Фильштинский И.М. (сост.) - Арабская средневековая культура и литература. - 1978-1

в хронологическом отношении материале. Статья посвящена одной из культу­ рологических проблем позднего средневековья, времени, слабее всего изучен­ ного в научной литературе.

ных достижений, в первую очередь Египта и Сирии. Войны с монголами и крестоносцами, разрушение Багдада и потеря (хотя бы и временная) в ре­ зультате крестовых походов части Сирии и Палестины особенно остро поста­ вили вопрос о необходимости сохранения накопленных научных знаний, угро­ за потери которых столь ярко была проиллюстрирована трагической судьбой культурных ценностей в восточных областях империи. Практическая потреб­ ность развивающегося феодального общества в подготовке образованных чи­ новников диктовала необходимость создания больших компендиумов — обобщающих работ, которые бы включали всю совокупность знаний, накоп­ ленных в странах мусульманского Востока за много столетий. Вместе с тем собранный обильный фактический материал нуждался в систематизации и обобщении.

Анализ результатов деятельности составителей универсальных энцикло­ педических справочников по всем областям знаний Блашэр основывает на тру­

но справляться с возложенными на них обязанностями, каждое из этих со­ чинений, как показал Блашэр, имело и свои специфические черты.

В то время как «Нихайат ал-араб фи фунун ал-адаб» ан-Нувайри есть прежде всего собрание нужных адибу известных фактов, сочинение ал-тУмари «Масалик ал-абсар фи мамалик ал-амсар» — образец критического отношения к

В отличие от энциклопедий ан-Нувайри и ал- 'Умари, адресованных до­ вольно широкому кругу читателей и продолжающих традицию литературы адаба, сочинение ал-Калкаша,нди имело более узко-практическое назначе­ ние—подготовить образованного чиновника. Содержание его повторяет уже известный по другим источникам материал, и в нем нет критического осмыс­ ления фактов.

Статья французского востоковеда-исламоведа Л. Масиньона «Методы ху­ дожественного выражения у мусульманских народов», как и статья Грюнебаума «Литература в контексте мусульманской цивилизации», посвящена выявлению влияния, которое мусульманское мировоззрение оказало на ис­ кусство исламизированных народов. Однако, в отличие от Грюнебаума, Масиньон все внимание сосредоточивает на установлении некоторых черт худо­ жественного сознания, присущих всем формам мусульманского искусства. И хотя многие его выводы могут вызвать у специалистов серьезные возра­ жения, частные наблюдения такого крупного знатока исламской средневеко­ вой культуры представляют большой интерес.

Масиньон полагает, что определяющим фактором, формирующим отно­ шение мусульман ко всем формам искусства (архитектуре, изобразительному искусству, музыке, поэзии), явился «постулат мусульманской метафизики», состоящий в том, что мир иллюзорен и преходящ и что только бог имеет постоянное бытие. В каждое из мгновений бог воссоздает мир заново, и по­ этому время для мусульманина не имеет протяженности, оно — цепь мгно­ вений, ;которая в любое время по воле бога может быть прервана. Отсюда проистекало, по мнению Масиньона, своеобразное отношение арабов к искус­ ству. Для них, в отличие от язычников-греков, материальный мир не был пре­ красен, он рационалистически рассматривался как совокупность многократно

$

повторяющихся актов божественного творения, каждый из которых служил новым доказательством всемогущества бога. Природа представлялась сово­ купностью атомов, из которых, как из кубиков, бог творил мир, а жизнь — предопределенной богом цепью событий.

Сразу же отметим, что указанная Масиньоном черта мусульманского ми­ ровоззрения может быть отнесена ко всему средневековому обществу. Одна­ ко, несомненно,— и тут Масиньон прав,— идея, что мир прекрасен, ибо несет на себе отпечаток божественной воли, была свойственна средневековой Европе

и человека в Европе. Представление же об иллюзорности мира скорее ха­ рактерно не для ортодоксального суннитского ислама, а для мусульманского мистицизма, труды теоретиков которого хотя и оказали на мусульманское ис­ кусство значительное влияние, но в его развитии решающей роли не играли.

Представление о преходящем характере всех форм бытия, по мнению Ма­ синьона, породило стремление мусульманского художника к изображению мира в состоянии непостоянства, в движении к исчезновению, а страх перед возрождением языческих представлений побуждал его лишать каких-либо жизненных признаков рисуемый вещный мир. В мусульманском искусстве речь идет не о придании отвлеченным идеям жизни с помощью образа, не о создании художественного подобия жизни (это означало бы, будто худож­ ник стремится присвоить себе роль творца, что достойно всяческого осуж­ дения), а о низведении живого к неодушевленному. Поэтому сравнение в арабской поэзии всегда строится по нисходящей, от человека к животному и мертвой природе. Метафора не должна вызывать эмоций, она лишь должна помочь вспомнить существо или предмет — быть его символом, ибо говорить о вещи, по понятиям мусульманского художника, не значит ее оживить, но лишь о ней напомнить. Поэтому все мусульманское искусство — скорее про­ дукт деятельности ума, чем чувства.

Мысль Масиньона об условном характере средневекового искусства (сформулированная, правда,' в иных терминах) представляется верной. Сле­ дует лишь помнить, что и условное искусство «вызывает эмоции» и что изоб­ ражение жизни в условных символах вообще характерно для всякого сред­ невекового художественного сознания.

Интересны наблюдения Масиньона над различными видами искусства. Например, Масиньон отмечает такую особенность мусульманского изобрази­ тельного искусства, как стремление художника не создавать замкнутые за­ конченные формы, но дробить изображение на элементы. В этом исследова­ тель усматривает влияние мусульманского мировоззрения, склонного дробить время на «творимые богом» мгновения. Отсюда Масиньон объясняет «алгебрайчность» арабского искусства в противоположность «геометричности» гре­ ческого. В то время как античный сад — открытое пространство, символизи­ рующее стремление к покорению природы, восточный сад — замкнутое стеной пространство, своеобразный оазис в пустыне, место для размышлений и от­ дыхала не для «господства над миром». В художественных ремеслах (напри­ мер, при изготовлении ковров) мастер не стремится подражать природе, «чтобы говорить ее устами», а лишь старается ее символически обозначить. Музыка Мусульманских народов не знает гармонии и аккорда, и главное в ней — ритм и такт, ибо, как полагает Масиньон, главное для мусульманского музыканта — «выделить мгновение», поскольку, по его представлению, «дли­ тельности не существует, Она лишь искусственное сочетание мгновений, каж­ дое из которых бог творит по своему усмотрению». Таким образом, для Ма­ синьона средства художественной^ выражения всех видов искусства исламизированных народов находятся под влиянием мусульманского мировоззрения. Вероятно, общий вывод Масиньона может быть существенно поколеблен тем обстоятельством, что некоторые виды средневекового искусства мусульман­ ских народов сложились еще в доисламский языческий период (например, арабская поэзия), а некоторые возникли под большим влиянием немусульман­ ских народов и по характеру своему близки многим народам Востока (на­ пример, музыка).

10

Статья американского ученого Ф. Роузентала «Функциональное значение арабской графики» по своему содержанию и выводам далеко выходит за пределы простой характеристики способов изображения арабской живой речи письменными знаками. В качестве элемента арабо-исламской культуры письмо занимало важное место в религиозном и художественном сознании средне­ векового араба. Анализируя значение арабской графики как в историческом, так и в типологическом аспекте, Ф. Роузентал приходит к выводу, что особо уважительное отношение средневековых арабов к письму объясняется не пе­ режитком веры их предков в магическую его силу, но связано со значением, которое ислам придавал наличию в общине священных книг, где бы было за­ фиксировано «слово божие».

Однако письмо для средневековых арабов было не только объектом рели­ гиозного благоговения, но и формой художественного выражения. Доказа­ тельством этого, как справедливо отмечает Роузентал, может служить обилие

варабской поэзии образов, основанных на особенностях начертания арабских букв, чему автор статьи приводит, ряд примеров. И не случайно в средние века были столь популярны трактаты по каллиграфии у народов, пользовав­ шихся арабской графикой. Таким образом, старая мысль о том, что арабская каллиграфия была одной из форм реализации творческой энергии художников

вусловиях, когда религия накладывала запрет на многие формы изобрази­

тельного искусства, в работе Роузентала нашла дополнительное обоснование. В итоге арабская каллиграфия явилась неким синтезом конфессиональных и художественных потребностей. Придя на смену более примитивным формам фиксации речи покоренных арабами народов, арабская графика сделала гра­ мотность более доступной широким слоям населения халифата.

В настоящий сборник включена также небольшая заметка немецкого во­ стоковеда В. Каскеля «„Китаб ал-бади," и ее место в арабской поэтике и ри­ торике», содержащая краткую характеристику замечательного труда араб­ ского лоэта и филолога Ибн ал-Му 'тазза. Опираясь на изданный И. Ю. Крачковским текст «Книги о новом стиле», Каскель высказывает ряд соображе­ ний о характере' этого важнейшего литературно-критического сочинения и смысле отдельных его положений. В частности, представляется справедливым утверждение Каскеля о том, что в средние века научный подход к анализу стиля поэзии, равно как и характеристика отдельных стилистических фигур, первоначально были делом рук не филологов-лингвистов, а секретарей-лите­ раторов, от которых отдельные эстетические принципы восприняли и поэтыпрофессионалы. Заслуживает всяческого внимания мысль Каскеля о принци­ пах, на которых основывалось разделение в трактате Ибн ал-Му Чазза стили­ стических фигур на «бади*» и «махасин». По наблюдению Каскеля, к числу «украшений», в отличие от фигур, «бади*», Ибн ал-Му 'тазз относил стилисти­ ческие фигуры, которые не принадлежали по преимуществу новому времени, а встречались в равной мере и в новой и в старой поэзии.

Представляют интерес и размышления Каскеля о сочинениях более позд­ них представителей арабской литературно-критической мысли — ал-гАскари и Ибн Рашика. По мнению Каскеля, ал- *Аскари был более независим в своих суждениях (отметим, что в ' научной литературе его часто оценивают как простого компилятора) и не испытывал такого пиетета перед древними поэ­ тами, как Ибн Рашик, который в большей мере находился в плену схола­ стических схем и придерживался старых авторитетов.

образцами арабской доисламской поэзии. Исходя из теории Парри—Лорда, исследователей, установивших, что устная поэзия всегда бывает основана на использовании метрически и лексически устойчивых словосочетаний — фор­ мул, Монроу поставил перед собой задачу выяснить, в какой мере теория

Эксперимент Монроу увенчался, как нам представляется, полным успе­ хом. Выделив в древнеарабской устной поэзии формулы с высокой частот-

11

Ъостью в повторении и разбив их на четыре группы (формулы, формульные системы, структурные формулы и общепринятая лексика), Монроу исследовал статистическим методом частотность использования выделенных лексических стереотипов как в доисламской поэзии, так и в стихах крупных поэтов ис­ ламской поры и установил, что в древности они использовались в три раза чаще. Это позволило исследователю сделать вывод; что произведения, припи­ сываемые доисламским поэтам, не могли быть сфабрикованы образованными филологами и поэтами исламской поры, ибо «новые» поэты были не в состоя­ нии добиться свойственного их предкам совершенства в формульном изло­ жении своих мыслей. Они неизбежно вводили бы в свои поделки собственные образы и нарушали бы звуковой ритм стиха для достижения большей стили­ стической и смысловой выразительности.

Не довольствуясь доказательством подлинности древнеарабской поэзии, Монроу сделал также вывод о роли устойчивых формул и их последователь­ ного расположения в формировании арабской просодии. По его мнению, оби­ лие в древнеарабской поэзии синонимов и богатство поэтического языка обя­ заны не столько существованию многих племенных диалектов, каждый из ко­ торых вносил свой вклад в поэтическую лексику, сколько необходимости со­ гласовывать устойчивые формулы и словосочетания с определенным размером, что, в свою очередь, требовало широкой терминологической модификации, которая достигалась использованием в пределах одной формулы близких по значению слов. Стабильность в последовательности стереотипных формул в многочисленных вариантах и редакциях доисламской поэзии была естественна для коротких стихотворений лирического содержания, которые постоянно по­ вторялись рапсодами.

Одним из аргументов сторонников теории позднего происхождения древ­ неарабской поэзии был довод о присутствии в ней частых упоминаний Алла­ ха, клятв его именем и даже цитат из Корана. Однако все эти мусульманские реалии в языческой поэзии могут быть объяснены устным ее характером, ее способностью легко впитывать новые элементы, не порывая с традицией.

В результате Монроу делает окончательный вывод, что всю доисламскую поэзию следует считать подлинной, но сохранившаяся до наших дней ее часть есть не точная запись стихов, созданных в древности великими языческими поэтами, а их более или менее близкая версия, искаженная ошибками, допу­ щенными в результате устной передачи, в которой играла существенную роль «депаганизация», а также . усложненная традицией письменной правки. Про­ никновение в творческий метод доисламских поэтов через анализ структуры стиха —- необходимое условие при эстетической оценке доисламской поэзии.

Методика, использованная Монроу для анализа древнеарабской поэзии, позволяет выдвинуть ряд интересных идей и о характере средневековой араб­ ской поэзии. Средневековые арабские критики требовали от «новых» поэтов верности традиционным литературным мотивам, унаследованным от доислам­ ской поэзии. Средневековому поэту вменялось в обязанности говорить на старые поэтические темы (ма*ани), но обязательно в других выражениях (алфаз). Это, по мнению Монроу, привело к тому, что поэты научились соз­ давать свои собственные поэтические модели и опираться на них в большей степени, чем на формулы древних поэтов. Установив в стихах «новых» поэтов количественно большее число ненормативных стилистических единиц, Монроу сделал далеко идущий вывод, что стиль перестал быть коллективным и при­ нял индивидуальную окраску.

Однако сформулированный с такой категоричностью вывод Монроу нуж­ дается, как нам представляется, в известном уточнении. Особенность средне­ векового поэтического сознания была такова, что всякое новшество, если только оно получало всеобщую санкцию, становилось немедленно частью средневекового поэтического канона. Средневековая арабская поэзия унасле­ довала принцип нормативности от фольклора, и едва ли индивидуальные чер­ ты в творчестве средневековых поэтов в большей мере ощущаются на фоне средневекового стиля эпохи, чем индивидуальные особенности в творчестве каждого из древних поэтов на фоне формульной поэзии доисламского вре­ мени/ Вместе с тем полностью отрицать известный прогресс «индивидуального

12

Ф. Габриэли

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ В ЛИТЕРАТУРАХ ИСЛАМА

Под словом «ислам» в данном случае подразумевается вся мусульманская цивилизация, сложившаяся на основе веры в учение Мухаммада и распространившаяся с расселением арабов на территории от Центральной Азии до Атлантического океана. Хронологически эта цивилизация возникла в VII в. и просуще­ ствовала примерно до XVIII в., когда, став неплодотворной и утратив свою самостоятельность, вступила в кризисную фазу и под влиянием контактов с Западом претерпела существенные изменения. Нет никакого сомнения в том, что религия состав­ ляла не только общий знаменатель этой цивилизации, но ее ось и основу. Все остальные аспекты жизни — материальный и ду­ ховный, политический и литературный, экономический и соци­ альный — несут на себе отпечаток этой религии, окрашены в ее тона и развиваются под ее влиянием. Известно, что ислам но­ сит более тоталитарный характер, чем любая другая религия, он охватывает не только те стороны личности, которые связаны с религиозным сознанием, но всего человека целиком.

Однако вполне закономерно, исходя из этих посылок, по­ пытаться выделить, наряду с фактором религиозным, оказавшим влияние на все остальные, и другие компоненты, входящие в общую картину мусульманской цивилизации. Здесь мы собира­ емся говорить о литературе не как о чисто эстетическом элемен­ те— это привело бы нас к рассмотрению отдельных личностей, выступающих на фоне традиции,— но об изучении традиции как таковой или, вернее, о нескольких сменяющих друг друга и кон­ трастирующих традициях, в которых отражена антиномия «един­ ства и разнообразия в исламе» в сфере литературы. Эта анти­ номия бросается в глаза всякому, кто вступает в контакт с ис­ ламской цивилизацией, ибо за строго единым фасадом религии, закона и социальных обычаев угадывается и нередко просту­ пает то многообразие, обусловленное пространственными и вре­ менными факторами, которое составляет конкретную реальность в пределах абстрактной схемы, живой организм, скрытый за ус­ ловным обликом статуи. Конечно, уловить эту жизнь, эту тайную реальность, которая скрывается под монотонным единообразием внешних обликов,— весьма сложная и тонкая задача. В литера-

14

туре выискать скрытые под поверхностью традиции «индиви* дуальности» чрезвычайно трудно и практически невозможно. Гораздо легче, как мы собираемся сделать в этой статье, огра­ ничиться выявлением различающихся между собой и противо­ стоящих друг другу литературных традиций, свидетельствующих о разнообразии в пределах основополагающего единства той цивилизации, которую мы изучаем.

То обстоятельство, что автор ограничивается рассмотрением лишь самих противостоящих традиций, способствует также уменьшению его претензий в тех случаях, когда он распростра­ няет свои суждения за пределы одной литературы — а это, хо­ тя бы в принципе, приходится делать всякому, кто хочет изу­ чить данное явление во всем ареале мусульманской цивилиза­ ции. Еще одно, пожалуй, более серьезное оправдание такого подхода заключается в том, что во всем этом ареале в течение

языка и арабской литературы не кончилось даже тогда, когда они в течение времени утратили свое первостепенное значение,— так, по крайней мере, было в пределах указанного нами перио­ да. Поэтому, вероятно, арабисту легче говорить о тенденциях и 'контрастах «в исламе», чем иранисту или тюркологу, ибо арабская литература в силу ее соотношения с другими в про­ странстве и во времени, а также в силу интенсивности звуча­ ния и красок находится на первом плане рассматриваемой на­ ми картины. Арабист, говорящий в общих чертах об исламе, может, не теряя почвы под ногами, до некоторой степени пре­ небречь двумя другими ведущими литературами мусульман­ ского мира. Разумеется, это затрудняет его задачу, но всякий осведомленный человек знает, насколько невозможна здесь иная методика. Таким образом, арабская (или, лучше сказать, «арабоязычная») литература составляет основной предмет нашего рассмотрения; за ней следует персидская, которая по истори­ ческому богатству и значению занимает следующее за араб­ ской место, но которая не уступает ей, а возможно, и превосхо­ дит ее по своей художественной ценности. С переходом к изуче­ нию последней ножки «треножника» — турецкой литературы и

предмета, так и знания о нем данного автора.

Что же представляла собой арабская литература, которая сложилась и обрела свой закрепленно-условный язык еще до возникновения самого ислама и которая послужила общим зна­ менателем для нашего исследования? Бросается в глаза, сколь тесно связано литературное наследие доисламской Персии с его позднейшим развитием в мусульманский период; невозможно также не заметить линии, соединяющей, хоть и не столь явно и скорее в частностях, домусульманскую литературу на,тюркских

15

языках или, вернее, тюркский фольклор с первыми робкими попытками литературного творчества внутри исламской культу­ ры. Однако в мусульманский период ни персы, ни тюрки уже не культивировали литературные традиции, бытовавшие у них в доисламский период,— исключение, пожалуй, составляют лишь некоторые формы народного искусства. Именно, это., происходит в арабской поэзии, которая в противоположность персидской и тюркской на протяжении столетий заимствовала свои формы и темы из языческой арабской поэзии как из некоего образца, долго считавшегося непревзойденным. Наряду с этой поэзией, священная книга ислама, ниспосланная на арабском языке (Кур'анан 'арабиййан),— само слово божие, которое впослед­ ствии считалось несотворенным, навеки освятило религиозный и литературный приоритет арабского языка в исламе. Соответ­ ственно, арабский язык как язык верующих и завоевателей рас­ пространился от Аравийского полуострова до Средиземномор­ ского бассейна и до Дальнего Востока. Менее чем через 100 лет после смерти пророка арабский язык стал официальным, доми­ нирующим, если не единственным, языком государственности и литературы на огромной территории, простиравшейся от бере­ гов Тахо до Амударьи. Таким образом, в Кордове и Кайруане, в Фустате и в Дамаске, в Куфе, Мерве и Бухаре стихи действи­ тельно слагались на одном и том же арабском языке с соблю­ дением метрики, поэтического языка и стиля древних поэтовкочевников. Те культуры, которые являлись древним националь­ ным достоянием или в ходе доисламской истории были перене­ сены в страны, позднее подпавшие под мусульманское владыче­ ство, быстро увяли или вовсе исчезли перед лицом новой ара- бо-мусульманской культуры, с самого начала подчинявшей и абсорбировавшей элементы всех существовавших до нее куль­ тур. Под натиском арабского языка латинский, греческий, копт­ ский, сирийский, арамейский и пехлевийский исчезли как жи­ вые языки, а когда аббасидская теократическая и наднацио­ нальная империя заменила арабское национальное государство, арабский язык тем не менее оставался главенствующим, им

классической литературы, которая простирала свое влияние с крайнего Запада вплоть до Мавераннахра. В эти два столетия были созданы все художественные формы арабской литерату­ ры, теоретически проанализированы насущные для нее пробле­ мы, воспринято влияние великих предшествующих культур, на­ чиная с греческой, и, таким образом, написана самая блестя­ щая, страница средневековой исламской цивилизации. Сердце арабской культуры в Ираке в начале XI в. стало биться сла-

16

бее, с тем чтобы окончательно остановиться лишь после мон­ гольского нашествия, в периферийных же центрах — Сирии и Египте, Магрибе и Испании — культурная жизнь в это время разгорелась еще ярче. Как сейчас общепризнано^ XIV в. увидел конец творческого периода арабской литературы^Тл^одЖвШёГося, по крайней мере, семь вековТ Развивавшаяся еще быстрее, чем литература арабская, ее младшая сестра в Персии до на­ чала итальянского Ренессанса уже пережила лучшую часть своего классического периода, в то время как турецко-осман­ ская и чагатайская литературы, возникшие позднее арабской и персидской, как раз в этот период вошли в жизнь в обносках своих двух старших сестер, ведя предельно искусственное, оран­ жерейное, на грани полной зависимости существование.

Какие различия, классификации, противопоставления могут быть прослежены в этом длительном и обширном цикле разви­ тия замечательной исламской литературы? Чисто формальная проблема историко-классификационного деления материала об­ ретает новое значение, если мы рассмотрим ее в свете принятых здесь критериев, т. е. исследуя разнообразие в сфере литера­ туры,—смену и сосуществование противостоящих друг другу тенденций в пределах, по видимости, статичной цивилизации. Очевидно, что деление материала по чисто хронологическому и географическому признакам (литература Востока и литература Запада) здесь недостаточно, хотя оно не только практически удобно, но и, бесспорно, в какой-то степени отражает реальное положение. Деление по этим признакам необходимо включить в анализ арабского литературного процесса изнутри.

В момент своего возникновения ислам застал вполне сло­ жившуюся и цветущую национальную поэтическую традицию. То обстоятельство, что сам пророк весьма слабо был осведомлен в поэзии и мало к ней склонен, что он порицал ее — это отрази­ лось и в Коране, и в хадисной литературе,— не помешало ему признать общественное значение, которое поэзия издавна име­ ла для арабов, и использовать ее в своих целях. И хотя позд­ нейшие исследования подвергли сомнению старый тезис, будто в древнюю поэзию совсем не проникли мусульманские идеи, тем не менее мастерски проанализированный Гольдциером контраст между мурувва и дин, между языческими идеалами, выражен­ ными в древней поэзии, и исламским идеалом, сформулирован­ ным Мухаммадом и развитым первыми поколениями мусульман, остается основополагающим фактом. В силу своего тоталитар­ ного характера, о котором мы упомянули выше, ислам логиче­ ски должен был привести к осуждению поэзии за враждебные Откровению легкомыслие и нечестивость, наглядно свидетельст­ вовавшие о том, что побежденное язычество являлось дьяволь­ ским наваждением джиннов. Если этого не случилось и если не­ потревоженная поэзия продолжала свое развитие (спорадиче­ ски отдавая дань нозо$|0ф)£, но сохраняя нетронутыми свои

темы, мотивы и образы, равно как и силу воздействия на во­ ображение и умы, в том числе и на умы благочестивые), то это произошло не только благодаря «чарам» искусства — чарам,

период имитации доисламской поэзии, к которой стремились поэты первого века ислама и которая составила один из по­ люсов «спора о древних и новых» при Аббасидах, доказывает, что эта поэзия, несмотря ни на что, воспринималась не только как средство, но и как цель и имела свое особое художест­ венное и историческое значение. Древние поэты (мутакаддимун) были по преимуществу поэтами языческими, и тот факт, что два века спустя после окончания джахилийи их поэзия все же рас­ сматривалась образованными мусульманами как недосягаемый образец, которому следует подражать, свидетельствует, по на­ шему мнению, не только о близоруком классицизме — узком, ар­ хаическом и схоластическом представлении о поэзии, но также и об упорной и, возможно, неосознаваемой живучести того, что мы могли бы с некоторой натяжкой назвать «гуманизмом» джахилийи — как некоей шкалы ценностей и стилистико-поэти- ческой традиции, которую ислам вполне мог бы искоренить и которая все же сохранялась, обнаруживая поразительную жи­ вучесть.

Конечно, не случайно Гольдциер, анализируя причины, ко­ торые в аббасидский период способствовали появлению «новой школы» (мухдасун), отвел ведущее место не литературному и не этническому, но религиозному элементу, т. е. возрастающей девальвации язычества и его идеалов по сравнению с мусуль­ манской верой (дин). Но если быть последовательным, придет­ ся признать, что эта переоценка ценностей должна была бы привести к бунту не только против древней поэзии, но и про­ тив поэзии вообще, в лучшем случае приняв лишь гномиче­ ские и аскетические стихотворные изречения типа стихов Абу-л- *Атахийи. Но, по-видимому, движение «новых» поэтов, наоборот, было самой смелой попыткой обновления поэтических тем и

18