн Хазм в V/XI в. не будет иметь представления об их язычестве, тогда когда Запад, напротив, ничего не знал о Греции. Я удержи­ ваюсь от того, чтобы отнести Джахиза в разряд географов, хо-.

74

тя его влияние на географию было самым непосредственным. А. Микэль, сравнивая две версии Ибн Хуррадазбиха, установил, что вторая из них делает значительные уступки адабу и почти дословно цитирует Джахиза, умершего всего за несколько лет до этого.

Джахиз не оставил никакого труда по истории, но он не­ однократно восхвалял эту дисциплину, которая, знакомя с людьми прошлого, позволяет измерить прогресс человечества и призывает к постоянному усовершенствованию. Разумеется, он включает в свои произведения ряд хадисов и рассказов и за­ нимается даже исторической критикой в различных политикорелигиозных очерках, однако он, видимо, не обладает чувством хронологии или же, по крайней мере, показывает себя везде врагом порядка и систематизации. Таким образом, если истори­ ческие сведения включались в адаб в подкрепление того или иного утверждения, то следует ожидать, что метод адаба будет сознательно применен к истории. Это сделали Иа'куби и особен­ но Мас'уди, заслугой которого является то, что он, как и пер­ вый из упомянутых авторов, выходит за границы ислам­ ского мира и в первый и почти .в последний раз пытается про­ будить интерес читателей к истории Франции. Оба эти автора были шиитами.

Я не могу и дальше пользоваться тем, что мне известны

рокой, чем Ибн Кутайба, другой имам культуры и словес­ ности.

Пока Джахиз возбуждал дух любознательности, открывал дорогу знаниям извне, лишь несколько ограничивая масштабы их проникновения и стараясь предупредить опасность со сто­ роны Персии, пока Джахиз призывал своих единоверцев к раз­ мышлению и ничего не принимал на веру, придав процессу ис­ следования почти современный вид, Ибн Кутайба, который был моложе его по меньшей мере на полвека, раз и навсегда за­ явил, что арабы являются хранителями мудрости и распола­ гают решающими доказательствами'и, следовательно, вся куль­ тура должна вращаться вокруг того, что дали сами арабы, т. е. Корана, арабского языка и поэзии. После этого уже легко было сказать, что все проблемы уже раз и навсегда решены, пол­ ностью отказаться от духа поиска и составить реестр знаний,

75

подлежащих заучиванию. Чтобы не быть обвиненным в пристра­ стии, я процитирую всего лишь несколько строк из диссертации Микэля: «Если Ибн Кутайба смог предстать серьезным челове­ ком на фоне некоего карикатурного шута (разумеется, речь идет о Джахизе), дискредитации образа которого он сам спо­ собствует, то лишь потому, что, по сути дела, он противопоста­ вил беспокойству и нервозности 'поисков Джахиза совершенную в своей упорядоченности конструкцию, созвучную потребностям встревоженного мусульманского сознания, расшатанного пер­ выми признаками временных неудач и зрелищем духовного раз­ брода. Будучи религиозной, политической, моральной и куль­ турной программой, произведение Ибн Кутайбы найдет в этих обстоятельствах свое оправдание и свое величие. Это сознание тяготело не к предельно полному знанию, как считает уко­ ренившаяся традиция; скорее наоборот, оно тяготело именно к этой конструкции, являвшейся синонимом связанности и скован­ ности, в которую Ибн Кутайба замыкает нового человека».

Действительно, адаб Ибн Кутайбы надолго сформирует но­ вого человека, обремененного давящим грузом обостренной ре­ лигиозности, скованного рамками навязчивой традиции.

Если человеческий дух, как считает Фрэнсис Бэкон, есть па­ мять, воображение и рассудок, то адаб Джахиза был его пол­ ный представителем, исчерпывающим и совершенным, посколь­ ку он обращался к рассудку и памяти и призывал воображе­ ние способствовать усовершенствованию стиля. Этот адаб, ко­ торый должен был одновременно поощрять как приобретение пассивного знания и обогащение познания разумным, рацио­ нальным исследованием, так и усилия с целью создания определенной эстетики, к тому времени уже разработанной, бу­ дет после Ибн Кутайбы стремиться скорее сформировать хоро­ шего кади, хорошего секретаря, хорошего светского человека, короче говоря, хорошего мусульманина, придавая значение лишь памяти. Другими словами, дверь иджтихада, широко распахну­ тая Джахизом, будет захлопнута Ибн Кутайбой, и открыть ее смогут лишь немногие, обладающие разумом, отказывающими­ ся склониться перед принудительным обезличиванием. Память вообще останется центральным элементом психологии мусуль­ манина. Воображение будет направлено вне пределов мистики лишь на поиски в области формы, да и там оно очень скоро войдет в стандартные рамки. Сокровища разума станут приви­ легией маленькой элиты мыслителей, которые в конечном счете уже не будут мусульманами.

С h. Ре Hat. Variations sur le thème de l'adab.— «Correspondance d'Orient. Etudes». Bruxelles, vol. 5—6, 1964, c. 19—37.

Р. Блашэр

НЕКОТОРЫЕ СООБРАЖЕНИЯ ПО ПОВОДУ ФОРМ, ПРИСУЩИХ ЭНЦИКЛОПЕДИЗМУ В ЕГИПТЕ И СИРИИ В ПЕРИОД с VIII/XIV по IX/XV в.

Однажды уже, начиная с III/IX в., арабо-исламский мир при культурном лидерстве Ирака продемонстрировал свою способ­ ность к созданию гуманизма, связав его с созданием энциклопе­ дизма. Подталкиваемый плодотворным соперничеством суннит­ ского квиетизма и динамичности шиизма исмаилитского толка, мусульманский Восток являл собой воодушевляющее зрелище мира, готового ежедневно идти навстречу неизвестному во все­ ленной К

Возрождение наиболее традиционного ислама во времена Сельджукидов, ожесточенная борьба сначала против коалиции крестоносцев, затем против нашествий монголов, безвозвратная потеря Багдада, бывшего культурным центром в течение почти 500 лет, привели к упадку, а затем и к исчезновению этого первого энциклопедизма там, где он зародился. Однако уже с VII/XIII в. основной очаг культуры начал перемещаться, и Ка­ ир, провозглашенный столицей империи и остававшийся ею в те­ чение более двух ееков, принял на себя в конечном счете эту славную и трудоемкую миссию. Тем не менее, как и следовало ожидать, этот энциклопедизм имел по сравнению со своим предшественником ряд отличительных черт, анализ которых мо­ жет дать интересные результаты.

Чтобы понять развитие этого энциклопедизма во всей его сложности, необходимо прежде всего не изолировать его от всего гуманистического движения, частью которого он являлся. Необходимо напомнить, что этот процесс с самого начала был отражен в различных исследованиях, трудах и других произ­ ведениях, которые стимулировали этот процесс и придавали ему завершенность. Таковы, например, словарь Иакута, посвя­ щенный топонимике мира, известного к VII/XIII в., а также сло­ варь этнической ономастики ас-Сам'ани, биографические ком­ пиляции Ибн Хаджара ал-'Аскалани, ас-Сафади, аз-Захаби и множество других. К ним относятся также биографические мо­ нографии, рассказывающие о столицах Ближнего Востока, типа «Тарих Багдад» ал-Хатыба ал-Багдади, и, наконец, антологии, типа «Иатимат ад-дахр» ас-Са'алиби, пополнявшиеся от поко-

77

ления к поколению вплоть до конца того отрезка времени, ко­ торый мы рассматриваем. В своей совокупности эти произве­ дения, зачастую значительные по объему, представляли для: ученых, эрудитов, писателей и государственных чиновников не­ обходимый рабочий инструмент. Они также накопили материал,, на базе которого синтез был необходим и возможен. Возможно,, масштабы данной «литературы» вызывали беспокойство среди: ведущих умов этого периода. Часто, вероятно, возникал вопрос,, может ли то или иное культурное наследие быть передано, со­ хранено и изучено при отсутствии условий, достойных того ува­ жения, которое оно вызывает. Эта тревога, какой бы смутной: и неопределенной она ни была, не могла не сыграть роли, бла­ гоприятствующей возникновению энциклопедизма, который пред­ ставлялся действенным средством передачи того главного и цен­ ного, что следовало сохранить и передать будущим поколениям.. Еще один фактор мог сыграть свою роль: в этой части мира, такой беспокойной и неустойчивой, каким был Ближний Восток: в рассматриваемый нами период, можно было там и здесь об­ наружить интеллектуальные течения, вызывавшие образ мыс­ лей и стиль выражения, не вполне соответствовавшие арабоисламской традиции и ее основным требованиям.

Как и следует ожидать, энциклопедизм в данную эпоху мо­ жет обрести форму только в связи с интеллектуальной деятель­ ностью, главные очертания которой освещены были выше.

Прежде всего эти аспекты, составляющие собственно era специфику, представлены ограниченным числом ученых. В хро­ нологических рамках, охватывающих немногим более двух сто­ летий, мы можем выделить пять имен, которые затем распа­ даются на две группы, где для каждой характерна некая ин­ теллектуальная общность.

Первую из них образуют: ан-Нувайри, ал-еУмари и ал-Кал- кашанди. В самом общем смысле можно утверждать, что эти: трое были идеальными представителями класса писцов. Дейст­ вительно, все трое были сыновьями или родственниками чинов­ ников, занимавших высокие посты и обладавших несомненной осведомленностью в делах администрации султанов-мамлюков. Сами они тоже сделали административную карьеру и занимали ответственные должности. Процесс их интеллектуального и про­ фессионального становления с самого начала был ориентирован на то, чтобы выполнять служебные обязанности и функции, тре­ бующие умения видеть проблему глубоко и точно, в свете опре­ деленных общих установок. Находясь на самом верху иерархии,, постоянно выполняя приказы руководителей мамлюкского го­ сударства, каждый из них должен был принимать решения и контролировать их исполнение. Их деятельность требовала от них двух качеств: эффективности и быстроты. Для них было на­ стоятельной необходимостью иметь под рукой подсобные сред­ ства, которые позволили бы им без промедления отреагировать

78