ибо знал, что она такое и что сулит. В подходящих ситуациях он умел ею распоряжаться. Приди Хаджи-Мурат к власти, он воспринял бы и стал бы укреплять заложенные Шамилем основы государственности, причем, несмотря на свою светскость, в ее теократической форме. В его личном видении образ и функции «первого» и «начальника» не были взаимопротиворечащими. Социальный опыт земляков (не только хунзахцев, но и жителей соседних обществ, где кадии — вершители суда по шариату, главы микрогосударств, являлись еще и предводителями боевых дружин) снимал подобные вопросы. Каким-бы Хаджи-Мурат стал «начальником», догадаться нетрудно. Образ «своего» среди молодежи и друзей отошел бы на второй план, но давал бы о себе знать, ибо «друзья» и «сотрапезники» имелись и у «князей», это было в «традиции». Но в «традиции» существовал и устоявшийся образ почитаемого «начальника»-«властителя», тоже выразительный, и Хаджи-Мурат давал основания предугадать собственное лицо в этом качестве. Однако судьба распорядилась им (либо он сам распорядился ею) так, что обо всем этом можно говорить только в сослагательном наклонении. В памяти же народа Хаджи-Мурат остался лихим и романическим джигитом (героем), с трагической долей после смерти.

5.3. Революционеры

В истории Дагестана Нового времени имамы Гази-Магомед, Гамзат-бек и Шамиль стали революционерами, посягнувшими на кардинальную реорганизацию «обычая». И не только посягнувшими, но во многом и осуществившими такое переустройство. Благодаря им о Дагестане и о дагестанцах узнали те, кто жил и живет далеко от Кавказа. Благодаря им сами дагестанцы начали воспринимать себя иначе, нежели прежде. Если ХаджиМурата можно сравнить с ярко пролетевшей кометой, то имамы — это звезды, под знаком которых Дагестан живет два века, а это немало. Отсюда их почитание, каждого — свое, отсюда канонизированность их образов. Однако имамы не были пророками (хотя их нередко воспринимали именно так), но были людьми, рожденными и воспитанными в конкретной среде, их взгляды и дела при всей революционности не могли не учитывать особенностей этой среды. В данном качестве они и представляют интерес для темы книги.

* * *

Гази-Магомед

О жизни Гази-Магомеда имеется содержательное сочинение его земляка — гимринца Гассанилау. В нем много деталей, которые наделяют образ первого имама плотью, часто столь недостающей в описаниях и оценках фигур большой величины. Примечательны и подробности биографий родственников

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Гази-Магомеда, также его земляков, из которых собирается социальный фон жизнедеятельности человека, начавшего джихад ва газават против России.

К характеристике общих черт «фона». У Гази-Магомеда имелся дядя Магомад-Султан — хороший кузнец богатырского телосложения, не отличавшийся, впрочем, простотой характера. По крайней мере, его опасался сельский исполнитель эль (по-местному чпуги); историк заметил, что чпуги никогда не осмеливался зайти к нему во двор для взыскания штрафа. Очевидно, Магомад-Султан давал поводы для взыскания штрафов. И вот этого могучего человека постигла глупая смерть — он был убит любимым племянником, а орудием убийства оказался собственноручно им изготовленный нож. Племянник хотел безобидно поучаствовать в тоже безобидной экзекуции, проводимой односельчанами над большущим и не очень уёмным Магомад-Султаном по случаю его неосторожного поступка, а вышла беда. Племянник думал пырнуть ножичком в безопасное место, а попал в живот, и сельского гиганта не стало, а нечаянного убийцу изгнали в соседний Унцукуль. Дело не получило продолжения кровной мести, так как невольный убийца Магомад-Султана спас его сына в другой ситуации

[Гимринский, 1997, с. 181—183].

Аул Гимры (местные жители называли его Гену), родина двух имамов, жил жизнью, в которой имели место малое и большое, вплетенные в размеренную повседневность. Знакомясь с историей Дагестана Нового времени, задаешься вопросом, почему именно в этом селении родились двое выдающихся деятелей той эпохи, что в нем было особенного по сравнению с другими селениями? Вопрос не находит исчерпывающего объяснения. Историк XIX в. отмечал, что здешние места, почти не пригодные для земледелия и скотоводства, были хороши для разведения садов и виноградников и что местные жители обменивали фрукты и виноград на другое необходимое для жизни. Он же отметил, что еще с конца XVIII в. окрестные селения служили удобными местами для лиц, скрывавшихся от российской власти [Берже, 1858, с. 283] 14. Историки современные отмечают у койсубулинцев (а Гимры входили в общество Койсубулу (Койсубу), иначе — Хиндалал, что значит ‛теплое место’, ‛место, где есть фрукты’) развитую традицию мужских союзов [Айтберов, Нурмагомедов, 1981]. Люди, склонные к историческому анализу, указывают, что в Гимрах и в Койсубулу в целом переплетение политических обстоятельств оказалось наиболее сложным — и аварские ханы имели на них корыстные виды, и шамхал Тарковский выказывал притязания, а в начале XIX в. появились еще и русские с собственными планами переустройства жизни обитателей межгорных долин.

14 К слову заметить, присутствие русских войск вносило напряжение в психологический климат среди населения. Гассанилау по этому поводу заметил: «Гимры находились в руках русских, и потому многие гимринцы, не желавшие им подчиняться, ушли в эмиграцию в Чиркату» [Гимринский, 1997, с. 183].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Аул Гимры (по: [Андреев А., 1899])

Востальном положение дел в Гимрах не выделялось своеобразием. В людях ценились спокойствие и уравновешенность. Так, о некоем Абдулле — «очень хорошем человеке» — тот же автор заметил, что он «не сказал никому плохого слова, занимаясь своей скромной работой, он ходил также в мечеть на каждый намаз и не посещал людских сборищ на годекане» [Гимринский, 1979, с. 184]. Общественной активности предписывались разумные границы. Похвальное богопочитание не было сопряжено с особой религиозностью, тем более не имело ничего общего с фанатизмом. Тем же автором рассказана история о молодых людях, которые ради шутки устроили рукотворное «землетрясение» в мечети, тем самым вызвав панику среди собравшихся на молитву. Напомню и замечание Гассанилау о том, что основу экономической жизни селения до начала бурных политических событий составло виноградарство и виноделие, местные крестьяне промышляли продажей вина.

Органичным элементом данной общественной среды являлись родственники Гази-Магомеда. Его отца звали Хидалау. Он был «ученым человеком», кузнецом — «ничто не ускользало от него на удивление всем, которые видели его в деле... (он) делал приклады к ружьям, точно как „фаранг“ (европеец. — Ю. К.)». Вместе с тем, характер у отца, как и у дяди, был не из лучших — «с кем он бывал в раздорах или против кого он был зол — тем он наносил вред и только после этого возвращался домой». К тому же Хидалау имел характерную для Дагестана той поры слабость, которая в нем приобрела чрезмерные размеры — он «не бывал никогда трезвым» и в таком виде особенно досаждал односельчанам. На этой почве у сына с отцом (у родителей Гази-Магомеда помимо сына было еще две дочери) возникали конфликты.

Врассказе Гассанилау отчетливо выделяются две линии поведения юного Гази-Магомеда — это его страстная тяга к знаниям и отсутствие интереса к

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

лицам противоположного пола, сверстницам. Когда родители однажды надумали его женить, Гази-Магомед подговорил свата расстроить дело, заявив: «Я так рано жениться не хочу, так как думаю учиться». В другой раз он поддался настойчивым требованиям отца и женился на некой Шамай, однако предпочел семейному очагу жизнь муталима. Через непродолжительное время он дал ей развод (хотя женщина очень не хотела покидать его дом). Затем он женился, без любви, а скорее из чувства долга, ибо стал главой дома после смерти (при загадочных обстоятельствах) отца на некой Бели, но менее чем через год развелся и с ней. Наконец он женился на Фатимат, о браке с которой вроде бы задумывался и раньше, но ввиду ее малолетства не мог его осуществить (он трижды оформлял с ней брак: первый раз, когда девушке было 13 лет, затем через два года по достижении женой совершеннолетия, и третий — когда ввел шариат). От этого брака родилась девочка Салихат (тогда Гази-Магомеду было 30 лет, это был единственный его ребенок). Еще будучи маленькой, она отличалась (как и предсказал отец) завидным умом и рассудительностью, что отмечали односельчане. Но прожила она недолго (и это опять-таки предсказал, но косвенно, отец; рассказывали, что однажды Гази-Магомед, лаская ребенка, пожелал, чтобы девочка не дожила до совершеннолетия, если не будет следовать воле Божьей). В плане выстраивания семейных отношений — заботы о продолжении рода, характерной и важной в местной культуре — Гази-Магомед явно был нетипичной фигурой. Нетипичным он был и по своей страсти к овладению знаниями.

Гази-Магомед ходил из селения в селение, от одного учителя (мюршида) к другому. Жизнь в рамках известных мирских забот его не привлекала, в учении же он, скорее всего, искал приобщения к качественно иному миру. Родственники этому не препятствовали или просто не могли противостоять. Размолвка с отцом и женитьба не становились основаниями для перемены избранного пути. В своей страстной тяге к учению он явно преследовал цель превзойти всех в знаниях. Знакомство с историей Гази-Магомеда вызывает в памяти очерк Зигмунда Фрейда о Леонардо да Винчи и вывод психоаналитика о возможности сублимирования либидо в стремлении к знаниям с последующей сексуальной безактивностью [Фрейд, 1912]. Насколько подобный вывод доказателен сам по себе и насколько он приложим к рассматриваемой фигуре, судить не берусь, однако общая композиция обстоятельств и судеб имеет заметное сходство 15.

Только однажды Гази-Магомед задумался о том, чтобы бросить учение и перестроиться на обыденное. Это произошло сразу после смерти отца, но мать отговорила его, заявив: «Иди себе в муталимы, продолжай учение, ничто не сравнится с учением как для мирской, так и загробной жизни». И Гази-Ма- гомед оставил мысль изменить судьбу.

При этом он не был занудливым, ему не были чужды шутка и розыгрыш. По крайней мере, однажды он позволил себе их, когда, притворившись пьяным, заставил повстречавшихся женщин донести свой тяжелый багаж с

15 В настоящее время С. О. Чипашвили защищена диссертация, в которой анализируются психологические портреты основных персонажей Кавказской войны со стороны Дагестана. Однако материалы этого исследования опубликованы лишь частично

[Чипашвили, 2004; 2006].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

книгами до нужного места (сопровождавшие его в дороге Шамиль и еще один муталим не согласились его в этом

поддержать). Однако его целеустремленность не была открытой, точнее, он сам не был открыт людям в своих мыслях, планах и поступках. «Сам он скрывал от других свою ученость... Он ходил далеко туда, где о нем не знали. Когда его спрашивали, какую книгу он проходит, он называл какую-либо начальную (низшую). Более того, даже скрывал от своих аульчангимринцев, не давая им знать о своих успехах». Гази-Магомед вел своеобразную двойную игру: зная цену собственным знаниям, он разыгрывал роль ученика, чем нередко не только ставил в тупик, но и обижал окружающих: «Под видом того, что дома не удается

заглядывать в книги, под предлогом, что проходит какую-то книгу, на самом деле он лишь выведывал и испытывал людей. В это время он уже был известным ученым; сам же скрывал свои успехи. Вел себя не так, как большой ученый, а как младший муталим. Однако на диспутах задавал вопрос за вопросом, ставя в тупик самого большого ученого. Во время пребывания в Онсокули (Унцукули. — Ю. К.) он в спорах побеждал и местных ученых, доведя их до того, что они уже перестали приходить в мечеть. Вскорости онсокулинцы изгнали его из своего аула» (для этого вроде бы имелся и дополнительный повод, данный еще отцом) [Гимринский, 1997, с. 187—188, 190]. Гази-Магомед был предельно честолюбивым — вспомним о некогда высказанном им желании быть побритым так, чтобы об этом вспоминали потомки. По оценке Абдурахмана, тот поступок молодого Гази-Магомеда выражал «горский взгляд на вещи». Похоже, что и зрелый Гази-Магомед желал поражать окружающих. Подобное желание не ограничишь «горским взглядом», он присущ представителям разных культур, но весьма определенно характеризует человека как личность. Вступая в большой мир с предощущавшимися значительными событиями, человек с подобными амбициями не мог оставаться на их периферии.

Отмеченное не ставит под сомнение фанатической веры Гази-Магомеда, а также его убежденности в греховности старых обычаев (адата) и в необходимости изменения жизни по законам шариата. Люди подобного склада, предрасположенные и готовые убеждать в чем-либо других, сами должны быть предельно убеждены в правильности и необходимости избранного пути. Глубокая вера и неотступное желание «запомниться» здесь не противоречат одно другому.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Гази-Магомед глубоко верил в необходимость перемен. Да и сама обстановка — экономическая, политическая, психологическая — в горном крае в целом и в отдельных аулах в частности недвусмысленно указывала на то же. Вряд ли местный историк «оправдывал» действия Гази-Магомеда, отмечая, что тогда «в ауле Гимры умножилось воровство, прелюбодеяние и разные другие плохие поступки» [Гимринский, 1997, с. 195]. Состояние психологического надлома имело тривиальные выражения. У человека, одержимого идеей, все, что не соответствовало ей, начинало вызывать раздражение. Тот же историк поведал житейскую историю с будущим первым имамом в главной роли. Однажды жена Гази-Магомеда готовила хинкал, вода

вкотле долго не закипала, и она насыпала в нее немного муки. Муж поинтересовался, для чего это сделано. Молодая женщина не смогла объяснить, что так делается в целях ускорения процесса закипания, и просто сослалась на обычай. Муж возмутился, он, установивший шариат в окру ге, не желал терпеть «адатов» в собственном доме. Не соглашался он и на введение новых адатов, которые бы более четко и жестко регулировали отношения между людьми, что предлагали сделать некоторые авторитетные лица, и настаивал на введении шариата, где все расписано на любые случаи жизни. Он убеждал в этом и убедил-таки многих, в чем виден его талант, но равно и готовность местной среды к переменам; следовательно, изъяны тогдашнего бытия являлись очевидными для многих. Через угрозы и компромиссы, с трудом, но удавалось бороться с вином. Сложнее обстояло дело с изменением общего уклада жизни. Гази-Магомед составил книгу с выдержками из Корана, из хадисов и прочих «истинных» книг, где приводились доводы в пользу шариата и доказывалась греховность адатов. Эту книгу он постоянно носил с собой и обращался к ней для убеждения сомневающихся. Когда не помогало слово, он действовал угрозами, так что даже товарищи порой упрекали его в отсутствии «ласковых слов». ГазиМагомед был решителен. Он с «войском» (сторонниками) приходил в соседние селения и устанавливал там новый порядок — вино выливалось (в Араканах «по улицам образовались потоки, точно после ливня; весь аул был пропитан винным запахом»), прежним судьям запрещалось руководствоваться адатами, с правителями (например, с Аслан-ханом Казикумухским) он вел разговоры в горделиво-заносчивом тоне. Демонстрацией решительной убежденности он производил должное впечатление. К нему приходили делегации из селений с просьбой установить шариат. О нем пошла молва — «полагали, что он редкий красавец и крупного телосложения» (как и положено

внародной интерпретации образа выдающегося человека), но бывали

разочарованы, лицезрея внешне «бесцветного» человека [Гимринский, 1997,

с. 203] 16.

16 Внешность Гази-Магомеда, производившая глубокое впечатление на окружающих, описывалась так: «Это был человек среднего роста, широкоплечий и худощавый в лице, большие навыкате глаза его сверкали как уголья, а глубокие морщины поперек высокого лба изобличали постоянную думу и тот внутренний огонь, в котором, как в горниле, перегорали страсти и, как сталь, закалялась железная, непреклонная воля. Всегда сосредоточенный в самом себе, угрюмый и молчаливый, как камень, там, где это было нужно, Кази-мулла являлся типом восточного честолюбца, спокойного, мрачного и холодно-жестокого» [Потто, 1994, т. 5, с. 45—46].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Однако бесцветным он быть никак не мог. Природное честолюбие, решительно заявленное еще в юности, не убывало в деле, за которое взялся этот человек. «Дело» само должно было выделить, отметить его среди окружающих, и Гази-Магомед это понимал. Подобный взгляд на самого себя, на свое место в «этом» мире и в его истории вряд ли подпадает под определение «тоталитаризма», которое приписывает Гази-Магомеду М. М. Блиев [Блиев, 2004, с. 200]. «Абсолютная власть» практически не была известна в Дагестане, и образ властелина не имел четких контуров. Из книг Гази-Магомед мог вынести лишь общие представления о таком образе, но вряд ли был способен заразиться им. Что его могло и должно было впечатлить, так это образы пророка и героя (в его местной редакции), которые в единстве рождали нечто оригинально яркое, и такой синтетический образ стал мечтой, зародившейся еще в юности.

Местный историк не оставил описания сцены вхождения Гази-Магомеда в должность имама. Это сделал русский автор, очевидно, почерпнувший сведения из «надежных» источников. Подобному акту Гази-Магомед не мог не придать надлежащей выразительности, событие должно было запомниться. Но на что он мог здесь ориентироваться? Не имея заданных клише (только знания, полученные от учителей и из книг, сведения о пророке и по-своему выдающихся «святых» людях могли определять его предпочтения и выбор, что, впрочем, немало), Гази-Магомед, по-видимому, сам сотворил церемониал. Он три месяца изнурял себя молитвами во спасение заблудших, его «возвращения» ожидали с нетерпением и когда узнали о таковом, народ едва ли не толпами пошел лицезреть мученика за веру и за народ. К народу ГазиМагомеда вывели, держа под руки, трое его учеников, учитель (мюршид) поднялся на небольшой холм и оттуда призвал к праведной жизни и тут же сам покаялся в грехах (в употреблении вина) и велел наказать себя, что было исполнено (он получил сорок палочных ударов). Вслед за учителем наказанию были подвергнуты его ближайшие сподвижники. На собравшихся это произвело должное впечатление — присутствующие рыдали, наказывали сами себя, целовали полы одежды имама и умоляли его вести их по правильному пути [Окольничий, 1859, с. 346, 351].

В чем здесь можно усмотреть претензию на тоталитаризм? Это все то же страстное желание произвести впечатление, совершив нечто особенное, и тем запомниться народу.

Страстность натуры, поставившей перед собой большую цель, не отрицала для нее возможностей лавирования в частностях. «Как только он видел неуспех в одном месте, не теряя времени, кидался в другое, где его не ждали» [Зиссерман, 1881б, т. 2, с. 23]. Это замечание касается боевых операций, но Гази-Магомед считал компромиссы допустимыми и в другом. Когда вынуждали обстоятельства, он разрешал употребление водки и переваренного на меду вина [Окольничий, 1859, с. 351], курение табака дома, но не на людях [Гимринский, 1997, с. 222—223], однако четко сознавал условность и временность делаемых уступок, от которых в последующем он должен был заставить отказаться всех, кто пойдет рядом с ним. Таковых в перспективе должно было оказаться если не абсолютное, то явное большинство (остальных ожидала печальная участь). А пока это не было достигнуто, он создавал свою «партию», т. е. группу (отряд) избранных — идейных единомышленников. Они получили название шихов, а сам Гази-Магомед стал главным шихом.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Вступавшие в «партию» отказывались почти от всех мирских благ, они обязывались беспрекословно следовать шариату, принципам равенства и свободы и отстаивать их с оружием в руках [Волконский, 1886, с. 122]. Такая «партия» напоминала организацию первых сподвижников пророка Мухаммеда во главе с ним самим, но в ней виден и след местных практик. В шихи пошла молодежь, и не только в силу ее всем известного радикализма, но и по причине своей автономности в рамках местной общинной жизни. Это была та молодежь, которая чуть раньше изготовила деревянные шашки и угрожала ими ненавистной России, это была та сила, к которой обращался ГазиМагомед: «Молодежь! Кто хочет шариата, следуйте за мной», и многие пошли за ним [Гимринский, 1997, с. 226]. Создание организации шихов было не шагом к тоталитаризму, а использованием наработанных механизмов «вмешательства» в общественную жизнь и тем самым регулирования последней. Религиозная канва вновь созданной структуры и соответствующие знания «первого шиха» дополняли, усложняли и модернизировали то, что было здесь известно давно. О «рационализме» Гази-Магомеда в практике перестройки свидетельствует факт введения им совещательных собраний, которые хотя действовали в русле шариата, но во многом повторяли модель традиционных общинных сходов [Волконский, 1886, с. 123]. Первый имам огульно не ломал того, что имелось, но решительным образом его корректировал.

Вместе с тем одержимости Гази-Магомеду было не занимать.

Он призывал идти войной на Хунзах как воплощение зла: «Эта Бахубике, — говорил он об аварской ханше, — является матерью всех адатов. Она — начало родника всего худого, всех раздоров и расстройств. Чтобы распространить шариат и отставить адаты вместе с насилием, прежде всего надо мне обратить ее добрым словом или принуждением» [Гимринский, 1997, с. 215]. Чего было больше в этих словах и планах — идейной убежденности (или предубеждений) либо политических расчетов (ведь Аварское ханство являлось ключевым звеном Нагорного Дагестана)? Очевидно, одного и другого почти в равной степени. В голове имама рождались грандиозные планы, во многом вызванные честолюбием, а также верой в предначертанность избранного пути. Он мечтал «о слиянии мусульманских племен Кавказа воедино и о совершении таких подвигов, мысль о которых даже в магометанском мире считалась преданием». Ему «чудился... шум цепей, в которых проводят... русских... Когда возьмем ее (Москву. — Ю. К.), — заявил однажды Гази-Магомед, — я пойду на Стамбул; если хункарь (султан. — Ю. К.) свято соблюдает постановления шариата, мы его не тронем,

впротивном случае горе ему. Он будет в цепях, и царство его сделается достоянием истинных мусульман» [Окольничий, 1859, с. 354—355]. Ни на какой трезвый расчет подобные заявления и планы не опирались. Однако не были они и популизмом ради укрепления власти. Это мысли и слова человека,

вполной мере осознавшего себя вождем, который призван взорвать прежнюю обстановку, искоренить психологический надлом в обществе и повести массы к соблазнительному новому. Соблазнительным новое могло стать благодаря величественности идеи, ее образности и понятности одновременно. Вождям присуще чувство момента, ощущения готовности общества к переменам или взрыву. Гази-Магомед принадлежал к их числу.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Его речи были темпераментны и вдохновенны: «Где времена, когда мусульмане делали джихад на пути Божьем? Где они?! Где времена, когда мусульмане рассекали врагов Божьих? Где они?! Где времена, когда мусульмане поступали по предписанию Корана? Где они?!», «Настало царство порока и порочных, миновало царство духовное и духовных», пока «Дагестан попирается ногами русских, до тех пор не будет вам счастья: солнце сожжет поля ваши... сами будете умирать как мухи, и горе вам, когда предстанете на суд Всевышнего» [Окольничий, 1859, 355; Казым-Бек, 1859, с. 232, 233]. Такие речи не могли не заражать. Талант вождя в Гази-Магомеде признавали и в лагере противника. «Когда говорил он в народном собрании или обращался к войску во время боя, толпы покорялись ему как один человек, жили только его волею». Спустя годы, вспоминая первого имама, горцы говорили: «Сердце человека прилипало к его губам: он одним дыханием будил в душе бурю» [Фадеев, 1889, с. 25]. Концепт «сердце», занимающий предельно большое место в обращенной к человеку мировоззренческой слагаемой культуры, нашел в вожде Гази-Магомеде образное воплощение. Ему приписывались чудотворные способности: он якобы переходил клокочущие воды Койсу как посуху и в середине потока на разостланной бурке совершал намаз, он якобы читал молитвы хинкалинам (род галушек), и те внимали ему и соответствующим образом реагировали [Румянцев И., 1878, с. 35—36]. Человека с такими дарованиями современники считали пророком («ходили слухи, что будто бы некоторые видели на небе всадников, мчавшихся на белых конях, бряцавших оружием и голосом, подобным раскатам грома, призывавших Кази-муллу», говорили, что он беседовал с Джабраилом) [Потто, 1994, т. 5, с. 173; Румянцев И., 1878, с. 36], который почти все знает наперед, который ведает, куда направить силу и энергию окружающих.

Однако парадоксы реальной жизни таковы, что, угадывая в человеке пророка и говоря о способности вождя «будить в душе бурю», люди, тем не менее, с большой осторожностью пускаются под его главенством в новое предприятие, ибо там больше опасностей, нежели ощутимых выгод. ГазиМагомеду удавалось привлекать на свою сторону жителей тех или иных селений и обществ, он собирал значительные военные силы и одерживал с ними победы. Однако победы были частными (хотя порой и впечатляющими, как, например, поход на Кизляр в конце 1831 г., принесший богатую добычу) 17 , а не масштабными. Большая война между двумя «мирами» — горцами и Россией — еще только набирала обороты, идеи правоверной жизни не захватили умы людей в той мере, на какую рассчитывал имам, равно и другие механизмы Кавказской войны как весьма сложного социального и политического явления, не заработали в полную силу. Сомневающихся в правильности указанного имамом-«пророком» пути оказывалось больше, нежели истинных адептов, и число сомневающихся возрастало после очередной неудачи. Наибольшие трудности Гази-Магомеду и его ближайшим

17 Добыча служила осязаемым резоном для абсолютного большинства членов войска Гази-Магомеда, и он это отчетливо сознавал, при том что и известные представления о джихаде и газавате не противоречили такому подходу к делу. «Теперь, друзья, — заявил имам в один из походов, — оставим немного людей караулить здесь наше имущество, а сами пойдем и бросимся на этих русских, которые находятся в ауле Казанищи. Начнем войну и, для освещения своего пути, завоюем себе добычу» [Гимринский, 1997, с. 232].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

сподвижникам пришлось пережить после неудачного штурма Хунзаха в 1830 г. Остатки войска заявили: «Эти беды и несчастья, которые постигли народ, вызваны вами — проклятыми гимринцами. Говоря, что-де „мы распространяли шариат“, вы подожгли огнем весь мир. Нам нет дела до вас и до вашего шариата. Оставьте себе этот ваш шариат!» Араканцы пришли в Гимры требовать возмещения за разбитые сосуды и вылитое вино, со схожими требованиями обращались жители других аулов. Даже земляки-гимринцы предъявили Гази-Магомеду претензии: «Посмотрите, что сделал вам ГазиМагомед! Он стеснил для нас этот мир. Мы не можем существовать без того, чтобы не ходить на сторону, он же сделал нас врагами всех аулов... Что же мы будем теперь делать?» Только случившееся землетрясение сгладило напряжение и явно обозначившийся конфликт, однако Гази-Магомед и Шамиль сочли лучшим для себя надолго уединиться в лесных кельях [Гимринский, 1997, с. 220, 223, 224]. Попытки собрать войско в шамхальстве Тарковском, а затем в Чечне не увенчались успехом, в последней — из-за русских войск.

Операции русских войск, успешные и не очень, явные проблемы в отношениях с горцами родных и соседних мест «стеснили этот мир» уже для самого Гази-Магомеда. Постепенно он приходил к осознанию этого, но оставался верен своей идее. Он и раньше говорил, что желает быть убитым соратниками, если свернет от «этого нашего дела», а осенью 1832 г., когда русские войска осадили Гимры, заявил ополченцам: «Теперь мой конец; я умираю, защищая родину, защищая святую истину тариката, защищая свой шариат…» [Прушановский, 1902, с. 21]

Рассказывали, что тело Гази-Магомеда нашли в таком положении: «Он одной рукой будто бы держался за бороду, а другою указывал на небо, в положении, в котором, как мусульмане полагают, может быть только правоверный в минуту самых теплых молитв, когда он духом своим возносится до постижения могущества Всевышнего. Мусульмане, увидев труп Гази Магомета, стали клясться, что погрешили против него, говоря: „Гази Магомет был праведником при жизни и тем же остался после смерти, он святой, смотрите, он мертвый молится Богу, — нам нужно жить, как он нас учил“» [Прушановский, 1902, с. 21—22] 18.

Став символом истинного праведника сразу же после смерти, ГазиМагомед остался таковым и для потомков.

18 По поводу смерти Гази-Магомеда ходили и другие рассказы: «Горцы говорят, что если бы он не захотел умереть, то Джабраил снял бы его со штыков; но, к несчастью, КазиМулла влюбился в райскую гурию, которую приводил к нему Джабраил, и пожелал немедленно соединиться с ней браком» [Румянцев И., 1878, с. 36—37]. Легенда эта примечательна и тем, что равнодушие Гази-Магомеда к плотской чувственности здесь в полной мере компенсировано неземной чувственностью вождя-праведника. В литературу вкралась странная неточность о возрасте первого имама, в котором он погиб. Гази-Магомед родился в 1795 г. [Магомедов Р., 1991, с. 44] и был всего на несколько лет старше Шамиля (что очевидно и из их взаимоотношений в молодые годы последнего), на момент смерти ему было менее сорока лет. Однако в работе мемуариста Гаджи-Али сказано, что он кончил свою жизнь на 75 году [Гаджи-Али, 1995, с. 26]. Неосмотрительно повторил эти сведения и М. М. Блиев [Блиев, 2004, с. 248].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН