конца был верен «командиру», а потом исправно служил новым хозяевам, и красиво, как положено, завершил — совершил хадж и вернулся умирать на родную землю. Его не назовешь в полной мере «равным среди равных», однако правильностью своих поступков он был именно таким.

5.2. Первые и (или) начальники

Общественная установка на равенство иногда вызывала в человеке нежелание становиться заметной фигурой. Об этом можно судить по истории, записанной Е. М. Шиллингом в Карате. Однажды на собрании представителей селений, входивших в местное общество, одному из делегатов был задан вопрос:

«Что же ты молчишь, разве всем доволен?» Тот ответил: «Не хочу быть ни выше, ни ниже других, потому и молчу». Здесь апатия, впрочем, была делом частным, так как в этой же истории фигурировал и другой персонаж — по имени Малла. Малла являлся представителем самого крупного каратинского тухума, имел семерых сыновей, был богат и исполнял обязанности выборного старшины, а может быть, захватил власть силой, ибо, по одной из версий, он собирал дань с окрестных жителей и даже не хотел подчиняться имаму Шамилю. Он явно не утаивал желания быть выше остальных, и его трудно назвать первым среди равных (хотя версии рассказа об этом человеке существенно различаются) [Шиллинг, 1993, с. 106—107]. «Первый» выделяется личными качествами и достоинствами, но не противопоставляет себя другим.

В дидойских аулах вспоминают Магомеда из селения Мокок, прозванного Булатом. Еще в юности хорошо узнав свою силу, он не вступал в состязания со сверстниками. Однажды его спросили, не трусит ли он? Юноша ответил, что ему просто неинтересно тягаться с ними, а со взрослым мужчиной он готов побороться. Сказано — сделано. Магомед одержал победу в той первой схватке и, как говорят, до 65 лет не знал равных среди местных силачей. Правнук написал про него книжку, газета «Дидойские вести» опубликовала о нем заметку (ДВ, 2002, № 9—10). Булати Магомед — своеобразный пример «первого» среди равных.

Однако в «настоящем» «первом» сразу заметны посылки к лидерству. «…Не величайте его никак, не облекайте его ни в какой сан и чин, отправьте его просто в поход, в опасное и трудное предприятие с толпой этих удальцов — и он само собою очутится их вождем… Он говорит мало, но видит все,

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Наиб и старшина дидойского селения Кидеро (по: [Mezbacher, 1901])

наперед обдумал все, что может встретиться, чего нужно ожидать <…> И эта молчаливая, сосредоточенная в себе уверенность обаятельно действует на толпу». И даже когда он становится начальником (в частности наибом), то «держит себя с народом необыкновенно просто и доступно», хотя в случае надобности бывает суров и «жестоко сечет… за неисполнение работы, за лень и небрежность; это вполне в нравах лезгин (дагестанцев. — Ю. К.), и они не видят в этом „законном взыскании начальства“ покушения на свою свободу»

[Марков, 1904, с. 426—427, 467].

«Первый» может и не предпринимать усилий для того, чтобы вписать свое имя в историю, окружение в лице современников и потомков само вводит его в историю, часто наделяя образ полуфольклорными чертами.

Из газетной публикации воспоминаний дидойского аксакала Абдулгамида Омарова:

(Корреспондент) — Кто такой был Жабу из Кидеро и как он стал старшиной дидойцев?

После пленения Шамиля житель аула Кидеро Жабу, рода Лабазановых, стал старшиной дидойцев. Он был мужественным по духу и богатырским по телосложению человеком. По служебным и хозяйственным делам он со своими нукерами часто посещал Грузию. Грузины, живущие на огромной равнине между Кварелью и Шильдой, в одно время ударились в панику и страх из-за большой змеи, которая появилась на этой равнине. Она нападала на скот и на людей (характеристики физического пространства соседей-грузин и передачаинтерпретация поведенческих стереотипов этих соседей, стереотипов, которые оттеняли достоинства собственного героя, примечательны. — Ю. К.).

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Услышав об этом, дидойский старшина Жабу со своими всадниками пошел охотиться на нее. Он шел на коне, а за ним метрах в 50—60 шли его нукеры. Они определили местонахождение змеи, которая находилась под скалой. Когда змея увидела всадника, она медленно стала выходить из норы, а потом с поднятой головой быстро начала двигаться навстречу своей добыче. Конь под Жабу начал дрожать, визжать, но Жабу, сидя в седле своего коня, начал стрелять без остановки. Хотя пуля попала в голову, змея еще двигалась и, не доходя 100— 150 метров, она без движения остановилась. Жабу, зараженный то ли гипнозом, то ли ядом змеи, без памяти упал из седла. Нукеры быстро добрались до него и потащили его с зараженного места 1.

После этого случая грузинские лекари долго лечили Жабу в городе Телави. Навестить народного спасителя приехал генерал-губернатор из Тифлиса. За отвагу и мужество он наградил Жабу ценными подарками, а также присвоил звание капитана.

[ДВ, 2003, № 13—14] 2

У Жабу был сын Мухаммад, согласно воспоминаниям аксакала, дослужившийся в царской армии до звания подполковника. А у того имелись собственные дети, и один из сыновей, по имени Магомед, тоже стал примечательной фигурой местной истории. В 1920 г., в разгар гражданской войны, в дом этого Магомеда Жабулава в селении Кидеро (Магомед состоял в должности наиба Дидойского участка Андийского округа) пришли гости — имам Нажмуддин Гоцинский и Кайтмаз Алиханов, за которыми активно

1Рассказы и легенды о змеях огромных размеров в Дагестане популярны. В 1981 г. в Цунтинском районе мне не советовали идти верхней дорогой из селения Ицирах в селение Цебори, потому что к ручью, который ее пересекает, якобы регулярно приползает именно такой огромный змей. Я последовал совету. Согласно поверью, которое в конце XIX в. записал Д. Н. Анучин, когда такой змей умирает (когда его убивают), он испускает такой запах, что человек, оказавшийся возле него, умирает [Анучин, 1884, с. 392—393].

2В глазах российского чиновника этот же человек выглядел иначе: «Помню... как было возбуждено мое любопытство, когда однажды пришли мне доложить, что ко мне пожаловал

вгости дидойский наиб Джабо. Если бы мне доложили о самом турецком султане, я не испытал бы такого ощущения, как при докладе о таком госте. 30 лет этот свирепый лезгинский вождь резал, как баранов, русских и грузин, попадавшихся ему в руки и наводил положительно ужас на несчастную Кахетию... И 30 лет этот человек, олицетворявший собой бич Божий, оставался цел и дожил до замирения. Приняв покорность и подданство его и всего дидойского общества, начальство, ввиду большого его влияния среди этого общества, оставило его там по-прежнему наибом, и вот теперь, в первый раз в жизни, в качестве мирного гражданина и официального лица он приехал в Телав для того, чтобы со мною познакомиться... В кабинет вошел человек среднего роста, коренастый, лет 50, в чохе, расшитой серебряными галунами, с прекрасным оружием и, разумеется, как мусульманин, с папахой на голове... Начался разговор, как водится, с общих мест, и я успел тогда вглядеться в физиономию моего собеседника. Она была особенная. Рябое лицо, покрытое широкими шрамами, конечно, от ударов шашкою или кинжалом, усы и борода подстрижены и подбриты по-мусульмански, крашенные в черный цвет и с выбивающеюся сединою, но в физиономии главное были глаза. Они были какие-то пестрые, не то серые, не то зеленые, не то белые, словом пестрые, с какими-то красными крапинками и ужасно острые. Таких глаз я никогда не видывал ни прежде, ни после; глядел он отчасти исподлобья, но не сурово, и на лице появлялась время от времени улыбка. Князь Джорджадзе сообщил мне, что Джабо недавно получил большую награду. Наместник пожаловал его в юнкера по милиции. Я, конечно, поспешил его поздравить. По лицу его видно было, что это доставило ему большое удовольствие, и он показал мне с гордостью темляк (тесьма с кистью. — Ю. К.), навязанный на его шашку» [Бороздин, 1886, с. 292— 293].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

охотились красные партизаны. Красные потребовали выдачи «контрреволюционеров». Но выдать гостей — великий позор для горцев. Магомед и его сын отказались совершить такое. Через несколько дней гости уехали из Кидеро, а Магомед Жабулав был арестован красными. По словам аксакала, известие об аресте наиба предельно взволновало народ, вспыхнуло восстание, во главе которого встал правнук Шамиля Саидбек, также избранный имамом. «Из дидойцев на это восстание было мобилизовано более тысячи человек. Правда, дидойцы имели в виду освободить из тюрьмы своего уважаемого наиба Жабулав Магомеда. Бои шли в хунзахском направлении, окружили знаменитую крепость Арани. Три месяца бились там дидойские ополченцы...» Однако большевики казнили старого наиба (его сбросили со скалы), сыновей отправили в тюрьму в Темир-Хан-Шуру. Перспективы на удачу у восставших иссякали. Правнук Шамиля обратился к дидойцам: «„Братья, я имам, и я останавливаю войну, а вы возвращайтесь домой. После моего ухода у вас газават будет недействительным. Обещанной нам помощи со стороны иностранных государств нет и не будет. Видимо, нас обманули“. Саидбек в этот день часто поглядывал на небо, ожидая сумерек, а как только стемнело, приказал снять все посты вокруг крепости и распустил отряд по домам» [ДВ, 2003, № 13—14].

Так динамично и драматично развивались события в этой «местной» истории, которая стала страницей большой истории. В ней «первый» не мог поступиться принципами, а те, кто видел в нем достойного «первого» (а не просто начальника или «главного»), посчитали своим долгом с оружием в руках отстаивать его честь, свободу и жизнь. «Частные» истории бывают крайне интересными в плане характеристики «мировоззрения» и «социального опыта».

Тот же аксакал Абдулгамид поведал любопытные детали о судьбе упомянутого Кайтмаза Алиханова, в том числе о его приходе в «контрреволюцию». Алихановы — «это знаменитый род военачальников...

Кайтмаз Алиханов в Первой мировой войне был уже полковником императорской армии. Еще в 1919 году он служил начальником Хунзахского гарнизона. Во время гражданской войны до установления еще советской власти в Дагестане подпольный реввоенсовет для создания партизанского отряда командиром по Аварскому округу назначил Муслима Атаева. Кайтмаз был шокирован этим решением реввоенсовета. Свою обиду он выразил (так): „Как это? Мы ведь потомственные военные. А он сын мясника“. Всего лишь из-за этих обид Кайтмаз стал за веру и за Имама» [ДВ, 2003, № 19—20] 3. Человек явно не мог представить себя не на первых ролях в отработанной модели социокультурного порядка. Роль или место «начальника», «главного» (а не «просто» «первого») виделась ему предначертанной опытом поколений местной истории. «Профессионал» был готов служить новой власти (вспомним пример Дибира сына Инквачилава из Геничутля), ибо социальная роль представлялась важнее и надежнее политических расчетов и игр. Похоже, он даже не очень хорошо понимал вероятные последствия революционных пертурбаций. Впрочем, рассказанное Абдулгамидом скорее всего только

3 По словам аксакала Абдулгамида, полковника Кайтмаза Алиханова «постигла большая трагедия, не привычная нашим горцам; его предал властям близкий кунак» [ДВ, 2003, № 19—20].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

оценка представителем «своей» социально-культурной среды поступка известного человека, но это тоже крайне интересно — значит так, в согласии с опытом, поступок и мог быть оценен.

Хунзахцем являлся и Хаджи-Мурат, который достоин более обстоятельного разговора. Он тоже не был «просто» «героем среди равных», многими деталями судьбы и характера он кардинально выделялся из общей массы. Но немало в нем было и от «такого» героя. Как свидетельствовал зять Шамиля Абдурахим, «он (Хаджи-Мурат. — Ю. К.) очень был привязан к своим соратникам: осыпал ласками, входил во все их нужды... Они же, ставя ни во что свою жизнь, способствовали его славе» [Шульгин, 1909, с. 56]. Такая взаимная поддержка героя и его соратников позволяет для начала рассматривать фигуру Хаджи-Мурата в «статусе» «первого».

В свое время историк В. А. Потто написал, что о детстве и юности, когда в Хаджи-Мурате формировался «энергический, сильный дух», сделавший его политическим деятелем, сведения отсутствуют [Потто, 1870, с. 159]. Это не так, сведения, хотя ограниченные, имеются.

Отцом Хаджи-Мурата был Гитино-Магома — узден среднего состояния (Потто назвал Хаджи-Мурата беком), который участвовал во всех боях и стычках хунзахцев, где всегда отличался отвагой и храбростью. Мать приходилась кормилицей двум сыновьям ханши Паху-бике, так что ХаджиМурат и его старший брат Осман являлись молочными братьями Омар-хану и Нуцал-хану. Уже этим должна была определяться верность Гитино-Магомы и его сыновей членам ханского дома, и из этого, вероятно, исходили хунзахцы, которые в 1920-х гг. рассказывали о кратковременном управлении ханством Османом при вдовствующей ханше [Ясулов, 1927, с. 8].

По семейным преданиям, маленький Хаджи-Мурат «работал в своем хозяйстве, исполняя все крестьянские работы, и тем прокармливался» 4. По другой же информации, которая выглядит более достоверной при учете факта молочного родства с ханами, он с братом воспитывался во дворце (не отличавшемся, впрочем, роскошью, о чем говорилось ранее). Родственники сообщали, что у мальчика на локтях были родовые пятна, которые вскоре исчезли, что на обе ноги он немного прихрамывал всю жизнь, «ростом был ниже среднего, на вид не был красив», однако отличался колоссальной физической силой и ловкостью кошки [Ясулов, 1927, с. 7]. Официальный же биограф наделил Хаджи-Мурата как «истинного героя, по понятию горцев», не только громадной силой, беззаветной храбростью, отвагой и т. п., но еще «высоким ростом... красотой лица» [Захарьин-Якунин, 1902, с. 428]. Каждая из версий образа примечательна по-своему. Потомки и земляки делали акцент на своеобразной отмеченности героя уже при появлении на свет, что характерно для «традиционного» восприятия легендарной фигуры. Казенный историограф придал портрету черты образов «классической мифологии». Скорее же всего, юный Хаджи-Мурат был вполне обычным, физически сильным и волевым подростком из хорошей (в широком смысле) хунзахской семьи.

Он всегда отличался искренними религиозными убеждениями, но, получив в детстве лишь общие знания по исламским дисциплинам (он умел читать и писать только на аджаме — положенном на арабскую графическую основу аварском языке), не мог в последующем соперничать в этой области с

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

прошедшими курс наук у известных алимов Гамзат-беком и Шамилем. Впрочем, у Хаджи-Мурата была иная социальная опора, которая, помимо связи с ханским домом, обеспечивала ему уверенную позицию в местном обществе. Это — поддержка молодежи Хунзаха, которая, подобно молодежным корпоративным объединениям других горных аулов, являлась немалой и притом весьма автономной силой. Той силой, игнорировать которую не могли ни общины, ни вожди.

В Хунзахе ситуация с «мужской молодежью», по крайней мере в 1830-х гг., была не вполне обычной для Дагестана. Но ведь и Хунзах не был заурядным селением, а «городом», да еще «столичным». Дожившие до начала XX в. соратники Хаджи-Мурата рассказывали:

После убийства имама Гамзата мюриды его разбежались. В течение года в Хунзахе не было власти — ни имамской, ни ханской, не было и русских. В продолжение этого периода в Хунзахе орудовала организовавшаяся из молодежи партия (шайка), именовавшаяся «абурикзаби» (мн. ч. от «абурик» — абрек). Партия эта не составляла соединения членов какого-либо одного рода. «Абурики» своевольничали, производили насилия, у кого хотели — отбирали быков, лошадей и хлеб.

[Ясулов, 1927, с. 15]

Здесь необходимо дать пояснение тому, кем могли быть своевольные «абурики». Апараги — ‛пришельцы’, ‛чужеземцы’ (ед. ч. — апараг, мн. ч. — апарагзаби) являлись переселенцами, чаще всего кровниками, поселившимися в «городе», но не принятыми в его общину. Они были лишены права пользования коллективной собственностью общины и ее доходами, их не допускали на собрания хунзахцев и выпроваживали из соборной мечети, когда там обсуждались «свои» — хунзахские дела, а хоронили их по краям кладбищ. Лишь внук или правнук апарага мог стать полноправным хунзахцем

[Айтберов, 1990, с. 15—16].

Можно предположить, что захват «абуриками»-апарагами власти в Хунзахе в период официального безвластия явился своеобразной революцией местных «люмпен-пролетариев». Но вероятнее другое, а именно то, что «абуриками» назывались (в их число входили или к ним причислялись) не только (и может быть даже не столько) «чужеземцы», но и местная молодежь, которая вполне могла составлять костяк данной группы, и именно благодаря этому «абурикам» удалось сориентироваться в обстановке и навязать свою власть жителям «безвластной столицы» 5. Ведь управление реализовалось в Хунзахе не одним ханом (и, опять-таки, не столько им), но местным джамаатом, который и вводил жесткие ограничения для «чужеземцев» в целях сохранения самого себя, своего порядка жизни. Поэтому «революция» «чужаков», если она действительно имела место, может свидетельствовать только об одном, а именно о полной функциональной несостоятельности хунзахской общины, что выглядит весьма спорным. Напротив, молодежная корпоративная структура (старики отмечали, что это не были члены «одного рода», но не были они и «чужаками»), являлась звеном общинной системы. В свете ука-

5 Современные хунзахцы склонны определять «тех» абреков, как местных юношей, совершивщих тот или иной проступок, например, воровство девушки или вдовы [ПМА, 2004, л. 5 об.].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

[Ясулов, 1927, с. 16].

«Своевольничание» «членов этой партии» хорошо вписывается в модели поведения членов традиционных мужских группирований 6. В свою очередь, и активное участие «чужеземцев» в местной редакции подобных структур не оригинально. Сошлюсь на пример Черкесии, где в ежегодно собиравшихся князьями и дворянами «тайных дружинах», члены которых совершали кражи и грабежи в окрестных селениях и при этом маскировались и пользовались тайными языками, часто появлялись и инородцы, которые тоже маскировались, ибо в основном являлись кровниками и скрывались от мстителей [Адыги, 1974, с. 232].

В Хунзахе, как и во всем горном Дагестане, имелась отработанная стратегия «взращивания» «первых» лиц, в том числе посредством известных традиционных институтов. Хаджи-Мурат владел соответствующими знаниями

иумело пользовался ими. Рассказ старожилов недвусмысленно указывает на это. Когда позднее у первого хунзахского героя возник острый конфликт с Шамилем и он даже предполагал «воевать с имамом», Хаджи-Мурат проинформировал об этом джамаат соседнего Батлаича, получил от него согласие на переселение к ним, а затем, отобрав «самых хороших молодцов из трех кварталов» родного Хунзаха, велел им переселяться к соседям и готовиться к

«войне». «Хунзахская молодежь в большей половине пошла за Хаджи-Муратом

истала жить в указанном месте» [Ясулов, 1927, с. 39]. Молодежь знала, кого слушать и за кем идти.

Хаджи-Мурат вошел в историю Кавказской войны как непревзойденный руководитель стремительных набегов на вражеские отряды и

6 Вплоть до того, что жестко заявленное хунзахскими «абуриками» требование к одной из местных знатных вдов составить партию упомянутому двоюродному брату ХаджиМурата находит не косвенную параллель в гомеровском сюжете о притязаниях женихов на руку Пенелопы. А в поэмах Гомера материала для изучения мужских союзов достаточно.

См.: [Андреев, 1964, с. 44—45].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

недружественные селения. «С четырьмяили пятьюстами отборных всадников он появлялся далеко в глубине занятого нами края, переходил сегодня 70, завтра 100, послезавтра полтораста верст, вызывал войска фальшивой тревогой в противную сторону и, пользуясь общей суматохой, уходил безнаказанно»

[Потто, 1894, т. 6, с. 72].

Он был дерзок в своей «профессиональной работе».

Наткнувшись неожиданно на русский бивуак, аварский наиб решился на дерзкую выходку, чтобы сбить нас с настоящего своего направления и спасти огромную добычу, отнятую им от мирных чеченцев. С этою целью все, что обременяло партию, он пустил окружною дорогой, а сам приказал горцам спешиться и, ведя лошадей в поводу, идти открытою долиной прямо на русские пикеты. Горцы шли до того спокойно и так самоуверенно, что наши казаки приняли их за линейные сотни...

[Потто, 1894, т. 6, с. 51]

Он был вызывающ и пленителен, как враг и герой одновременно.

В темную зимнюю ночь с 13-го на 14-е декабря (1846 г. — Ю. К.) ХаджиМурат внезапно подошел к Дженгутаю. С ним было 200 мюридов. Партия остановилась в поле, а несколько человек, вместе со своим отважным наибом 7, прокрались в селение мимо русских патрулей, проникли в самый дворец и похитили мехтулинскую ханшу Нох-бике 8 так тихо, что когда запоздавший выстрел какого-то нукера поднял на ноги весь Дженгутай, Хаджи-Мурат со своей добычей был уже далеко. Можно себе представить испуг и изумление жителей, когда, проснувшись, они узнали, что ханша похищена самим ХаджиМуратом, бывшим у них в Дженгутае. Если прибавить к этому, что замок, занимаемый ханским семейством, стоял на горе среди многолюдного аула и был обнесен высокою каменною стеною, что ворота охранялись караулом из туземцев, а в самом селении находились два батальона русской пехоты и сотня дагестанских всадников, то становится совершенно непонятным, как мог ХаджиМурат исполнить это в высшей степени отважное и дерзкое похищение.

[Потто, 1894, т. 5, с. 49] 9

Хаджи-Мурат предполагал вернуть ханшу за выкуп. Нух-бике приходилась тещей Даниель-султану Елисуйскому, который был в высшей степени удручен случившимся. Он просил Хаджи-Мурата разместить до выкупа пленницу у него. Последний отказал 10 . Не помогло Даниель-султану и обращение за помощью к Шамилю (имам сослался на то, что в шариате не оговорено право

7Старики-хунзахцы в начале XX в. вспоминали: «...Хаджи-Мурат... выбрал из среды своих товарищей самых проворных и отчаянных 10 человек молодежи для разведки и очищения дороги, обещал им дать каждому по 10 рублей лишних против своих товарищей, еще 10 рублей обещал награды тому, кто первый зайдет в селение и в дом, где жила Нухбике и поймает ее» [Ясулов, 1927, с. 29].

8Нох (или Нух)-бике (Бике) была вдовой Ахмед-хана Мехтулинского — личного врага Хаджи-Мурата, так как тот убил его двоюродных братьев и в 1830-е гг. восстановил против него генерала Ф. К. Клюки-фон-Клюгенау.

9Говорили, что в этом предприятии Хаджи-Мурату помогла его сестра Фатьма, бывшая служанкой у ханши.

10Даниель-султана Хаджи-Мурат ненавидел и «презирал как воина и гнушался им, говоря, что он плохой мусульманин и что он мюрид только ради Шамиля и на глазах его»

[Зиссерман, 1881а, с. 666].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

изъятия военной добычи), была сделана только уступка — ханшу поселили на хуторе другого наиба близ Хунзаха. Однако, как рассказывали друзья героя (но, может быть, они приукрашивали ситуацию и образ почитаемого и даже любимого вожака?), Хаджи-Мурат с товарищем «частенько наезжал... в этот хуторок, но только по ночам, когда никто не мог их заметить. Пробыв некоторое время наедине с ханшей, Хаджи-Мурат поспевал к утру восвояси». О Нух-бике поползли слухи, в первую очередь среди других «бике». Пленница решила отомстить одной из наиболее усердствовавших в намеках и просила в том содействия у (своего?) героя. «Несмотря на то что расстояние от Хунзаха до Гили верст 50, Хаджи-Мурат управился в одну ночь: гилинская ханша была взята в плен, а дворец ее подвергся разграблению» [Шульгин, 1909, с. 57—60].

Очень и очень многие (из одного и из другого лагеря воевавших) видели в нем человека, лихо и дерзко игравшего судьбой. Одни им восхищались, вторые ему не доверяли, третьи — боялись. Русский офицер вспоминал, как однажды, узнав о приближении отряда Хаджи-Мурата, он выставил заслон из роты солдат и милиционеров Кюринского ханства. Хаджи-Мурат «приблизился к нам на полуверстное расстояние и, заметив засаду, громко крикнул: „Хаджи-Мурат пришел!“ При этих словах вся моя кюринская команда разбежалась, куда глаза глядят. И остался я только с ротой: не мог, конечно, оставить своего места, но не мог и стрелять, так как тогдашнее ружье не хватало на полуверстном расстоянии. Люди же Хаджи-Мурата сняли свои косматые папахи и со смехом прогарцевали мимо нас рысцой» [Шульгин, 1909, с. 57].

Ему — с детства прихрамывавшему на обе ноги — не было равных по энергичности и ловкости. Он — не отличавшийся красивыми чертами лица — был или виделся успешным Дон-Жуаном. «Подстерегая девушек-красавиц, ждет в башне Джан, Хаджи-Мурат, не дававший покоя красавицам, бесшабашный (удалой) Хаджи-Мурат, по русским крепостям рыскавший» [Хаджи-Мурат, 1910, с. 173]. В нем ощущалась отмеченность свыше, харизма (греч. «божественный дар»; уж не родовые ли пятна были ее знаками? ведь о них помнили). Он переходил из лагеря в лагерь, от русских к Шамилю и опять к русским. Однако он не хозяев менял и не пытался им служить, а играл свою игру, в которой «настроение... есть отрешенность и восторг», где «само действие сопровождается чувством подъема и напряжения и несет с собой радость и разрядку» [Хейзинга, 1992, с. 152]. Одни называли его «обоюдоострой шпагой» [Зиссерман, 1881а, с. 666], другие — складывая о нем легенды — вкладывали в его уста слова истинного (самого что ни на есть «первого») героя: «Если у меня и нет крыльев, зато у меня есть кривая сабля...» [Хаджи-Мурат, 1910, с. 174]

При этом Хаджи-Мурат не был фаталистом. Современник вспоминал и пояснял:

То, что сообщил мне один мулла из селения Могох Аварского округа, заставляет меня предположить, что Хаджи-Мурат все же не был достаточно тверд в 6-м догмате ислама — предопределении. Рассказывая мулле о том, как часто военная хитрость спасала его от смерти, Хаджи-Мурат прибавил, коснувшись рукой своей головы: «А то бы этой тыкве давно лежать в земле на съедение червям». Кто вполне верит в предопределение, как завещал нам

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Пророк, не будет так рассуждать: от смерти своей, заранее начертанной Аллахом, не спасут человека никакие хитрости!

[Шульгин, 1909, с. 56]

И крыльев, в том числе ангела, у Хаджи-Мурата действительно не было. Наоборот, ему были присущи человеческие слабости.

Он был своеволен, так что предпринимавшиеся им боевые операции со временем все чаще не бывали скоординированы с военными планами имама Шамиля, а преследовали цель захвата добычи [Покровский, 2000, с. 434, 439] 11 . При исполнении обязанностей наиба Хаджи-Мурат бывал груб, а кроме того, замечен в стяжательстве, что вызывало жалобы населения. Из показаний свидетеля (1844):

...Потом начал отнимать от хунзахских женщин все вещи, взятые ими из укрепления и ханского дома, но не удовлетворясь и этим, выдумал некоторых безвинных жителей подозревать в утайке ханского имущества и под сим предлогом, сажая их в яму, взыскал с каждого арестанта за каждую ночь по 50 копеек серебром и не раньше их освобождал, как через 20 или 30 дней, т. е. когда штрафные деньги доходят до 10 или 15 рублей серебром, и для скрытия признака жадности своей, он, приведя арестантов к присяге в невинности, освобождал их из-под стражи...

[Движение горцев, 1959, с. 442] (см. также: [Акты, 1885, т. 10, с. 544—545; Движение горцев, 1959, с. 451—453])

Он умел политически лавировать и, пожалуй, лицемерить. Связанный молочным родством с убитыми Гамзат-беком членами аварского ханского дома и лично причастный к убийству самого Гамзат-бека, он, будучи наибом в Хунзахе, приказал уничтожить намогильные памятники первых, зато демонстративно выказывал почести могиле и памяти Гамзат-бека [Движение горцев, 1959, с. 453].

Природное честолюбие Хаджи-Мурата, сравнимое лишь с его «не знавшей пределов» храбростью, брало свое.

О времени, когда он еще не был наибом и надеялся сделать карьеру с помощью русских, Хаджи-Мурат позднее говорил так:

…Аварцы избрали меня старшим над собою и в продолжение долгого времени я управлял всею Авариею. После смерти Гамзад-бека появился Шамиль с домогательствами подчинить весь Дагестан своей власти. Три года отстаивал я от него Аварию, но когда власть его стала усиливаться более и более в горах, то решились мы просить к себе русских и хана Мехтулинского Ахмед-хана. По занятии Хунзаха русскими войсками я пользовался особенным расположением ген.-м. Клюки-фон-Клугенау, получал часто денежные награды и было мне обещано, что буду назначен правительством русским старшим над Авариею.

11 В одной из исторических записей говорится: «Он прибыл в местность, которую называют Джухна’-тав и пробыл там со своим победоносным, получающим плату (маджур) войском три ночи... Победоносный храбрец Хаджимурад со своим получающим плату легионом пришел в тот же день...» [Айтберов, Абдулкеримов, 1988, с. 48, 49]. Платой войску была добыча, щедро, но по известным правилам распределявшаяся «вождем». Это уточняла легенда: «Из Гелли, рукой разрушив стены ее, ты похитил Бике, ты обменял ее на деньги, которые раздал своему войску» [Хаджи-Мурат, 1910, с. 171].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Такое внимание начальства породило ненависть Ахмед-хана ко мне, и с тех пор он старался всеми средствами очернить меня…

[Акты, 1885, т. 10, с. 526]

Позднее, уже будучи наибом Шамиля, Хаджи-Мурат под угрозой разорения имущества и смертной казни требовал от жителей Хунзаха и соседних аулов называть себя ханом, а Шамиля — султаном (хункером), что исполнялось народом с «душевною насмешкою» [Движение горцев, 1959,

с. 442].

Притязания Хаджи-Мурата на власть не оставались не замеченными Шамилем, но прямой разрыв между ними спровоцировали заявленные наибом претензии на наследование должности имама (Шамиль предполагал передать ее своему сыну Кази-Магомеду, Хаджи-Мурат же, дав присягу на верность, отметил, что власть достанется «одному из храбрых, у кого будет острее шашка») [Ясулов, 1927, с. 38]. В итоге Хаджи-Мурат был вынужден уже во второй раз перейти на сторону русских 12, но вскоре и от них совершил побег, который закончился его гибелью 13. В русском лагере оба поступка ХаджиМурата вызвали противоречивые суждения и остались «неразгаданным вопросом» [Зиссерман, 1881а, с. 656—657]. Одна из видимых причин бегства Хаджи-Мурата от русских — его нервная тоска по семье, пребывавшей в заложниках у Шамиля, некоторыми горцами, «отлично знавшими характер» героя, оценивалась скептически. Они считали, что Хаджи-Мурат, «имевший большие сношения с лезгинами, хотел пробраться в Закаталы и сделаться независимым владельцем как от Шамиля, так и от русских» [Потто, 1870,

с. 187].

В исторической памяти дагестанцев авторитет знаменитого героя комментировался следующим образом: «После того как имам Шамиль уволил ХаджиМурата от должности наиба, все мюриды обеднели, потому что прекратились

набеги и добыча. С Хаджи-Муратом мюриды шли на бой с охотой; они не оставались голодными и холодными. С того дня, когда ушел Хаджи-Мурат, набегов не было, за исключением одного…» [Ясулов, 1927, с. 49]. Образ Хаджи-Мурата дополняет его искренняя привязанность к жене и детям, придающая ему черты полуромантического героя, который доныне остается одной из наиболее популярных фигур новой истории Кавказа.

На фоне знаменитых современников-имамов Хаджи-Мурат являлся светским лидером. Причем лидером не только в облике и в ранге истинного «первого», но и «начальника». И «тот» и «другой» слились в нем в единый сплав качеств и действий. Он не случайно претендовал на власть, он ее хотел,

12 Применительно к данному случаю, Хаджи-Мурату приписывается следующее объяснение им своего поступка: «Шариат я оставил потому, что мне хотели распороть живот наемными убийцами» [Хаджи-Мурат, 1910, с. 171].

13 О гибели Хаджи-Мурата главнокомандующий князь М. С. Воронцов доносил военному министру А. И. Чернышеву: «Хаджи-Мурат умер отчаянным храбрецом, каковым и жил; оставив своих лошадей, он спрятался в какую-то яму, которую укреплял с товарищами, копая землю руками; он отвечал ругательствами на предложение сдаться; на его глазах умерли двое товарищей, и он сам, раненный четырьмя пулями, слабый и истекающий кровью, в отчаянии бросился на атакующих, и тут-то его покончили!» [Зиссерман, 1881а, с. 664].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН