манили к себе не только аварцев, даргинцев и иных дагестанцев, но и чеченцев, причем напор, с которым действовали последние, был гораздо более сильным, нежели «сползание» дагестанских горцев. Автор начала XIX в. отмечал, что чеченцы, сравнительно недавно обосновавшиеся по левому берегу Аксая на землях кумыкских феодалов и до некоторой поры считавшиеся их «подвластными», стали настолько многочисленными, в том числе за счет все новых и новых мигрантов, и так основательно утвердились на этих территориях, что последние в указанное время «уже к области Чеченской причислить должно». В то время салатавцы еще находились в зависимости от кумыкских владетелей [Буцковский, 1958, с. 239, 243].

В свою очередь, имеются свидетельства того, насколько новые жители Чиркея основательно устроились на обретенной ими земле и с какой заботой они относились ко всему, что их окружало и что было возделано и сооружено их трудом [Бахтамов, 1863; Волков, 1901, № 72—74]. При этом Чиркей оставался стыковым селением предгорья, являвшимся связующим звеном между горами и равниной. «При изобильном хлебопашестве, — писали о чиркейцах в первой трети XIX в., — они имеют скотоводство, и преимущественно большие стада овец, которые они в зимнее время отгоняют в Кумыкские степи; платят со 100 от 4 до 5 овец, такову же плату получают они с тех, кои в летнее время у них имеют своих баранов» [Хрисанф, 1958, с. 265]. Последними, судя по всему, являлись жители Кумыкской равнины.

4.3. Дальние соседи. Подвиг и власть

Из народной поэзии даргинцев.

Нет, прославленный герой На кладбище не лежит, И надгробья храбрецам Ставят на краю дорог. Коротка героя жизнь —

Лет, примерно, двадцать пять…

[Песни, 1939, с. 35]

Из очерка современника Кавказской войны:

Кавказские племена… считали необходимым элементом в жизни войну, как другие народы — хлебопашество, торговлю и пр. ...Не всегда даже грабеж и добыча вызывали в горцах жажду войны: тут нередко была любовь к искусству ради искусства, была просто страсть, а это чувство везде одинаково…

[Зиссерман, 1872, с. 410]

Из работы публициста конца XIX в.:

Лезгин разбойничает, но он, однако, не разбойник, — он рыцарь разбоя, подчиняющийся строгим правилам и строгим нравственным обязанностям. То, что мы называем разбоем, — для него идеал истинно человеческой жизни, который волнует его мечту, который его преследует собою везде и всегда. Он гордится им и им хвастается, как высшим подвигом мужа, как достигнутым совершенством… Такую чистоту и цельность взгляда (представленную в песнях

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

о героях. — Ю. К.) нельзя не признать правдой своего рода, красотой своего рода, нельзя налюбоваться ею не только с поэтической, но и с нравственной точки зрения, любоваться, конечно, не самою грубою сущностью этих взглядов, не резнею и хищничеством, а непреклонной верностью человека своим идеалам.

[Марков, 1904, с. 541, 542]

Эти своего рода эпиграфы к параграфу при некоторых различиях имеют общую тональность взгляда на войну как место подвига и связанных с ним эмоций. Подобным образом видел горцев не только сторонний им человек, но

иони себя.

Вданном случае резонна постановка вопроса о характере войн, в которых участвовали либо которые организовывали горцы. Очевидно, что такие войны вряд ли можно напрямую соотносить с войнами нынешней эпохи, которые ведут между собой государства и организованные политические силы в целях перераспределения территорий, ресурсов и т. д. В войнах горцев между собой

ис соседями элементы одного и другого наличествовали, но с очевидностью была в них и своя «изюминка», отсутствующая в поведении нынешних солдат. Солдат, как частичек регулярной армии, отправляемой в бой могущественной верховной силой, с которой они далеко не всегда знакомы лично и которая может и не вызывать симпатий у тех, кто становится «пушечным мясом». Солдат, у которых может не быть других побудительных мотивов к действиям, кроме «отдания долга» или принуждения. Впрочем, горцев ни в коей мере нельзя заподозрить в отсутствии чувства долга перед родными, товарищами, односельчанами, всем своим миром. Долг и тесно связанная с ним честь в большой степени формировали натуру горца, однако их — отважных воинов не назовешь солдатами войны, и не только потому, что они не строились в шеренги.

Во второй половине 1940-х гг. Леонид Иванович Лавров — в будущем выдающийся кавказовед, а в ту пору сорокалетний исследователь, настоящим солдатом прошедший войну с фашизмом, пытался собрать материалы по заинтересовавшей его теме о первобытных войнах. Как он заметил позднее, «поиски на Кавказе этнографических пережитков примитивных форм вооруженной борьбы не дали ничего существенного», и свой интерес он реализовал «логическими построениями» на материалах «первобытных обществ за пределами Евразии». Однако в таких «построениях» он не избежал обращения к кавказским материалам, весьма примечательным. Говоря об участии в «первобытных войнах» небольших отрядов и сведении самих войн к одному бою, Лавров сослался на данные кавказских языков, где понятия «война» и «бой» выражаются одним словом: лезгинское дяве, аварское рагъ, чеченское тIом и т. д. На этом основании делался вывод о совпадении в указанных войнах их общей цели с тактической целью одной кампании или даже одного боя, в результате чего стратегия всецело подменялась тактикой. Уже безотносительно к кавказским материалам Л. И. Лавров оспорил утверждение о неумении первобытных народов закрепляться на захваченной территории, якобы обусловившем абсолютный примат набеговой системы ведения войн. По его мнению, если у таких народов возникала потребность в

захвате чужих территорий, то она безусловно достигалась [Лавров, 1982,

с. 71—75].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Вообще, тема войны в архаических и традиционных обществах довольно популярна среди исследователей. Об их характере и механизмах, равно как о причинах агрессивности человека, высказываются различные мнения. Воинственность тех или иных обществ связывают с наличием в них сплоченных групп мужчин-родичей при патрилокальном типе поселений, с жестким закрытым характером самих обществ, в которых индивидуальная агрессивность сильно ограничена, и как следствие этого, большую роль играет групповая агрессивность, а также с определенными культурными концепциями, ритуальной обусловленностью, со стремлением перенести внутреннее напряжение вовне и т. д. Другие исследователи выделяют «мирные общества», представленные самоуправляющимися общинами с неразвитыми социальной стратификацией,

политической иерархией и лидерством, в которых избыточного продукта практически не имелось и функции вождя сводились к справедливому распределению наличного. Х. Терни-Хай предложил концепцию «военного горизонта», предполагающую определенный тип социальной организации и контроля для ведения настоящих войн, которые имеют надежные хозяйственные основы, сформулированные групповые цели, разработанную тактику, единое руководство и профессиональных воинов. Подлинная война, по его мнению, это политическое средство решения проблем, а оселком таковой является борьба за землю. В свою очередь, Б. Малиновский, различая шесть типов вооруженных конфликтов, в том числе межличностные и межгрупповые стычки внутри некоторых общностей, вооруженные набеги, имевшие характер «спорта» и «охоты», экспедиции для организованного разбоя и захвата рабов, настоящими войнами считал только два типа, а именно боевые действия, ведшие к примитивной государственности, и вооруженную борьбу между разнокультурными группами, имевшую цель завоевания и приводившую к государственности (подробнее см.: [Война и мир, 1992]). Ю. И. Семенов в практике земледельческих предклассовых и раннеклассовых обществ выделяет чисто грабительские, завоевательно-переселенческие и завоевательно-покорительные войны [Семенов Ю., 1994]. Рассматривая этот сюжет на примере кочевых скотоводов, А. И. Першиц в грабительских войнах номадов видит не только мотивы престижа для участия в них и спортивноразвлекательные побуждения, но и социально-экономические причины. Упоминает он и теорию экологических бедствий как фактор кочевнических нашествий [Першиц, 1994].

Таковы лишь некоторые подходы и предложения по проблеме войны в архаических и традиционных обществах и часто проявлявшейся воинственности данных обществ. Этот краткий обзор сделан здесь по той причине, что в отношениях горцев Кавказа с внешним миром в лице соседей, удаленных и в плане расстояния, и в плане культуры, фактор войны нередко интерпретируется как особо значимый. С дальними соседями общались иначе, чем с ближними, правила контактирования были другими по причине резкого отличия «того» мира от «этого». Если бедуинам, гордившимся своей свободой и подвижностью, было свойственно с презрением взирать на тех, кто «сидел» на земле, то и взгляд горцев сверху, из «поднебесья», вниз на тех, кто лишен права и возможности быть хоть чуточку ближе к Верху, мог иметь аналогичный оттенок. Верх был гордый, а Низ изобильный.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Рассказывали, как некогда у одного грузинского горца, впервые оказавшегося на равнине, разбежались глаза при виде фруктов и зелени и как он досадовал на отсутствие этих и других щедрот природы в собственном крае [Берзенов, 1854, № 71]. В нем «чужое» вызвало удивление, ибо он находился в гостях у кунака, однако подлинно чужое могло рождать и иные эмоции.

Один из авторов XIX в. писал:

Скудость средств заставляла хевсур в старину делать нападения на своих соседей-пшавцев, живущих разбросанно. Собравшись толпою, хевсуры являлись к особняку пшавца и под тем предлогом, что дед или прадед последнего не уплатил какого-нибудь барана предкам пришедших, насильно забирали все, что попадалось под руку...

[Худадов Н., 1890, с. 72]

Автор резонно заострил внимание на скудости жизненных средств обитателей высокогорий. Но образно переданные им претензии хевсур в адрес пшавов, живших в лучшем по сравнению с ними достатке по причине более благоприятного в географическом отношении расположения их земель, побуждают вспомнить о характерном взгляде горцев на соседей. О хевсурах отзывались как о «племени… чрезвычайно грубом, надменном... и гордом… (которое. — Ю. К.) ставит себя выше всех народов» [Эристов, 1855, с. 119].

Здесь же резонно вспомнить нартский эпос осетин, один из сюжетов которого рассказывает о постоянной борьбе живущего в верхнем селении рода Ахсартагката, прославившегося своими храбрецами, с жителями нижнего селения рода Бората, богатого скотом и людьми (см. гл. 1.3).

В Дагестане нет эпоса, но его вполне заменяют песни героико-историче- ского жанра, в которых акценты расставлены предельно ясно. К их текстам я обращусь позднее. Сейчас же процитирую автора, который в 1728 г. составил довольно подробное описание Дагестана. Это Иоганн-Густав Гербер, с 1710 г. состоявший на русской военной службе, так что его симпатии и антипатии к тем или иным людским наклонностям вполне очевидны, хотя автора нельзя упрекнуть в предвзятости. Составленное им описание — интересный и ценный источник. Давая характеристику жителям западных районов Дагестана — тавлинцам, он писал:

Некоторые имеют пашен, а другие скотоводством питаются, а иные многих баранов содержут, каждые по ситуации своих уездов. К тому же все тавлинцы к воровству и грабежу искусны и к тому промыслу неленивы, только тайно и явно… Многие нападки чинят в Грузию и Черкасу горскую, где оные скотину и людей крадут, увозят, кубанским и крымским татарам продают, которые к ним часто приезжают для покупки людей.

В разделе о жителях Южного Дагестана Гербер пересказал историю попытки введения их в подданство Российской империи с неукоснительным требованием «отдержания от всякого воровства» и услышанный на это ответ делегатов:

Мы к воровству родились, в сим состоят наши пашни и сохи и все наше богатство, которое деды и прадеды нам оставили и тому учили; сим оные сыти бывали и мы также питаемся и сыти бываем, и что имеем, то все краденое, и иного промысла мы не имеем; ежели нам от того отстать, то нам будет под

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

российскою властью с голоду умереть, и мы в том присягать не станем и принуждены будем себя оборонять против тех, которые нам то запретить хотят, и лутче нам добрыми людьми умереть, нежели с голоду пропасть. Сели потом на лошадей и уехали.

[Гербер, 1958, с. 106, 112]

Будет неверным утверждение, что отношения горцев Дагестана с жителями Грузии, Ширвана и других стран и провинций Кавказа сводились исключительно к войне. Связи были многогранными, включавшими экономический, политический, культурный, религиозный аспекты, о чем убедительно свидетельствуют материалы специальных исследований (см., напр.: [Гасанов, 1991]). В них также имелась военная составляющая, которая подразумевала в одних случаях боевое сотрудничество, в других — наем заинтересованной стороной военной силы у соседей, в третьих — конфликты и военную экспансию. В XVIII в. в Грузии утвердилось понятие «лекианоба», производное от слова ле-

Набег черкесов на линию (по: [Утверждение русского владычества, 1901])

ки, которым грузины обобщенно называли всех дагестанцев-горцев, и подразумевавшее жесткое силовое давление последних, «лезгинщину», засилье «леков». Наличие особого понятия многозначительно. В историческом кавказоведении советского периода было почти общепринятым ставить здесь классовый акцент, подчеркивая «антинародную» политику феодалов, выступавших идеологами и организаторами набеговой системы. Упоминавшийся ранее М. М. Блиев в своих исследованиях Кавказской войны сделал другое ударение — на обусловленности регулярных набегов горцев особенностями общественного устройства их «вольных» обществ [Блиев, 1983; 1989; 1994]. В

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

В. М. Гамрекели, который, по-видимому, первым сформулировал тезис о специфике общественного устройства горских обществ как главной причине их экспансии на соседние территории [Гамрекели, 1972а; 1972б]. Данный фактор он рассматривал в контексте грузино-северокавказских отношений.

Обратимся и мы к ним в интересующем нас в настоящем случае аспекте.

* * *

Вахтанг Гамрекели отметил, что до XVIII в. леки-дагестанцы совершали набеги только на Кахетию (и одним из этапов данного процесса было образование Джаро-Белоканских обществ и султанства Елисуйского). XVIII же век стал кульминацией их экспансии, распространившейся на Картли (Карталинию), Южную и Западную Грузию, а также Азербайджан и Армению. Своего пика набеги достигли в 1750-е гг., после чего наступил относительный спад их интенсивности [Гамрекели, 1972б, с. 26, 28].

Настоящий процесс обстоятельно изложен грузинскими историками XVIII— XIX вв., в первую очередь Вахушти Багратиони — автором своеобразных летописей грузинских царств.

В Кахетии события развивались в следующей динамике.

1574 г. Кахетинский царь Александр, любитель охоты, жалуется на отсутствие охотничих угодий вследствие густой заселенности подвластных ему территорий, что косвенно, но определенно указывает на благополучие страны и отсутствие сколь-либо значимых внешних тревог.

1612 г. «Лезгины» осмеливаются делать нападения на Кахетию, но только скрытно. Правители Кахетии организуют «экспедицию» в Дагестан с целью навести ужас на местных горцев и тем устранить внешнюю опасность.

1670—1680-е гг. Благополучие Кахетии немного омрачают внутренние неурядицы, в которые вовлекаются и «лезгины». Последние начинают «нападать... и забирать пленных, но не войском, а воровством». Правитель Ганджи «возвышает» чарцев (джарцев).

1695 г. Поход кахетинцев на чарцев, «ибо они больше всех творили насилие в Заречье и Элисени, и дагестанцам служили проводниками и [устраивали] пристанища, и было от них пленение, разорение и убийства путем предательства, воровства и грабежа... Чарцы не смогли противостоять, и [кахи] перебили их, опустошили и разрушили их укрепления и, захватив добычу, стали в Чари, чтобы в продолжение трех дней уходить оттуда на грабеж, но крестьяне, увидев огромную добычу, нагрузились и ушли к себе. Предводители [кахов] обеспокоились этим сильно, однако не послушались они. Увидев это, чарцы открыли ружейную пальбу, убили Душиа и других вельмож. И отступили кахи, и убивали их лезгины, затем захватили опять часть своего имущества более кахов ... и вернулись кахи к себе...» После этого «лезгины» стали чаще нападать на Кахетию и разорять ее. Кахетинцы «умоляли» правителя Ганджи Калбали-хана помочь им, но последний отказал, «ибо [лезгины] подчинялись ему и платили дань».

1706 г. «А так как лезгины, и особенно чарцы, беспрестанно враждовали, предложили кахи Имам-Кули-хану (правителю Кахетии, иначе Давиду II. — Ю. К.) разорить Чари и избавить Кахети от этого бедствия». Собрано большое войско, в составе которого были тушины, пшавы, хевсуры. Джарцы напуганы

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

и«умоляли не убивать [их] и обещали выплатить дань с остатками

[прошлых лет] и покориться так, как пожелает царь». Царь разбивает леков, но проявляет беспечность, чем пользуются горцы. «И усилились после этого чарцы и построили укрепления, потом выступили и заняли окрестности [Чари]

истали еще больше нападать, разорять, захватывать пленных, опустошать и убивать в Заречье и Кахети беспрерывно... Но хотя и усилились лезгины, кахи также убивали и истребляли их, где только встречали, ибо в долине лезгины не могли одолеть кахов».

Впоследующие годы напряжение нарастало, и вызвано это было различными причинами. «Из-за насилия лезгин стали крестьяне убегать и прибывали к лезгинам, ибо, пострадав от своих владельцев и прибыв туда, указывали [лезгинам] дорогу, и нападали [лезгины] на села [и] стада, людей убивали и скот угоняли. А кахи гнались за ними, то те одолевали, то эти. И так было без конца. Иногда мирились, но затем начинали пуще нападать... После начали кахи — как это в обычае у них — враждовать друг с другом... и не видели в этом гнева [божьего], и сами поступали так, что усилились лезгины путем воровства [и] разбоя и стали они теперь выступать по призыву кахов... Этим осмелели лезгины и разоряли страну. И даже когда мирились, не прекращались их набеги. А [когда] кахи упрекали в неверности, говорили, что совершили это молодые, совершили это юные, и

если кахи одолевали, приводили их, отбирали добычу и возвращали [кахам]».

Дело дошло до того, что отдельные «кахи» предводительствовали отрядами «лезгин», и в массовом порядке «кахи» давали проводников во внутренние районы Грузии, в Карабах, Ардебиль, Ширван.

В 1720—1730-е гг. ситуация мало изменяется в плане взаимных нападений «чарцев» и «кахов». Во время случающихся переговоров со стороны первых звучат ссылки на непослушную молодежь: «„Без нашего ведома совершили то юноши, и наказали мы их“. И добычу возвратили...» Однако проявляется и ранее не фиксировавшееся, например, стремление дагестанцев обратить в мусульманскую веру население Кахетии, что, скорее всего, говорит о новом самоощущении ими себя на контролируемой территории. Активно действуют турецкая и персидская стороны со своими армиями [Вахушти, 1976, с. 139— 180].

Грузия пытается найти помощь в лице могущественных соседей, которые на деле оказываются не такими уж и способными оказывать реальную поддержку. В начале 1720-х гг. кахетинский царь Имам-Кули-хан писал тогдашнему правителю Ирана Гусейн-хану и его наместнику в азербайджанских провинциях:

Над нами постоянно висит грозный меч. Силы лезгин все больше и больше растут. Нет уголка, где бы не лилась кровь. Если ходатайство Ваше не окажет нам помощи, наше дело пропало, наш край безвозвратно погиб... До сих пор с нами боролись одни джарцы и живущие в горах лезгины; теперь восстали против нас и гулхадары. К ним пристали кабальцы, шакинцы и другие... Наши враги расположились в Гавазе. С гавазцами и вообще гагмамхарцами они открыли переговоры; они смущают последних, говоря, что шах сам в опасном положении и потому лучше им примкнуть к лезгинам. Вы знаете, что крестьяне глупы и легко поддаются обману: они послушались лезгин и теперь действуют заодно с ними против своих же. Лезгины увлекли также и некоторых тавадов

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

В глазах людей, пытавшихся осмыслить происходящее, ситуация обретала черты катастрофы, но не только по причине внешних реальных врагов. «Так как умножилось распутство, прелюбодеяние, содомия, пленнопродавство, зависть, взаимное истребление и иное многое зло, поэтому и Бог напустил [на землю] зло, ибо даже звери нападали и съедали без стеснения многих». Высшие силы отвернулись от людей, природа обрушила на них свой гнев. «Потом появились полчища воробьев, которые затемнили солнце своим числом и всецело съели посевы, чего не помнили веками. Затем погибли многие из-за чумы, однако никто не побоялся Бога» [Вахушти, 1976, с. 118]. О том, что за природный катаклизм потряс Грузию, можно лишь строить догадки.

Как отмечают историки, пик «лекианоба» пришелся на 1750-е гг., после чего военная активность дагестанцев несколько снизилась. Данный факт примечателен, и на нем я остановлюсь позднее. Сейчас же кратко охарактеризую

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

положение самого начала 1770-х гг., используя материалы и впечатления И. А. Гильденштедта, посетившего в это время Грузию и Кавказ по заданию Российской Академии наук.

Совершив вояж по большей части территории Грузии, он отмечал, что там «нельзя ездить без опасения из-за нападений лезгин», и говорил о многочисленных разрушениях, но также и о созидательной деятельности царя Кахетии и Картли Ираклия II. Царь Ираклий, встав во главе Кахетии в 1744 г., приложил немало усилий к тому, чтобы оградить ее жителей от недругов, чем вызвал гнев «лезгин», среди которых появились «профессиональные охотники» на него [Хрестоматия, 1999, ч. 1, с. 58, 70] 51. Спустя 20 с лишним лет, после объединения Кахетии и Картли, такая же деятельность началась и в центральных районах страны. Ираклий реформировал армию, он велел строить заграждения вокруг населенных пунктов: «В селе Натлуги... нынешний царь приказал... село огородить стеной, так что получился четырехугольник... и построить круглую башню для стрельбы... Царь приказал... в целях безопасности расположенных на вершине... деревень, обнести (их) стеной» [Гильденштедт,

2002, с. 75, 79, 80, 86, 102 и др.]. Параллельно Гильденштедт сделал другое любопытное наблюдение относительно жизни кахетинцев, непосредственно граничивших с джаро-белоканцами. «Несмотря на близость враждебных лезгин, в этих деревнях нет укреплений, и живут в них более зажиточно, чем в далекой Картелии. Они привычны к стычкам с лезгинами, джарских лезгин посещают так же часто, как они их, и крадут друг у друга людей и скот» [Гильденштедт, 2002, с. 87—88]. Здесь, в пограничном районе, взаимоотношения сторон явно приобретали характерные черты общения «ближних» соседей.

И. А. Гильденштедт отдал должное и третьим силам, проявлявшим активность в регионе. Давая общую характеристику «лезгинам» — «суровым, необузданным, склонным к разбою... (больше. — Ю. К.) чем остальные кавказцы», он замечал, что помимо указанного, наклонности «лезгин» к грабежу провоцировали турки, «которые через своего пашу в Ахалцихе в Верхней Картели побуждают их к этому, обращая им добычу в деньги, также частью еще за это платя жалованье» [Гильденштедт, 2002, с. 243—244].

51 Здесь, впрочем, необходимо иметь в виду принятую среди горцев общественную норму, согласно которой общество поощряло лицо, сразившее предводителя неприятеля, и даже назначало ему за это своеобразную пенсию [Агларов, 1988, с. 150—151].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Роль третьей силы, подобно теме наемничества, важна для осмысления проблемы взаимоотношений «дальних» соседей. Поэтому кратко остановлюсь на ней.

заплатят, или же ожидают богатой добычи. Они бывали в ополчении кумыков, чеченцев и осетинцев против России. Чаще же всего присоединяются к [нрзб] или к аварским, либо к газикумухским владельцам». То же он говорил отдельно об андийцах, собственно лезгинах и рутульцах [Бутков (А), л. 57, 70 об., 84 об.—85]. Другой автор отмечал, что Шамхал Тарковский, владетель значительной части Северного, равнинного Дагестана, если «нужно будет ему вооруженное войско, то просит их (акушинцев и цудахарцев — жителей даргинских обществ. — Ю. К.) по доброй воле, а иногда и с заплатою, а принудить их не может» [Тихонов, 1958, с. 131] 52 . Не отставали от прочих оформившихся социально-политических структур и джарцы, которые, по свидетельству источника первой половины XIX в., «во всякое время за умеренную плату могут иметь 6000 вооруженных», собиравшихся из Дагестана [Коцебу, 1958,

с. 257].

52 Правда, в настоящем случае следует отметить, что интерес горцев к поддержанию хороших отношений с шамхалом определялся нуждами их хозяйства, а именно необходимостью использования зимних пастбищ на равнине [Тихонов, 1958, с. 131].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Правители Грузии и отдельных ее территорий с равным интересом обращались к собственным горцам [Гильденштедт, 2002, с. 177], черкесам, осетинам и «лезгинам».

...В прошлом годе (1753. — Ю. К.) Хаджи Чалябия сын со своим (турецким. — Ю. К.) войском в грузинскую землю пришел и в то время грузинский царь Ираклий, свое войско с нанятыми горскими черкесами соединив, пошел против помянутого сына, где его со всем войском разбив, одержал победу; и нанятые горские черкесы немало ему коштовали 53, а теперь он для обороны своей таких войск весьма не в состоянии нанимать.

[Документы, 1968, с. 140]

В схожих целях Соломон I, правитель Имеретии, в 1771 г. использовал «лезгин» [Гильденштедт, 2002, с. 136], а через некоторое время уже его политические конкуренты обратились к «лезгинам» для борьбы с ним самим. «Лезгины», как «неглупые» люди, внутренние распри властителей провинций Грузии старались использовать в своих интересах, т. е. совершали нападения и грабежи [Давид, 1893, с. 56].

Вообще, XVIII столетие — это период чрезвычайных смут и междоусобиц внутри Грузии, которые усугубляли Персия и Турция. Это время ломки старых границ и сфер влияний, когда, несмотря на очевидные проблемы и сложности, те или иные грузинские царства, терпя многие беды от одних политических субъектов, тем не менее пытались сохранять собственную политическую роль в регионе и навязывали свою силу и волю третьим и т. д. субъектам. Достаточно образно передал атмосферу таких перипетий царевич Давид, сын последнего грузинского царя Георгия XII. Излагая события 1770-х гг., он писал:

Турки всегда, злобясь на Грузию, делали с находящимися у них лезгинами многие набеги; но, впрочем, добычи были равномерны как у них, так и у грузин; потому что у грузин были тогда храбрые начальники в войске. В один день князья Меликовы, отправившись в Турцию с малым количеством войска, разбили весьма многих турок. В сем случае дагестанские лезгины напали на Тушети... однако народ тушетинский с помощью пшавцов отразил оных и прогнал. Тогда со стороны Грузии притесняемы были Карцы, Баязеты и АхалЦых. Двор султана, чтобы отвратить таковые притеснения, просил шаха персидского обуздать грузинцов, ибо Грузия находилась тогда под покровительством Персии. Царь Ираклий по повелению шаха заключил с турками мир и получил от султана в подарок шубу, убранную лошадь и саблю. При сем Аварский Нурсал-Бей, собравши великое число войска из лезгинов, напал на Кизик, но не успел в своей дерзости. Ибо лезгины были разбиты князем Ревазом Андрониковым, кизиским начальником, и Нурсал-Бей, спасши жизнь свою бегством, возвратился в Шамахию, где Патали-хан Дербеский, угостя его, умертвил, и на место его сделался в Аваре ханом сын его Омар. Но лезгины не переставали делать набеги на Грузию. Однако новозаведенным войском при царе Ираклии всегда были прогоняемы без успеха в своих предприятиях. При сем случае ганжинский хан Магомед не оставил своего коварства и столь с ним огорчил царя Ираклия, что он, соединясь с шушинским ханом Ибрагимом,

53 «Кошт» (по В. И. Далю), из немецкого — «иждивение, содержание», вообще «расход, издержка», региональное русское — «стоить, цениться, годиться, быть годну, угощать, содержать».

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

приступил с войском к городу Ганже и, овладев оным, взял в плен самого хана со всем его домом. Для удаления мятежей поставлены были там правители от царя Ираклия и от шушинского хана, и город Ганжа шесть лет был во власти грузинского двора и шушинского хана. Равным образом ереванский хан УсейнАли хотел освободиться от налогов Грузии. Почему царь отправился с войском к Еревану и во многих сражениях рассеял персиян, до того довел жителей Еревана, что Усейн-Али-хан обязался платить больше, нежели прежде налоги.

[Давид, 1893, с. 51—52]

Прочитав это, нельзя не оценить политическую ситуацию в Закавказье как клубок, да еще какой, противоречий, где одни стремились заполучить власть, другие — сохранить ее, третьи — «наловить рыбки в мутной воде». Всем или очень многим был интерес и поле для деятельности. Время смут внутренних, точнее — внутрикавказских, подогреваемых силами внешними в лице Ирана (Персии) и Турции.

Сформировавшаяся на развалинах Византии Османская империя (Оттоманская Порта), начиная с XV в. претендовала на овладение всем бассейном Черного моря, на расширение своего политического влияния в Средиземноморье, в Передней и Средней Азии. Это была «единственная подлинная военная держава Средневековья» [Архив, 1939, с. 189]. Войны с соседними и отдаленными странами и народами Турция вела под знаменами ислама. В стратегических планах Порты задачи экономического включения завоеванных территорий в систему жизнедеятельности государства имели вторичное значение, тем более что сама метрополия уже в XVII в. переживала далеко не лучшие времена (см.: [Смирнов, 1873]).

Стратегическим противником Турции являлся сефевидский Иран, правители которого стремились утвердить собственное господство в странах Закавказья и в Дагестане. Для характеристики их политики в завоеванных землях показательна акция Шах-Аббаса в начале XVII в. по насильственному переселению многих тысяч грузин и армян с их родины во внутренние районы Ирана. Опытные земледельцы должны были освоить малозаселенные территории его страны, в то время как обезлюдевшие районы Грузии по повелению шаха занимали кочевые туркменские племена.

На протяжении всего XVI и в первой половине XVII в. Турция и Иран вели между собой кровопролитные войны. Порта стремилась завладеть северокавказским путем для проникновения в Закавказье с севера и нападения на Иран с тыла. Последний, в свою очередь, пытался укрепить свои позиции на Восточном Кавказе, в том числе в Дагестане.

Политика правителей Ирана в отношении Дагестана на протяжении XVII—XVIII вв. менялась. Если в начале указанного периода строились планы на прямой союз с дагестанцами, предполагалось и провоцировалось участие горцев в покорении и разграблении Восточной Грузии, то в середине XVIII в. политические комбинации перестроились, и уже грузинским владетелям предлагалось участие в походах в Дагестан [Гамрекели, 1972а, с. 29—30]. В интервале между этими принципиально различными курсами были регулярные подарки шахов дагестанским правителям, принимавшиеся «за приношения и за некоторого рода дань», а непоступление таковых вызывало агрессивность дагестанцев, «бросавшихся грабить иранские земли» (цит. по: [Сотавов, 1991, с. 45]).

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Вначале XVIII в. дагестанцы открыто восстали против власти Ирана. Причины этому видят в разном: и в ослаблении некогда мощного Иранского государства, и в проводимой им на подчиненных территориях политике, и в активном вмешательстве в ирано-дагестанские отношения турецкой стороны.

В1707 г. джаро-белоканцы напали на резиденцию ширванского правителя Шемаху и разорили лагерь иранцев, но вскоре были «наказаны» за это. В 1712 г. акция на Шемаху повторилась с участием крупных сил дагестанцев, но оказалась безуспешной. Зато в 1721 г. новый ее повтор достиг цели. Победа упрочила политический вес правителя Казикумуха Сурхая и лезгинского владетеля Дауд-бека, которые воевали под знаменами правоверных суннитов против еретиков-шиитов. Изменившейся политической обстановкой не преминула воспользоваться Порта, смотревшая на дагестанцев как на своих союзников [Сотавов, 1991, с. 46—55].

В1730-е гг., после аннулирования результатов Каспийского похода Петра I и вывода из Дагестана русских войск, ирано-турецкое противостояние на Кавказе вновь обострилось. Турция объявила о защите единоверцев-суннитов, а правитель Ирана Надир-шах предпринял несколько опустошительных походов в Дагестан с целью полного себе его подчинения. Походы совершались с 1732 по 1744 г. и принесли огромные беды населению. В истории Дагестана борьба с Надир-шахом осталась как одна из наиболее ярких и героических ее страниц, когда жители большинства его районов встали на защиту своей общей отчизны.

Из «Песни о Надир-шахе»:

Слушайте люди, расскажу вам. Хан ханов Надир-шах пусть умрет!.. Пошел клич по Дагестану,

То собралась сила между Муху у Чалда. Только дошла эта весть до Хунзаха —

Снарядились хунзахские Дайтилал (известный род храбрецов Хунзаха),

Оделись в панцири Билала (сподвижника пророка), Перекинули через плечо андийские бурки, Взяли кремневки в чехлах из волчьего меха. Оседлали лошадей седлами из гиляса.

Подпоясались саблями, рассекающими лошадь с человеком, Сели на коней, опережающих на скаку дичь.

Выступили в поход соколы индийские (хвалебный эпитет). Когда выступили в поход соколы индийские, Спустились на землю ангелы, Окружили воинов гурии.

Простирая руки, молят они:

— «Да посчастливится соколам индийским!»...

На земле Хициб, не запятнанной каплей птичьей крови, Кровь каджаров проделала промоины.

— «Агиласул Хур» (поле Агилы — название местности, принадлежащей Согратлю) — место игр ваших, —

Стреляйте, молодцы, из стамбульских кремневок! Бул Раал (название местности) — ваше стрельбище

для метания стрел, — Разите, молодцы, саблями египетскими!

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Кто сегодня ослабеет — да сгорит в нем мужчина. Слабо сражающегося да восплачет жена!

[Исторические песни, 1927, с. 51—53]

На заключительном этапе борьбы с Надир-шахом успехи дагестанцев были наиболее успешными. В 1741 г., во время похода иранцев в Аварию, шахская армия потеряла более 30 тыс. человек, более 33 тыс. лошадей и верблюдов, 79 пушек, большую часть вооружения и снаряжения. В последующие годы Надир использовал различную тактику для покорения Дагестана: организовывал карательные экспедиции, стремился действовать подкупом, строил крепости. Однако ничто не приносило ему ожидаемых результатов. Достаточно сказать, что в критические моменты сражений с войсками иранцев оружие в руки массово брали и женщины. Неудачи шаха определялись и включением в борьбу с ним населения Закавказья. В 1745 г. Надир совершил последний свой разрушительный поход в Дагестан. Другим его планам не удалось сбыться. Через два года он был убит в результате дворцового заговора [История Дагестана, 1967, с. 355—373; История Северного Кавказа, 1988а, с. 418—426].

Вотечественной историографии высказывалась и противоположная изложенной точка зрения на борьбу дагестанцев с Надир-шахом. Она появилась в разгар Кавказской войны и отражала видение российской администрацией конфликта «великих» держав с непокорными горцами. Ее автором был офицер Генерального штаба А. А. Неверовский, составивший ряд очерков по истории Дагестана Нового времени. Подчеркивая природное неприятие горцами зависимости от внешних сил, он писал: «Персияне, получив в удел восточную часть закавказских владений, не могли обуздать дагестанцев. Посылаемые против них отряды претерпевали одни только поражения, которые навели такой страх, что говорят, будто бы существует на персидском языке поговорка: „Если шах глуп, то пусть пойдет войною на лезгинов“». Пока Иран был силен, ему удавалось сдерживать непокорных кавказцев, но когда в начале XVIII в. страну потрясли внутренние смуты, исчезла и «наружная зависимость» последних. Явно сочувствуя и даже симпатизируя Ирану (на тот момент более слабому по сравнению с Турцией противнику России на Кавказе), А. Неверовский отдавал должное Надир-шаху, ликвидировавшему внутренние беспорядки, разбившему в 1733 г. турок у Багдада и возвратившему ранее утраченные территории. Шах приложил немало сил и к наведению порядка в подчиненном Дагестане, где его сила внушала страх. Однако когда Надир-шах бывал далеко, природный нрав горцев давал знать о себе в полной мере. Этому немало способствовали усилия Турции, помогавшей дагестанцам и «духовно», как единоверцам, и материально.

Витоге, когда Надир-шаха не стало, «начавшиеся беспорядки в Дагестане... перешли в общее смятение и безначалие». В южной части Страны гор и в Азербайджане, на территории бывшего подвластного Ирану Ширвана образовалось несколько самостоятельных ханств, а вольные общества «вполне предались буйству и грабежам». Энергия горцев, выплеснувшаяся «на плодородные равнины чрез землю своих единоплеменников джарцев», была столь велика и «вселила к себе такой страх и уважение, что соседи вынуждены были их нанимать для защиты границ от покушений их же соотечественников,

апрочие владетели, ханы персидские и турецкие паши, — для защиты своей независимости и безопасности. Так, ханы Ширванский и Ганджинский, паши

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Карский и Ахалцыхский, владетель Мингрелии, цари Имеретинский и Грузинский содержали, смотря по своим средствам, более или менее лезгинов, которые охотно предлагали свои услуги тому, кто щедрее им платил». Ираклий II нанимал дагестанцев для сбора дани с соседних ханств, но, потерпев поражение от Умма-хана Аварского, сам вынужден был платить ему таковую, «с обязательством со стороны победителя защищать пределы Грузии от вторжения в нее дагестанских хищников», и с этой целью он призвал «10 тысяч тех же самых грабителей горцев... Коротко, — заключал А. Неверовский, — никогда лезгины не были так страшны, вообще для всего Закавказья, как во второй половине XVIII столетия...» [Неверовский, 1848,

с. 9—10, 24—24].

Главные причины обострения политического кризиса в Закавказье и одновременно небывалого роста силы дагестанцев в глазах А. Неверовского были вполне очевидными. Это «хищническая натура» горцев, не поддающаяся регулированию обычными средствами налаженных государственных систем (что в свое время испытала на себе Персия, а в последующем — Россия). Это роль третьей заинтересованной стороны — Турции в усилении давления горцев на собственных противников. Это созревание внутренних социальных условий и механизмов для расширения экспансии горцев, которые рождали политических лидеров и военных предводителей, будь то Сурхай-хан Казикумухский или Умма-хан Аварский. Это политические неурядицы в Грузии и в соседних ей закавказских владениях, вынуждавшие их правителей обращаться к наемникам из Дагестана и уже этим провоцировавшие последних к бесконтрольной активизации своей военной деятельности. Все указанное в той или иной мере действительно оказало влияние на ситуацию середины XVIII в. По мнению А. Неверовского, для ее стабилизации необходима была мощная внешняя сила, способная навести порядок и подчинить непокорных.

Впрочем, в несравнимом с прежним усилении военного давления горцев на соседние территории именно в 1750-е гг. можно видеть не только политические, но и иного порядка причины 54. Резонно обратить внимание на социально-психологическую обстановку указанного времени.

20-е и 30-е гг. XVIII столетия явились временем, когда горцы Дагестана, организованные в боевые дружины, активно вовлекались в политические «разборки» на землях соседей, а сама атмосфера жизни последних разжигала страсти и предоставляла возможности для их удовлетворения. У страстей имелась хорошая основа в виде ранее устоявшейся практики набегов небольшими отрядами. 30-е и начало 40-х гг. стали периодом мобилизации внутренних сил значительной части дагестанского общества на борьбу с армиями Надир-шаха, ознаменованную их итоговой победой. Эмоциональный подъем, сопутствуемый упрочившимся боевым духом и налаженной системой военной организации, не мог не сказаться на «энергетическом заряде» данного

54 Осторожно замечу, что и природный фактор мог оказать влияние на внешнюю активность горцев. Мы не располагаем прямыми доказательствами этого, однако в целом в регионе обстановка была не вполне благоприятной, на что указывают и упоминавшиеся выше природные катаклизмы в Грузии. О ситуации же конца XVIII в. имеется такое свидетельство: «Лезгины же, снося долгое время крайний недостаток в хлебе, напали на некоторые деревни при реке Иоре; но царевич Иоанн, посланный для защищения сего края, воспрепятствовал таковой их дерзости...» [Давид, 1893, с. 59].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

общества, который, безусловно, значительно возрос и требовал быть израсходованным. Потребовалось лишь некоторое время на «залечивание ран», на то, чтобы подросло новое поколение горцев, наслышанное о подвигах отцов и братьев и требовавшее удовлетворения собственных амбиций. Для Дагестана, с его отлаженным порядком социализации юношества через мужские дома и мужские союзы, такого времени не нужно было много. И через 10 или чуть более лет, в 1750-е гг., набеговая система, «лекианоба», достигла своего апогея. Уже, вероятно, не старые, проверенные в боях с Надир-шахом джигиты творили атмосферу войны и побед на землях соседей (Сурхай-хана к этому времени уже не было в живых, как, очевидно, и многих его соратников), а молодежь, которая неизменно выказывала боевой дух и активность и на своеволие которой традиционно списывались непредусмотренные «международными» договорами недружественные в отношении соседей поступки горцев. Молодежная среда рождала новых героев и «звезд войска» (такой эпитет применялся к «главе всадников») [Шихсаидов, 1984, с. 225]. Подлинной «звездой» чуть позднее стал Умма-хан, вставший во главе Аварского ханства и заставивший Ираклия II и тушин платить себе дань 55.

Молодежь «своим удальством и выносливостью в таком трудном и опасном деле (в набегах. — Ю. К.) хотела завоевать уважение в глазах старших. Походы в Цор хорошо отражены в аварском фольклоре» [Козлова (А), л. 4]. «Цор — равнина к югу от Главного Кавказского хребта, цебе цор — страна по левому берегу Куры, нака цор — страна по правому берегу Куры». Это пояснение топониму, принятому среди горцев Дагестана для территории, куда они традиционно отправлялись в военные походы, принадлежит первому исследователю фольклора народов Кавказа Петру Карловичу Услару [Услар, 1889, с. 20]. Примечательно, что, давая ему конкретную географическую привязку, в переводах текстов он использовал в качестве понятного для русской публики синонима термин Загорье. Загорье — не только равнина, но

территория, отделенная от гор, противопоставленная им. Цор-Загорье

55 Вообще в истории горных районов Кавказа можно заметить цикличность, повторяемость временного интервала в активизации боевого настроя и связанных с ним действий. Так, в 1859 г. война на Северо-Восточном Кавказе завершилась пленением Шамиля, вслед за чем последовали годы душевной апатии, частичного пересмотра основ религиозной жизни (распространение в Чечне и в меньшей степени в Дагестане учения Кунта-хаджи), но через 18 лет там вспыхнуло массовое восстание, которое имело объективные причины, однако не настолько глобальные, чтобы его пламя разгорелось буквально в момент от призывов к газавату в условиях очередной русско-турецкой войны. Очередной всплеск своеобразной активности, выразившейся в росте числа абреков и одновременно в увеличении количества горцев, эмигрировавших в Турцию, пришелся на конец XIX—начало XX в. Позднее — события гражданской войны и антиправительственные выступления 1930-х гг. Для каждого из подобных обострений ситуации в регионе имелись политические, экономические, социальные и религиозные причины. Но за ними виден и фактор другого порядка: каждое новое поколение, вступавшее в социально активный возраст, критически выражало свое отношение в одних случаях к не вполне благополучной, в других — к откровенно сложной и противоречивой действительности, и такая критичность обретала соответствующее выражение. Политическую, религиозную, военную активность горской молодежи с некоторой поправкой на местные реалии можно соотносить с традиционными механизмами регулирования конфликтов между поколениями (см.: [Бочаров, 2000, с. 99—102, 104—114]).

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН