Фильштинский И.М. (сост.) - Арабская средневековая культура и литература. - 1978-1

форм, сложившихся в древнеарабской словесности, обновления, которое наверняка было навеяно не ригоризмом, а любовью к искусству, более развитым эстетическим чувством в сочетании с возникавшими в обществе сложными и тонкими социальными запросами. Подчеркнем, что хотя новые литературные течения аббасидского периода и та полемика, которую эти течения вы­ звали, решительно отказались от мифа о джахилийе, совпадая в этом с тенденциями благочестивого мусульманства, они не только не отвергли гуманистический идеал, связанный с джахи-

столько противопоставление «старой» и «новой» поэзии, сторон­ ников древности и модернистов, сколько, повторяем, противо­ поставление мурувва и дин, антропоцентрического гуманизма и теоцентрической религиозности, арабской поэзии и мусульман­ ской святости, которое нам сейчас ясно видно, но которое в то время никто не осмелился четко сформулировать. Строго гово­ ря, не сравнимое ни с чем Откровение с его и'джазом, которое считалось даже формально совершенным, должно было обесце­ нить и сделать невозможной всякую другую попытку художест­ венного выражения; и на самом деле, теолог и образованный литератор X в. ал-Бакиллани, предпринявший разбор стиля Ко­ рана (и'джаза), подверг столь же тщательному критическому рассмотрению древнего поэта Имруулкайса и «нового» поэта ал-Бухтури. К счастью для человечества, поэзия никогда не уми­ рала и противостояла любым, даже самым враждебным напад­ кам, как теологическим, так и философским, как выраженным, так и скрытым.

В чисто литературных терминах стремление новой аббасидской школы консолидироваться против древней традиции, не­ сомненно, представляет собой самый интересный эпизод в исто­ рии арабской литературы классического периода. Оружие, кото­ рым велась эта борьба, и победа этого направления, достигну­ тая постепенно в течение X в., составляют предмет рассмотрения в работах Гольдциера. Начиная с Ибн Кутайбы, который остался на полпути между верной исторической интуицией («Ни один век не имеет поэтической монополии, всякая древность в свое время была современностью») и давящим грузом традиции (запрет «новым» поэтам приспосабливать канонизированную касыдную форму к новым условиям жизни), вплоть до магрибской школы ал-Хусри и Ибн Рашика и до талантливого Ибн ал-Асира, мы всюду можем проследить процесс освобождения литературы от ига классицизма, доходящего до утверждения превосходства «новых» поэтов (мухдасун) над всеми почитае­ мыми поэтами (фухул) древности. Но этой победе в области критики не соответствовала подлинная и сколько-нибудь дли­ тельная победа на практике, которая привела бы к полному

разрушению канонизированных форм. Уже отмечалось в кри­ тике, что в значительной степени благодаря творчеству ал-Му- танабби (ум. в 965 г.) новый, носящий черты манерности клас­

окончательному окостенению. Давно известно, до какого упад­ ка дошла эта поэзия, по крайней мере на Востоке, после тысяч­ ного года, а новейшие исследования о поэтах менее значитель­ ных периодов лишь подтверждают это, о чем свидетельствует написанное Рикаби исследование о творчестве аййубидских поэ­ тов. Обновление поэтического стиля и усилия критиков вели­

Отныне индивидуальные особенности — в восточных литерату­ рах всегда несколько сомнительные и подверженные нивелиров­ ке под давлением традиции — становятся совершенно неразли­ чимыми; лишь одинокая фигура Абу-л-'Ала ал-Ма'арри (ум. в 1058 г.), склоненного над своими трудами, порой — может быть, умышленно — противоречивыми и неясными, но в которых, од­ нако, автор отдает весьма ощутимую дань традиции, высится на горизонте этого века упадка, являя собою единственное ис­ ключение.

После того как борьба, происходившая в аббасидский пе­ риод, закончилась таким образом, средневековая арабская поэ­ зия на всем Востоке закостенела на века. Честь привнесения некоторых новых элементов как в форму, так и в содержание этого литературного «единства», ставшего сейчас ужасающе монотонным, принадлежит, бесспорно, Северной Африке и Испа­ нии. Помимо всего прочего, следует отметить, что опыт «новых» поэтов на Востоке, быстро стертый доминирующим неокласси­ цизмом, по-видимому, значительно дольше сохранял свое воз­ действие на Западе через имеющие большую ценность александринизм и традицию малых форм. Это воздействие еще более усиливается благодаря антологиям, составленным Ибн Бассамом, Ибн Хакамом и др., и увековечивает на Западе новый стиль Ибн ал-Му'тазза (ум. в 908 г.), ал-Санаубари и других «новых» поэтов Ирака и Сирии. Но Запад внес в средневеко­ вую арабскую поэзию два великих новшества, выходящих за пределы этой, более ярко выраженной, чем на Востоке, привер­ женности «новой школе»,— это строфическая форма и употреб­ ление народного языка, мувашшах и заджалъ, стоящие сейчас в центре внимания исследователей арабской и романской поэзии. Андалусское происхождение строфической поэзии, как бы смут­ ны ни были имена и даты, с которыми связано ее возникнове­ ние, в то же время подтверждается всей мусульманской исто-

20

рико-литературной традицией. Каковы бы ни были ее возмож­ ные, но весьма сомнительные восточные предшественники, от­ ход Слепца из Габры или какого-то другого поэта, кто бы он ни был, от моноримной касыды и применение более гибкой стро­ фической формы со множественной рифмой, являло собой не­ что большее, чем чисто метрическое новаторство. Свежая кровь побежала после этого по венам старой поэзии аравийской пу­ стыни. В противоположность старой касыде с ее закрепленной схемой в поэзию вошли не только свободные отрывки любовно­ го, описательного и вакхического характера (кыт'а) «новых» поэтов, но и новый тип творчества, который игрой строф, ослаблением правил классической поэзии и тенденцией к .употреб­ лению народного языка уменьшил угрожающе увеличивавшийся в мусульманском обществе средних веков разрыв между искус­ ством и жизнью. Диффузия новых художественных форм из Магрйба, где они возникли, вновь стимулировала быстрое и не­ прерывное циркулирование арабской культуры. Неизвестно кто

самым значительным, хоть и не единственным и не первым из мастеров заджаля). Это самое смелое реалистическое начина­ ние в средневековой арабской поэзии со всеми теми лингвисти­ ческими, литературными и общественными последствиями, ко­ торые мы сейчас анализируем. Оно, однако, не привело к вы­ свобождению литературы образованного сословия арабоязычного мира за рамки классического языка и классических форм. Как видно на многих примерах (в Палестине появилась копия дивана Ибн Кузмана, Ибн Сана ал-Мулк написал небольшой трактат о мувашшахах, в антологиях появляются заджали «во­ сточных» поэтов ал-Хилли и ал-Хамави), арабский Восток про­ являл большой интерес к этим магрибским новациям, но, будучи во власти предубеждения против употребления в литературе народного языка, не осмелился воспринять их полностью — так, по крайней мере, обстояло дело с формой заджаля. Ценное но­ ваторство поэтов Андалусии не произвело, таким образом, того революционизирующего воздействия, которое оно могло бы про­ извести, если бы подняло до уровня литературы арабские диа­ лекты за пределами Магрйба. Таким образом, в позднем сред­ невековье разрыв между литературным и разговорным языком увеличился еще более и был закреплен навечно.

Рассмотрение эволюции (или инволюции) арабской про­ зы, хотя оно и шло иным путем, приводит нас к аналогичным заключениям. Арабская проза, отсутствовавшая в литературном обиходе доисламских времен — во всяком случае, нет доказа­ тельств ее существования в тот период,— впервые заняла почет-

<21

ное место с появлением Корана и старейших хадисов (которые были историческими и нормативными) и распространилась по всему арабскому миру столь же быстро, как и поэзия. Священ­ ная книга, естественно, занимала особое место, каковы бы ни были ранние и кощунственные попытки ее имитировать. Но раз­ витие светской прозы в деятельности куттабов при Омаййадах и Аббасидах привело к созданию в первые два века хиджры классической арабской прозы, развивавшейся так же, как и

велико было единство всей арабо-мусульманской культуры от центра до периферии, всей этой литературы адаба на арабском языке, подвергавшейся влияниям великих иноземных культур — эллинистической, иранской и индийской. То значительное фор­ мальное новаторство, которое имело место в арабской прозе, восходит не к каким-либо ее местным разновидностям, а ско­ рее к возникшей в IX в. и, к сожалению, одержавшей победу в словесном искусстве прециозной манере. Современная арабская критика пыталась отнести эту порчу простой, ясной и гибкой прозы первых двух веков за счет «персидского влияния». Сей­ час хорошо известно, что такого типа изысканная проза была столь же широко, даже чрезмерно, распространена в области функционирования иранской литературы, но все же, по-види­ мому, нельзя искать источник зла исключительно или главным образом в Персии. На самом деле происхождение макамы при­ писывается арабу Ибн Дурайду, в изысканном стиле изображав­ шему сцены из бедуинской жизни. Арабами и по крови и по культуре были Ибн Нубата (ум. в 984 г.) и ал-Хваризми (ум. ок. 1000 г.), ал-Хамазани (ум. в 1008 г.) и ал-Харири (ум. в 1122 г.)—эти великие виртуозы садж'а, которые превратили литературу адаба в игру и головоломку. Начиная с Ибн Хаййана (ум. в 1076 г.) и до Ибн Бассама (ум. в 1147 г.), арабами были все те «западные» прозаики, которые писали в новом сти­ ле, втискивая в игру слов и ритмические периоды любой, хотя бы и самый значительный и серьезный исторический и литера­ турный материал. Даже если мы признаем возможность какогото иностранного влияния, невозможно не рассматривать изы­ сканную прозу как самопроизвольную деградацию той прису­ щей семитской словесности склонности к параллелизму и к рит­ му, которая проявлялась уже в древних хутба, которая спора­ дически и в умеренной форме сказывается у великих прозаи­ ков VIII и IX вв. и которая до того разрослась у их преемни­ ков, что утопила все содержание в словесной музыке. После тысячного года только научная, философская и религиозная проза или сухая хроника, не претендующая на принадлежность

22

бы потом вернуться в Персию в неизбежном одеянии изыскан­ ной прозы. Но ярче всего единство и различие средневековой арабской культуры видно, как известно, в странствиях новелл «Тысячи и одной ночи». На этом классическом памятнике ми­ ровой литературы лежит единообразный мусульманский покров, под которым современная критика выделяет в огромном мате­ риале различные арабские и неарабские слои. Прежде всего прослеживаются аббасидская стадия и еще более явная еги­ петская стадия, которая придала прославленному собранию его окончательную форму; вместе с тем критика также выявляет линии, уводящие за пределы арабского мира: явные следы отда­ ленного персидского происхождения и, что еще более удиви­ тельно и наводит на различные предположения, следы эллини­ стической культуры, показанные в последних работах Грюнебаума. Именно с этими линиями могут быть соотнесены не только те элементы, которые были обнаружены в «Синдбаде-мореходе», но также и большая группа любовных новелл, которые и по интриге, и по стилю, и по экспозиции напоминают известные образцы александрийских романов.

Арабская литература в своем многовековом развитии и на всей огромной территории своего распространения существовала при взаимовлиянии двух, иногда гармонировавших друг с дру­ гом, а иногда противоборствовавших элементов: национального, местного, гуманистического при всей своей интеллектуальной простоте элемента, который был в то же время замкнутым и исключительным в своей национальной гордости, и второго, ре­ лигиозного, межнационального, универсалистского элемерта, благодаря этим качествам открытого для контактов и взаимо­ обмена с другими цивилизациями. Сосуществование этих двух элементов, по нашему мнению, придает арабской литературе весь присущий ей размах, всю широкую гамму интересов, со­ здает ее приоритет в мире ислама, самым непосредственным и действенным выражением которого она всегда была и остается поныне.

На протяжении первых двух веков хиджры (практически до середины IX в. н. э.) ислам не знал никакой другой литературы, кроме арабской. Появление примерно в это время неоперсид­ ской литературы имело значение не только для истории Ирана, таким образом утвердившегося в своем национальном своеобра­ зии хотя бы в языковой сфере, но и для всей мусульманской ци­ вилизации, которая тем самым начинает пробовать новые сред­ ства выражения, помимо существующих на материнском языке этой культуры. Быстрый и блестящий расцвет этой второй ис­ ламской литературы представляет интерес не только с литера­ турной, но также и с социальной и религиозной точек зрения, ибо расцвет персидской литературы впервые разрушает нераз­ рывную связь между арабизмом и исламом и открывает новые возможности духовного самоутверждения неарабских мусуль-

Ш

манских народов. Широко известный факт, что религиозные, юридические и философские науки в Персии в течение долгого времени разрабатывались на арабском языке, имеет здесь вто­ ростепенное значение; важно то, что при этом использовались соответствующие литературные и художественные средства, подходящие для выражения иного этоса, особого национального характера, чего-то большего, нежели иноязычный «вариант» в пределах общей мусульманской культуры. Оперируя термина­ ми нашей проблемы, мы можем сформулировать следующий во­ прос: в чем заключалось то новое, что неоперсидская литерату­ ра внесла в исламскую цивилизацию, что она заимствовала в арабской литературе, что продолжила, что модернизировала и в чем ее оригинальный вклад, обусловленный ее специфически­ ми этническими и культурными предпосылками?

Конечно, нельзя недооценивать того, сколь многим персид­ ская литература обязана своей предшественнице — арабской литературе, которая, так сказать, ввела ее в сферу ислама; что­ бы убедиться в этом, достаточно подчеркнуть известное лингви­ стическое явление постепенного и непреодолимого проникнове­ ния в персидский язык совершенно чуждых ему структур из арабского словаря и даже из арабской фразеологии. На сме­ ну языковой целостности, присущей эпосу и, в несколько мень­ шей степени, древней лирической поэзии, на смену тому отвра­

шло массированное проникновение в персидский язык арабской лексики, которой предстояло придать и которая и сейчас при­ дает этому языку смешанный характер. При этом арабская ли­ тература передала Персии не только часть своего лексического запаса, но также литературные жанры и нормы, стилевые темы и модели, метрику и риторику, научную и поэтическую термино­ логию. В отношении любовной и куртуазной лирики в ее пер­ воначальном виде самые элементарные хронологические сопо­ ставления заставляют нас пересмотреть традиционную точку зрения, объясняющую «иранским влиянием» рождение арабской поэзии мухдасун времен Аббасидов, и, наоборот, усмотреть в этой поэзии образец, воспринятый персидскими придворными поэтами Хорасана и Мавераннахра. Предпринятое 20 лет то­ му назад Даутпотом исследование показало, до какой степени эти придворные поэты следовали традиционным арабским об­ разцам (прежде всего насибу, иногда даже архаическому на­ сибу бедуинской поэзии). Точно так же и образы и концепции бади* эпохи Аббасидов появляются в более или менее удачных имитациях на персидском языке. Естественно, что за возник­ новением неоперсидской литературы последовало взаимовлия­ ние этих двух литератур, сосуществовавших в пределах одной, часто двуязычной, культуры, но это не помешало более зрелой

.25

арабской поэзии предложить первоначальные образцы только что возникшей неоперсидской литературе. Тем временем даже в этой сфере персидская литература, конечно, не ограничива­ лась рабским подражанием и сразу стала вводить новации как в форму, так и в содержание (создание автономной газели, по­ следовавшее за выделением из касыды традиционного насибау создание формы рубай, на которой суждено было навеки остать­ ся отпечатку персидского гения, и формы маснави, сразу же освященной эпосом). Точно так же персидская литература вдохнула новую жизнь даже в самые общеизвестные жанры (вакхическая тема и гномико-пессимистическая тема, обе до­ ведены до высокого совершенства Хаййамом), благодаря велико­ лепию быстро стилизовавшегося набора образов и языку, кото­ рый не менее быстро достиг подвижности и гармонии, не знаю­ щих себе равных.

И все же не лирической, не куртуазной и эротической поэзией, а, как это всякому известно, героическим и романтическим эпо­ сом мусульманская Персия внесла свой наиболее самобытный вклад в мировую литературу. Арабская муза вдохновляла пер­ сов во всех других сферах жизни, но здесь она оказалась бес­ сильна, и в этой сфере иранский дух действительно черпал из собственных источников и создал совершенно оригинальные творения, ни в малейшей степени не восходящие к образцам и произведениям старшей литературы ислама. Даже воздержи­ ваясь от эстетической оценки этих писателей, мы не можем не признать, что Фирдоуси (ум. ок. 1020 г.) и Низами (ум. в 1203 г.) в своих поэмах, ставших выдающимися образцами для персидской литературы и для всех тех, кто ими вдохновлялся,

несомненно, оригинальной нотой в оркестровке мусульманской литературы. Но только при совершенно абстрактном рассмот­ рении этих поэм можно не заметить тех нитей, что соеди­ няют Фирдоуси и Низами со средневековой мусульманской ци­ вилизацией, на которой они оба были воспитаны и печать ко­ торой более или менее ясно проступает в их творениях. Поэму «Шах-наме» называли то языческой, то зороастрийской, и, дей­ ствительно, ее содержание совершенно не связано с исламом, а эмоциональная приверженность героическому и далекому ми­ ру, который поэт воспевает в этой поэме, вполне искренна. Но при этом верно и то, что социальная и культурная дейст­ вительность уже исламизированного Ирана порой просвечивает

вовать, что все эти поэмы, хоть и в разной степени, проникнуты мусульманской культурой и мусульманским благочестием. Эти краткие замечания делаются в ответ на проявившуюся в рабо-

26

тах некоторых историков персидской литературы тенденцию отделить создателей эпической и романтической персидской поэзии от окружавшей их общественной и религиозной атмосфе­ ры и сделать их поборниками «арийской» традиции, которая, ес­ ли она вообще существовала в чистом виде в Персии, погибла вместе с Сасанидским государством и его цивилизацией (я дол­ жен упомянуть здесь моего известного соотечественника Итало Пицци). Отпечаток, наложенный исламом на народ, никогда впоследствии не стирался, его в не меньшей степени несут на себе и великие персидские поэты, даже когда они разрабатывают материал доисламский и неисламский.

Персидской литературе 'предстояло внести и другой, еще бо­ лее непосредственный и плодотворный вклад в исламскую ду­ ховность своей мистической поэзией, когда она, вступив в этой сфере в соперничество с арабской литературой и следуя свое­ му гению, вскоре превзошла свою предшественницу и изобрета­ тельностью, и разнообразием описаний, а возможно, и духовной глубиной. Лирическая поэзия—нравоучительная басня и мисти­ ческая медитация — вот то поле, на котором две великие ис­ ламские литературы померились силами, и пальма первенства в этом единоборстве, несомненно, принадлежит иранской литера­ туре. Рожденный в арабском мире суфизм, насчитывающий сот­ ни арабских теоретиков, духовидцев и святых, так и не нашел на арабском языке выражения ни в чем, кроме так называе­ мой «лирики», трудной для понимания и напыщенной, за един­ ственным исключением немногих, но незабываемых стихов алХалладжа (ум. в 922 г.), и весьма богатого наследия суфиев аске­ тического тол,ка, представляющего умеренную литературную ценность. Лишь персидский гений вызвал расцвет поэзии му­ сульманского мистицизма, принесший ей пышную славу. В этой поэзии присущий иранцам дар к повествованию и дидактичное™ сочетается с энергией напряженной эмоциональности и со сме­ лостью не знающих удержу эзотерических медитаций. Отсюда

сидском поэтическом небосводе. Голос исламского суфизма зву­ чит несравненно более привлекательно и убедительно в творе­ ниях этих персов, нежели в необъятной аскетико-мистической арабской литературе, от суровых речений Хасана ал-Басри до трудных для понимания касыд Ибн ал-Фарида. Все великие умы Запада, искавшие путей к этому аспекту мусульманской духовности, от Гёте до Гегеля, избирали себе гидами не араб­ ских аскетов или ученых, но названных нами великих персид­ ских поэтов.

В благодарность— если это можно считать благодар-

27

ностью — за ее вклад в религиозную поэзию ислама персидская поэзия на протяжении этих веков получила от арабской семена

Иранский литературный гений, по-видимому, имел предрасполо­ жение к этой болезни, судя по тому, как легко она охватила его, лишив персидскую прозу изначальной яркости и свежести и дове­ дя ее до того состояния неорганического смешения разнородных элементов, из которого она начала высвобождаться, и то не без трудностей, только в наше время.

Заканчивая беглые замечания о вкладе Персии в исламскую культуру классического периода, следует сказать, что этот вклад, как нам представляется, заключается в некоторых са­ мобытных явлениях в светской литературе (эпос и иные повест­ вовательные жанры) и в интенсивности и блеске религиозного выражения (суфийская поэзия). Из области прозы, но скорее научной, чем художественной, мы могли бы упомянуть произ­ ведения великих историков монгольского периода, которые зна­ чительно превзошли своих арабских современников.

В силу вполне очевидных географических и языковых при­ чин персидская литература оставалась чуждой западному ис­ ламу, в то время как, начиная с XIII в., она оплодотворяла ду­ ховную жизнь, исламских народов на восток от Средиземного моря. Три этнические группы подвергались религиозному и куль­ турному влиянию ислама через персидское посредничество: ин­ дийцы, монголы и тюрки. Но только среди последних (оставляя в стороне не слишком значительную литературу Индостана) персидское влияние проявилось на их собственном языке или языках. Группа тюрко-исламских литератур, в первую очередь чагатайская и османская, гораздо непосредственнее основыва­ ется на персидских образцах, чем персидская на арабских; эти литературы не добавляют к своему образцу ничего нового ни

вдуховном отношении, ни в форме, в то время как персидский вклад в общеисламское наследие, как мы видели, был весьма значителен. В действительности тюрки также имели свой соб­ ственный грубоватый, но могучий фольклор, который они пере­ носили с места на место, мигрируя из сердца Центральной Азии, но исламизированные тюрки сразу подпали под воздействие двух великих, вполне сложившихся и утонченных мусульман­ ских литератур, особенно персидской, и, в отличие от арабов iwiepcoB, почти полностью отошли от доисламской предыстории

всвоей словесности. Немногие сохранившиеся памятники тюрк­ ского эпоса и фольклора, подобные недавно заново изученному «Деде Коркут», резко отличаются от обычного потока исла-

значительные произведения, относящиеся к периоду Караханидов в Центральной Азии.), непосредственно опиралась на иран-

28