Он подчеркивал прочные позиции ислама в Дагестане, неприятие местным населением любых вариантов «иноземного, гяурского», а также «греховной, проклятой западной цивилизации», и даже отмечал «расширение в последнее время мюридизма». Трудно сказать, какими мыслями он руководствовался, когда писал: «Прежде всего необходима наиболее полная национализация власти и ее аппарата. Больше, чем в какой бы то ни было стране, в Дагестане вся власть должна состоять из местных людей, чтобы не было никакой возможности говорить, что страной правят русские — гяуры (т. е. иноверцы, немусульмане)». Но крайне определенно звучала его рекомендация отказаться в народном образовании от русского языка, так как к нему у горцев

«ненависть» [Самурский, 1925, с. 116, 118, 132].

Так или иначе, подобные желания и устремления нового администратора (в 1920-е гг. председателя ЦИК ДАССР) перекликаются с оценкой деятельности новой власти в национальных окраинах, и в частности в Дагестане, которую давали ей представители русской общественности. «Наша собственная, — писал Е. Марков, — недоделанная, насильственная, чисто внешняя гражданственность, неспособная проникнуть собою внутреннее существо побежденных народностей и возродить их полудикий средневековый мир в нечто более плодотворное и осмысленное, действует пока только расшатывающим и развращающим образом на твердые устои патриархальной старины…» [Марков, 1904, с. 174]. Большой патриот России, но трезво смотревший на положение дел в империи Р. А. Фадеев также вынужденно признавал, что население национальных окраин «из-за житейских выгод» мирится лишь с «немногими высшими правителями», навязанными ему империей, однако «как только иноверные властители принимают на себя низшую администрацию и вследствие того вносят в народный быт свои законы, не только непонятные туземцу, но напоминающие ему при каждом его дыхании, что он раб гяура, — дело принимает другой оборот. Пища фанатизму готова» [Фадеев, 2005, с. 456].

Вот, очевидно, причины роста отмечавшегося в начале XX в. влияния магометанства и желания «полной национализации власти и ее аппарата». Видимо, действительно, до спокойного и благотворного взаимодействия культур и обществ было далеко.

4.5. Общие замечания

Всякая общественная система живет не сама по себе и не только по собственным законам, но в окружении и во взаимодействии с соседями. Соседи активно или пассивно, прямо либо косвенно влияют на ее жизнедеятельность, корректируя ее модель, иногда и саму структуру. Влияние зависит от типа контактирующих систем, характера и долговременности связей.

Изложенные материалы позволяют обозначить устойчивые формы взаимоотношений горско-дагестанских обществ с соседями, условно делимыми на категории. Это — ближайшие, ближние и дальные соседи, с градацией последних на «давно известных» и тех, с кем отношения только складывались.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Всвязях представителей двух первых категорий отношения преимущественно носили характер полуигровой конкуренции. Она определяла заменяемость позиций, обратимость вектора действий — сегодняшний инициатор акции завтра легко становился жертвой. Как и положено, игре был присущ определенный драматизм, хотя ее сценарий не отличался сложностью.

Это как на качелях, устроенных из доски: один отталкивается, взлетает вверх, а другой оказывается внизу. Однако затем обязательно то же делает второй, и они меняются позициями. А потом снова меняются и т. д., иначе «игра» закончится, а созданная ими динамическая система разрушится, что неизбежно и негативно повлияет на внутренний характер самих «игроков» (процесы внутри них, их структуру). Подобная игра под стать диалогу, где импульс, исходящий от одного из партнеров, пребывающего в конкретный момент в инертном состоянии, провоцирует в последнем возбуждение, накопление своеобразной информации и возрастание энергии, и уже через какой-то промежуток времени он сам становится активным. Драматизм игрового конфликта не самодовлеющ, ибо им предусмотрен компенсаторный эффект.

Во взаимодействии по такому сценарию представителей однотипных социально-потестарных и политических структур — джамаатов, «вольных» обществ и т. п. — ближайших соседей, рельефно выделено собственно игровое начало, моделировавшее конфликт как импульс внутренней динамики этой полузакрытой системы. Полузакрытость обуславливалась замыканием ее социального пространства на саму себя и воспроизведением динамики также внутри себя. Она определялась и тем, что конфликтно-игровые позиции субъектов были заданно сбалансированы, через что и сама структура — уравновешенной. Поэтому «качели» одновременно еще и чаши весов, которые колеблются, но предполагают равновесие — суммарное, а не в конкретные моменты.

Впрочем, такая модель отношений могла и «раскрываться», перестраивая системообразующие принципы. Пахта являет собой вариант переноса игровой схемы в плоскость социально-политических отношений между обществами и демонстрирует трансформацию изначально принятой (заданной) уравновешенности позиций субъектов. Используя данную моделирующую схему, построенную на элементах игры-обряда, одна сторона узурпировала активность, низводя другую в позицию вечно обороняющейся (инертной) стороны или жертвы.

Впрактике сосуществования дагестанских обществ данная модель могла растворяться в иных реалиях, так что в итоге их взаимоотношения носили намного более сложный характер, и одни общества подчиняли себе другие, вынуждали их платить дань, присваивали себе их земли и угодья. Однако при всем том порядок отношений стремился к уравновешенности — приблизительному паритету сил субъектов. Если на внутриджамаатском уровне воспринимавшаяся изначально заданной дуальная структура с аналогичным соперничеством «первичных» элементов — тухумов, кварталов перерастала в более сложную через появление третьего субъекта (нередко выступавшего в роли медиатора), и самой общинной организации,

контролировавшей баланс «сил» ее основных звеньев, то и во

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

взаимоотношениях обществ появлялись те или иные посредники и формировались союзы общин и союзы союзов (федерации).

Отношения горских обществ Дагестана со своими ближними соседями за пределами оного, но такими же горцами, выстраивались по очень близкой представленной модели. Схожая картина наблюдалась также в отношениях между хевсурами и кистинами и т. д. При том что здесь каждая из контактирующих сторон в позднее время была идеологически маркирована (в качестве мусульман и христиан) и через это они выступали представителями разных миров, они осознавали себя и действовали как тесно взаимосвязанные звенья также общего исторического и культурного поля. В апелляции дагестанцев к тушинам как к «родственникам», лишь по некоторым причинам не идентичным им самим (якобы Абу-Муслим не успел принести в их среду ислам, но завещал это сделать потомкам), ясно высвечивается такое указание. Переселение кистин и чеченцев в Тушетию в поздний исторический период, равно как и сохранение населением Тушетии и Хевсуретии вайнахского субстрата определяло почти то же, ведь нередко святыни и праздники у жителей обеих сторон Кавказа были общими. Регулярно происходившие стычки между дидойцами и тушинами, между хевсурами и кистинами, походы воинств одних к другим также сопоставимы с эффектом качелей. От игры здесь сохранялась схема, от обряда — атрибутика в виде выносившихся перед походом святынь (как это зафиксировано у хевсур).

Очевидно, воспроизведение на разных уровнях подобной модели отношений имело целесообразность. В чем она заключалась?

Содной стороны, она обеспечивала социализацию юношества, ибо во всех вариантах «игры» именно мужская молодежь являлась главным действующим лицом. Это было то или почти то, о чем некогда говорил один черкес, пояснявший бытование в его стране «обычая» совершения группами молодых князей регулярных нападений на аулы соседних округов с кражей людей: «Таким образом, это есть простой обмен между округами, а между тем он дает нам возможность развивать воинственный дух в молодежи» [Главани, 1893, с. 159].

Сдругой стороны, подобная модель, будучи освоенной в практике как структурированная система, сама структурировала мир, в котором функционировала, и наделяла его дополнительной внутренней динамикой. Это наглядно демонстрировало появление героев типа Шете Гулухаидзе, которых «игроки», занимавшие противоположные для каждого из них стороны «качелей», оценивали как ненавистных врагов. Рассматриваемая модель отношений с ближними соседями предоставляла общественной среде механизмы упорядочения движения «частиц» внутри нее, когда все дееспособные мужчины, подобно твердым частицам в сосуде с жидкостью вовлекаемые в ее внутренние потоки, получали шанс подняться, наиболее талантливые и удачливые из них — продержаться некоторое время на поверхности или в верхнем слое (побыть на виду в качестве героев, что сулило определенные выгоды), но потом, не изменив химической формулы этой жидкости — порядка общественных связей, опуститься на дно — уйти в небытие, оставшись в памяти потомков как образцы для подражания. Деятельный, прославленный Шете не изменил внутренней системы функционирования своего общества не потому, что не имел надлежащих амбиций, и не потому, что общая обстановка — нахождение Тушетии уже в

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

462 Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

составе Российского государства — препятствовала этому, но потому, что его родная общественная среда не была предрасположена к сколь-либо значительным трансформациям. В такой среде доминировал крайне определенный взгляд на порядок общественной жизни, озвученный в начале XX в. в Чечне: «Стоит кому-нибудь прославиться геройством, другой убивает его только для того, чтобы говорили: „Этот человек убил такого-то”», который, в свою очередь, являлся репликой с общего правила, сформулированного в той же Чечне: «Если кто-нибудь из нашей среды желает возвыситься и заделаться князем, находится всегда человек, который убивает его» [Ошаев, 1929, с. 39; 1930, с. 65]. Настоящий «игрок», входивший в подобную «игру» так же естественно, как осваивал родной язык и родную культуру, обладал «чувством игры» и ощущением ее поля — пространства, правил и др., как об этом пишет Пьер Бурдье при характеристике введенного им понятия габитус — системы принципов и навыков структурирования социального пространства и организации деятельности — так что он (игрок) личным опытом и «чувством эквивалентности физического и социального пространств и перемещений в этих двух пространствах... укоренял самые основополагающие структуры группы» [Бурдье, 2001, с. 102—109, 128—129, 139].

Относительный консерватизм структур не означал стагнации общества, напротив, он даже предполагал дополнительное структурирование общественной среды посредством динамики внутри нее. Отношения с соседями по известной схеме превращали возможное и условно хаотичное «броуновское движение частиц» в по-своему упорядоченное, в согласии с присущей общественной системе логикой бытия. Принципиальным моментом такого порядка являлись уравновешенность сил и позиций, а также симметричность взаимодействовавших соседних горских обществ.

Симметричность уступала место асимметрии в отношениях горных и равнинных обществ. Их позиции были принципиально различными в силу несовпадения, но одновременно и взаимодополняемости хозяйства каждой из сторон, а также вхождением равнинных обществ в обширные государственные структуры и независимостью (или полунезависимостью) горских джамаатов. Хотя воинские отряды, «шайки» горцев устраивали регулярные нападения на изобильные (в их глазах, безусловно, такие) соседние территории, а жители последних могли проводить ответные акции, и порядок отношений между ними порой даже обретал подобие вышеописанной (горско-горской) системы (что в конце XVIII в. зафиксировал И. А. Гильденштедт на примере взаимных нападений джарских «лезгин» и кахетинцев и отражением чего являлись сетования бежтинцев в начале XX в. на постоянные грабежи их жителями Алазанской долины) [Млокосевич, (А), л. 16], однако практика этого уровня ориентировалась на взаимодополнение различных обществ с сопутствовавшими им разными природными и определявшимися ими хозяйственными условиями. Но чем дальше от «плоскостных» соседей располагались горские общества, чем менее значимым становился практический интерес их жителей к стабильным экономическим связям с населением равнин, тем больше эти уже два мира, а не частные их представители видели и осознавали свое принципиальное несходство. Здесь уже не на полуигровом и полуобрядовом уровне представала их маркированная у каждого собственными — христианскими и

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

мусульманскими — святынями разность. Здесь общались «неверные гурджи» (грузины) и «дикие леки» («лезгины», дагестанцы), представители мира равнины (плоскости) и мира гор.

Впрочем, и в этом случае (в этой системе отношений) просматривается эффект качелей или диалога, хотя «игроки» были другого порядка — грузинское и дагестанское общества, а чередовавшаяся активность сторон охватывала другие временны е интервалы. Если на «малых качелях» все происходило с небольшими промежутками, с известной оговоркой почти синхронно и укладывалось в рамки «вчера (в прошлом месяце, году...) он» — «сегодня (в этом месяце, году...) я» — «завтра (в следующем месяце, году...) снова он» и т. д., то на «больших качелях» напористая активность в сторону соседа растягивалась на века и сменялась столь же длительной ответной реакцией через значительный интервал, взаимонаправленные импульсы состоявших в «диалоге» культур и обществ были уже другого порядка. Эпоха политического превалирования Грузии в Кавказском регионе в Средние века, которая сопровождалась попытками включения населения Северного Кавказа и Дагестана в политическую орбиту своего государства (в том числе военными средствами и путем его христианизации) в Новое время сменилась эпохой экспансии горцев, в частности лекианобой. При том что горцы едва ли не извечно отличались воинственностью (вспомним комментарий Страбона), последняя переживала фазы подъема и спада. Причины этому многочисленны (ряд их уже назывался), и среди них с известным основанием можно отметить характерный порядок взаимодействия соседей. В обыденном сознании, перераставшем в осмысление исторического опыта, баланс сил контактирующих сторон, его нарушения и последствия такового отслеживались и осмысливались. Не случайно события 1871 г. в Ункратле (в исторической памяти народа воспринимаемые как олицетворение беды для всего Дагестана) интерпретируются в том числе в контексте взаимоотношений с Грузией, и конкретно — через месть грузинского князя Н. З. Чавчавадзе. Последний доступными ему средствами и по всем якобы понятным мотивам стремился возместить ущерб, причиненный дагестанцами его родине, он всего лишь восстанавливал нарушенный баланс позиций соседей (что не мешало ему, по народной интерпретации, быть нацеленным на сознательное унижение противной стороны). Обрушившиеся на Грузию в середине XVIII в. после изгнания со своей территории ненавистного Надир-шаха «лезгины», очевидно, принимали в расчет участие грузинских войск в походах иранского правителя на Дагестан. Принцип «око — за око, зуб — за зуб» через фабулу мести выражал логику поддержания баланса отношений между соседями 113 . Необходимость последнего, не только в силу его рациональности, но и как освоенной на практике данности, осознавалась всеми звеньями этой системы.

Системность отношений подразумевала наличие устойчивого пространства, поля их функционирования. Таковое разрывалось при появлении новых субъектов, претендовавших на активную роль в этой системной игре, и в итоге разрушалось. Как бы ни была внутренне противоречива практика жизнедеятельности дагестанских обществ и их связей

113 Напомню оценку абхазскими крестьянами политики В. И. Ленина в передаче Фазиля Искандера (роман «Человек и его окрестности»), а именно что, устроив революцию, Ленин всего лишь отомстил царю за старшего брата.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

с системными партнерами из другого, соседнего мира, она нацеленно отчуждала попытки ее совершенствования через упрощение и не принимала чужие предложения по содействию в этом.

ВДагестане бытовало предание, которое, по оценке историка XIX в. В. А. Потто, «отразило на себе следы страшной и упорной борьбы народа за старину

против попыток новаторства» [Потто, 1994, т. 2, с. 171], а по мнению современного фольклориста А. А. Ахлакова, ярко запечатлело идею свободолюбия горцев [Ахлаков, 1968, с. 77]. Это предание о некоем ШахМане.

Внем рассказывается, что среди дагестанцев долгое время не было человека, который бы силой своего ума, энергии и воли мог сплотить народ, прекратив кровавые драмы. Лишь в середине XVIII в. такой человек якобы появился. Это был пылкий, талантливый и предприимчивый правитель одной из территорий по имени Шах-Ман. Он мечтал изменить общественный порядок в родном крае, смягчить нравы его жителей и направить их энергию с военного русла на мирный труд, в котором он видел залог гражданского устройства и благоденствия. Однако он не нашел понимания среди земляков, даже у собственных сыновей. Ему грозили расправой, и он вынужден был покинуть родину, но, уходя, обещал отомстить неблагодарным, которых желал осчастливить. Шах-Ман проехал земли ближних соседей, где встретил радушие и готовность помочь ему. Но цель его была конкретна — он рассчитывал на содействие только правителя могущественной далекой Персии. И нашел его. Войска Надир-шаха появились в Дагестане, и хотя горцам удавалось успешно обороняться, страна оказалась разоренной. В итоге

кШах-Ману пришло раскаяние, он отдался в руки соотечественников, желая смерти именно от них. Его последнее желание было исполнено.

Предание дошло в пересказе местного гимназиста середины XIX в. [Айгони, 1846], и в нем, вероятно, как отмечает А. А. Ахлаков, несколько смещены акценты. Современный исследователь отмечает, что «народ объясняет причину вражеского нашествия как результат коварства жестоких ханов, которые в своей классовой ненависти к массам готовы перейти на сторону внешнего врага, изменить народу и Родине» [Ахлаков, 1968, с. 77]. Изменение оригинальной трактовки возможно ввиду того, что предание записано учащимся русской гимназии и опубликовано в русской газете в разгар Кавказской войны. Можно лишь строить догадки о том, как интерпретировал запечатленные события и главного персонажа народ. Но если все же ориентироваться на единственно существующую версию предания, то в ней явно следует отметить недопустимость вмешательства сторонних сил в жизнь местного общества. Вина Шах-Мана состоит в нарушении данной заповеди. Призванная им внешняя сила принесла только многочисленные беды земле и людям, которым злосчастный герой первоначально желал добра.

Появление дополнительного, несоразмерно большого и сильного, по сравнению с прежними, субъекта априори разрушало сбалансированные или стремившиеся к этому отношения внутри системы. Главным образом потому, что данный субъект отношений не был настроен на вхождение в уже существующую систему, а навязывал свою с особыми законами. Местное население было готово сносить последние, но до известного момента и предела. Вспомним, как горцы обеляли завоевателя А. П. Ермолова, принимая в расчет силу его армии, превзошедшую их собственную силу (то же на

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

местечковом уровне вынужденно делали дидойцы одного из селений, некогда допустив на свою землю силача грузина). Очевидно, в данном случае срабатывал также механизм, о котором в Калуге рассказывал бывший имам Шамиль. Он заключался «в полной готовности населения подчиниться новым законам и новым учреждениям победителя в первое время распространения его власти». К этому записавший слова Шамиля А. Руновский добавлял указание на якобы присущее горцам «инстинктивное сознание несовершенства своего самоуправления» [Руновский, 1904, с. 1512]. В последнем можно усомниться, но это не суть главное. Важнее так или иначе фиксируемая готовность людей и общества подстроиться под порядок, навязываемый им более сильным, и по-своему вступить в системные отношения с ним. Однако такой аванс на власть и управление новому субъекту отношений оказывался не слишком продуктивным, ибо горцам надлежало кардинально перестраиваться ввиду принципиальных отличий новой системы, а к этому они не были открыто предрасположены. Если прежняя известная схема отношений с соседями предполагала в той либо иной форме диалог, «обмен между округами» («лезгинами» и тушинами, Дагестаном и Грузией и т. п.), то в новой принцип взаимообмена отсутствовал. По представлениям нового, «большого» субъекта он вроде бы существовал — за мирную обстановку в крае его жителям гарантировался доступ в широкие просторы внешнего мира, однако в глазах последних, как можно представить, он мало или вовсе ничего не значил, ибо эквивалентность обмена (импульсами) между субъектами была нарушена. Даже минимальный налог воспринимался побором, не предполагавшим равноценной отдачи (направленность налога на обустройство государства, содержание его аппарата никоим образом не вписывались в привычные представления о мироустройстве). Парадокс ситуации и заключался в том, что, восстановив в общих чертах систему общинного самоуправления и тем самым, как пишет М. А. Агларов, «окрылив горцев», государство требовало взамен нечто, а требовать оно не могло ничего, ибо лишь «вернуло» прежнее на свои места. «Обмена» не произошло, иллюзии весов не возникло, выстраивалась иерархия.

«Всякое подобие несправедливости, — записал со слов бывшего имама А. Руновский, — всякое ничтожное, но неправильное действие — из глубины души возмущает горца, который с качествами хищного зверя питает в себе глубокое чувство правдивости. Это чувство или дает ему возможность умирать без ропота и боли, или же подвигает его на самые кровавые эпизоды… К тому же горец терпеть не может постороннего вмешательства в свои частные дела» [Руновский, 1904, с. 1525; 1989, с. 112, 115]. Появление государства с его налогами, чиновниками, военными, школами и другим, пусть даже в минимальном размере и ради общего блага дававшим знать о себе, было явным «посторонним вмешательством» 114.

114 В этом отношении примечательно замечание, сделанное кавказоведом П. Г. Бутковым в самом начале XIX в. о чеченцах и других горцах: «...Признают над собой власть только российскую, называя, однако, себя досами России, т. е. приятелями, ибо на языке их, как и прочих кавказцев, нет слова, означающего зависимость политическую, кроме уже совершенного рабства» [Бутков, 2001а, с. 8]. Отмеченный «приятельский уровень» выстраивания политических отношений с соседями — это и есть взгляд на данные отношения как на весы с качающимися, но стремящимися к равновесию чашами.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Для выражения протеста нужен был повод, и он нашелся. Война, начавшаяся в 1877 г. между Россией и Турцией, в которую первая устремилась под лозунгом освобождения христиан из неволи исламской державы, не могла не вызвать эмоционального взрыва среди зависимых мусульман в христианском государстве (такая реакция была естественна и прогнозируема даже без учета агитационной работы со стороны Турции). Восстание стало попыткой восстановления баланса сил «игроков» разного уровня, уже включенных в системные отношения, правда, другого, чем раньше, порядка. В сознании народа это отложилось и воспринималось предельно отчетливо.

Вначале возникла война между Турцией и Россией. В конце 1877 года русские взяли Карса, возникла опасность для Стамбула. Русским помогли сербы, болгары, румыны и другие. Царская Россия попыталась мобилизовать войска даже из мусульман Дагестана и всего Северного Кавказа. Некоторые кавалерийские эскадроны Аварского округа успели перейти даже реку Арча-чай, которая находится между Арменией и Турцией. Увидев такую несправедливость, Устар тариката из Согратлы Абдурахман Хаджи назначил своего сына Хаджимагомеда имамом, чтобы возглавить борьбу против неверных в поддержку турецких мусульман. Они знали, что силы неравные, но, организовав такое восстание, русское командование вынуждено было снять с турецкого фронта несколько дивизий и перебросить их на Северный Кавказ. Мусульмане Дагестана ослабили силы царской армии и косвенно помогли Турции.

[Потомок, 2003, № 13—14]

Для горцев восстание явилось попыткой сдвинуть оказавшиеся без движения «качели», шансом приподнять свою упавшую чашу весов, выбраться из «подвала» (вспомним метафору: «Горы, мы с вами сидим в подвале»). И, соответственно, опустить чашу весов тех, кто по определению не должен был оказаться на верху — символическом (подобно тому как ишак не мог взобраться на дерево) или реально политическом. Тем более что они были неверными, гяурами.

Клянусь небом — обладателем башен,

иднем обещанным,

исвидетелем, и тем, о ком он свидетельствует! Убиты будут владетели рва,

огня, обладающего искрами. Вот они сидят над ним

исозерцают то, что творят с верующими.

Ивымещали они им только за то, что они уверовали в Аллаха великого, достохвального, которому принадлежит власть над небесами и землей.

[Коран: 85, 1—9]

Последующая история взаимоотношений двух обществ, точнее — российского государства и горского общества, неизбежно должна была внести заметные коррективы в их характер, и это действительно произошло. Но об этом в другом месте.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН