28. Творческий путь в.Г Короленко, его общественно-политические и эстетические позиции. Социальное и нравственное в произведениях писателя: «Сон Макара», «Чудная», «Огоньки», «Река играет».

Творческий путь

Весной 1879 года Короленко учился в Горном институте в Петербурге. Был схвачен полицией и отправлен в ссылку на 6 лет по доносу. Его обвинили в подготовке убийства полицейского осведомителя.

После окончания ссылки Короленко нельзя было жить в Москве и Петербурге. Он обосновался в Нижнем Новгороде. Здесь был создан основной корпус беллетристических произведений, очерков и очерковых циклов, рассказов и повестей. Здесь началась деятельность Короленко как журналиста и правозащитника. В 1896 писатель переезжает в Петербург и входит в редакцию журнала “Русское богатство”.

Общественно-политические позиции

Для русской общественной мысли конца XIX — начала XX в. был характерен обостренный интерес к социологическим проблемам. В 90-е гг. возникает увлечение марксистской социологией.

В 80-х гг. для большинства свободомыслящей русской интеллигенции стала очевидной несостоятельность практических форм и методов борьбы за социальную справедливость, выдвинутых народниками. Но была и другая сторона теории народников — этическая. И если процесс осмысления ряда народнических догм довольно быстро закончился отказом от них, то этика народников еще долгое время питала русское общество. Идея долга и совести, жажда принести себя в жертву ради простого народа, чувство праведного гнева за несправедливое общественное устройство — все это сохранялось в сознании русской интеллигенции как ценности, которыми не может и не имеет права поступиться человек, жаждущий добра и справедливости. Этическое богатство народнической теории, героическая жертвенность и высота духа народнической интеллигенции не могли быть безоговорочно отвергнуты радикально настроенными представителями рубежа веков, так как новой этики, равной по значению народнической, в это время по существу еще не было создано. Вот почему для многих представителей поколения Короленко полный отказ от нравственных норм и критериев народничества обозначил бы отказ от демократических идей, от поисков путей преобразования общества.

Появление нового взгляда на жизнь, опирающегося как на открытия социологии и естественных наук, так и на сочетание трезвого исследования действительности с построением «социальных утопий», в которых предугадывается «действительность завтрашнего дня», Короленко связывает именно с поражением народнических методов борьбы. Когда многочисленные представители народнического движения пошли «в народ» и предъявили ему «таблицу несправедливой социальной арифметики», то крестьяне не только не вступили на путь революционной борьбы, а наоборот, чаще всего отдавали своих искренних благожелателей в руки тех, кто заботился о сохранении существующего порядка. «И мы были поражены сложностью, противоречиями, неожиданностями, которые при этом встретились», — пишет Короленко об этой трагической неудачной «встрече» интеллигента-правдолюбца и простого крестьянина (8, 65). Для некоторой части интеллигенции результатом встречи с «меньшим братом» было разочарование в народе; для другой, и Короленко в том числе, — осознание чрезвычайной сложности тех проблем, которые так узко схематично трактовались предшествующим поколением, и стремление найти новые пути понимания человека.

Главным представителем нового субъективно социологического направления в русской общественной мысли Короленко считал Н. К. Михайловского. Ответ на вопрос, как отразилось учение Михайловского на творческих принципах Короленко,¹⁰ помогает осмыслить своеобразие как эстетических взглядов писателя, так и его общественной позиции.

Короленко был весьма близок как «оппортунисту» в народничестве Г.З. Елисееву, так и Михайловскому, для которых мирное реформирование политической системы имело приоритетное значение. В основание мировоззрения Короленко легли народнические идеи, сложившиеся у него в студенческие годы. Однако народничество Короленко не было застывшим: уже в 1870-е гг. он усомнился в правильности действий революционеров, полагая, что они оторваны от народа.

Короленко стоял на позициях трезвого, рационального оценивания народа, т.е. стоял на точке зрения интеллигенции, «ума». В этом смысле, представления писателя о народе близки реалистическим позициям Успенского и Михайловского. Но Короленко, будучи критически настроенным по отношению к мужику, в отличие от многих народников 1880-х гг. не терял веры в неизбежность возрождения народа и превращения его в созидательную и сознательную силу общественных преобразований.

В годы нижегородской жизни он борется с хищениями в уездном земстве и дворянском банке, проводит кампанию помощи голодающим крестьянам, участвует в Мултанском деле; в нем наиболее ярко проявилось мировоззрение Короленко как гуманиста и демократа. Для него принципы свободы и справедливости имели приоритетное значение; Короленко стоял на защите права как важнейшей основы общественной жизни и незыблемой ценности.

В произведениях Короленко отчетливо звучит тема раскола народа и интеллигенции, обнажается их взаимное непонимание. В своем творчестве Короленко подобно большинству народнических теоретиков доказывал, что субъектом истории является народ. К идее народа как творца истории он подходил, доказывая, что «в совокупности человечества участвуют не одни великие, живущие на освещенных вершинах. На дне, в глубоких трущобах, тоже есть черты для создания великого образа коллективного человека»

Важнейшим направлением идейной жизни в 1890-е гг. стала полемика Короленко с марксистами. Позиция Короленко по отношению к новому течению была неоднозначной. С одной стороны, его не устраивала в марксизме установка на пассивное восприятие действительности, упование на незыблемость исторической необходимости. Не убеждала писателя и «стройность» марксистской теории, присущий ей экономический детерминизм. Важнейшим недостатком марксистского социализма, по мнению Короленко, являлось отсутствие идеализма.

Он признавал правоту марксизма в том, что «Россия не может оставаться страной исключительно земледельческой, что одно наделение землей не решает всех ее жизненных вопросов, что промышленность ее растет, фабрики и заводы множатся, зародился уже и растет рабочий класс со своими интересами, далеко не общими у него с крестьянством. И в этом росте нельзя видеть только отрицательного явления, как на это смотрели народники. Россия наряду с земледелием должна развить у себя и обрабатывающую промышленность. Притом марксисты верно подметили в этом явлении черту, близкую русской интеллигенции, задыхающейся в атмосфере бесправия.

В условиях наступившей русско-японской войны, роста патриотических настроений он разрабатывает и теоретически осмысливает проблему патриотизма. Короленко не занял патриотической позиции в начавшейся войне, поскольку полагал, что «победа России будет служить усилению реакции на родине и тем самым усилению реакции в Европе. Отрицательно относясь к целям войны, он не желал победы России».

Осуждая внутреннюю и внешнюю политику самодержавия, Короленко активно сотрудничал с либералами. В годы правительственной реакции писатель активно выступил против репрессивной политики самодержавия. Особенный резонанс вызвала статья Короленко «Обычное явление», в которой он обличал социальное насилие.

Короленко активно участвовал в борьбе за право и защиту человеческого достоинства. Зимой 1905 г. в местечке Сорочинцы Полтавской губернии властями было подавлено народное выступление, вызванное административным произволом. Казаки расстреляли 20 сорочинцев, была произведена Вестник РУДН, сер. История России, 2010, № 4 34 массовая экзекуция местного населения. По следам событий Короленко выступил в местной газете «Полтавщина» с обличительным письмом. Судебное расследование подтвердило правоту писателя и выявило массовые нарушения прав человека. Наряду с «сорочинской трагедией» другим резонансным событием стало «дело Бейлиса», когда Короленко выступил в защиту еврейского населения. Еврейскому вопросу он посвятил ряд очерков: «Дом № 13», «К истории еврейского вопроса в русской печати», «К вопросу о ритуальных убийствах» и др. И в этом случае писатель смог добиться оправдательного приговора. Борьба за права человека и человеческое достоинство тесно была увязана с концепцией социализма Короленко. Для него социализм был общественным идеалом, целью истории, смыслом человеческого существования. К обоснованию социалистического идеала писатель подходил с историософских позиций. Содержание всей мировой истории, по Короленко, определяется действием двух законов, двух противоположных тенденций: законом вражды и законом «взаимного сочувствия и любви». «

Короленко доказывал, что при социализме исчезнет социальная рознь и национальная вражда, народы объединяются в единое человечество, станут друг другу братьями

Февраль означал для писателя новою эпоху движения к социализму, путь к которому будет несомненно трудным. Поэтому Короленко призывал всю Россию защищать демократические завоевания Февральской революции. Угрозу социальному прогрессу в России представляла война. В этих условиях писатель не мог не стать «революционным оборонцем». Он реши- Блохин В.В. «Все-таки впереди огни»: реформаторский демократизм В.Г. Короленко 35 тельно осудил большевиков, выступавших с позиций «будто никакого отечества не существует» (28). Так же решительно Короленко выступил против октябрьского переворота и подверг резкой критике большевистскую концепцию социализма. Для писателя основы большевизма были абсолютно неприемлемы. По его глубокому убеждению, непременным условием социализма являлись политические свободы. Без свободы для народнического мыслителя не было социализма. Не принимал народнический писатель и большевистского насилия, он являлся убежденным сторонником мирного реформирования общества, резонно полагая строительство социализма трудной исторической задачей, которую не разрешить в короткие сроки и тем более не ввести революционным декретом сверху.

Таким образом, Короленко как мыслитель в начале ХХ в. стоял на демократических позициях. По своим идейным ориентирам он в основных моментах своего мировоззрения был близок к «индивидуалистическому социализму» Михайловского (идея самоценности личности, принцип борьбы за политические свободы, субъективно-психологический метод социального познания), следовал этой линии. Подобно Михайловскому он с решительной убежденностью и последовательностью отстаивал в своем творчестве и жизни права человека, глубоко верил в созидательную возможность исторического творчества отдельной личности. Но в отличие от Михайловского, скептически смотревшего на исторические возможности народа, он верил в то, что русский народ обязательно рано или поздно станет сознательным творцом своей исторической судьбы

Эстетические позиции

Короленко составлял литературный триумвират из Успенского и Гаршина, который определял пути развития русской прозы 80—90х годов. Все это происходило на почве реализма, который стал обогащаться не только художественными достижениями романтизма, но и символизма

менить крайности реализма, — будет синтезом того и другого». Утверждая идею художественного «синтеза», Короленко, по сути дела, указывает на природу нового реализма («художественный реализм»), для которого как раз и характерно объединение разных начал. Последовательно воплощая эти принципы в своей прозе, Короленко сразу же стал уходить от репортажности, которая проявилась у него при первых пробах пера. «Репортажность» впоследствии будет слегка проявляться в его чисто очерковой прозе

Короленко изначально влекло к крупномасштабным художественным обобщениям, благодаря которым отражение жизни дается не в случайных, а в закономерных ее проявлениях, и созданный образ превращается в «тип». Это отразилось в его первых рассказах, например, Чудная.

Когда появились первые очерки и рассказы Короленко, то критикой прежде всего была отмечена романтическая направленность его произведений, сочетающаяся с очень конкретными бытовыми и даже этнографическими описаниями. Тема «вольной волюшки», к которой всегда стремится его герой, каким бы маленьким ни казался он самому себе и окружающим и сколь бы суровыми и бесчеловечными ни были обстоятельства его жизни, быстро выявила своеобразие творчества молодого писателя.

Позднее в письме к В. Гольцеву (1894) Короленко противопоставит две точки зрения на художественное творчество: Чернышевского,⁶ писавшего, что художники «только слабые копиисты» природы, а потому «явление всегда выше изображения», и что нужно стремиться «к реальной правде, как к пределу», — и Мопассана, который подчеркивал, что художник «творит свою иллюзию мира, то, чего нет в действительности, но что он создает взамен того, что есть» (10, 217). Короленко призывает соединить в одно эти положения, так как не может быть иллюзии мира «без отношения к реальному миру», и в мечтах, идеалах, иллюзиях героев художественных произведений или их создателя всегда проявляется «рождающееся в нас новое отношение человеческого духа к окружающему миру» (10, 218). Идеал же Короленко определял и как «высшее представление о правде», живущее в душе художника, и как мечту, «являющуюся наилучшим критерием действительности», и как «общую концепцию мира», в соответствии с которой художник группирует явления окружающей жизни, и просто как «возможную реальность». Отсюда цель истинного художественного произведения заключается, по мысли Короленко, в том, чтобы воспринимающий его мог или представить себе критерий, с которым подходит художник к отражению действительности, или в самом этом отражении мог найти то, что соответствует «высшему представлению о правде», выработанному художником. Последнее же требование заставляет писателя (и это весьма важно для понимания творчества Короленко) изображать «не одно то, что является господствующим в данной современности».⁷

146

Короленко не принимает натурализм, в произведениях представителей которого действительность принижается и лишается героического начала, а человек полностью определяется жизненными условиями и не способен подняться над ними. Отдавая должное натуралистам за попытку освоения достижений естественных наук и за внимание к новым явлениям жизни, Короленко считал, что уделом натуралистической литературы становится средний, обычный человек.

В то же время романтизм, сосредоточивающий внимание на человеке незаурядном, героическом, стоящем вне общества, не способен, по утверждению Короленко, объяснить, как сложилась такая личность, да и принципиально не ставит такой цели. Поэтому новое направление в литературе должно стать синтезом реализма и романтизма, в котором крайности этих направлений исчезнут. В соответствии с этим изменится и отношение к герою. «Открыть значение личности на почве значения массы — вот задача нового искусства, которое придет на смену реализма», — пишет Короленко.⁸ Подобного синтеза в литературе конца XIX столетия не произошло, но реалист Короленко никогда не забывает в своем творчестве о романтико-героическом начале в жизни.

“Сон Макара” (1885)

Первым произведением Короленко, опубликованным после переезда в НН, был рассказ “Сон Макара”. Автор использовал свои впечатления от пребывания в якутском городе Амга. Герой рассказа имел реальный прототип, крестьянина Захара Цыкунова, в избе которого жил писатель.

Созданный Короленко образ при всей достоверности нес в себе острую обличительную силу. Опустившийся и одичалый Макар становится жертвой безжалостного и несправедливого по отношению к человеку устройства жизни. “Работал он страшно, жил бедно, терпел голод и холод”: дурная грубая пища, голод и холод, пьянство, грязь, рабский труд и ранняя гибель становятся уделом этих людей. В самый последний момент, когда Макар замерзает в Тайге, стремление к справедливости пробуждается в нем, и его слова о прожитой горькой жизни приходятся по душе старому Тойону (богу), с которым он беседует в предсмертном сне.

Макар — это одновременно характер и символ. Такое стало возможным потому, что Короленко обратился к такому «жанру», как сон, с его концентрированной художественной условностью. Из бездны небытия вырывается страстное слово Макара о горькой участи народа: «Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засуха; гоняла промерзшая земля и злая тайга!» Жизнь как социальная трагедия становится лейтмотивом данного фрагмента и поэтики всего «Сна Макара», в котором есть художественная условность и бытопись, характерная для первых трех глав. «Сон Макара» стал высшим проявлением синтетической прозы Короленко 80-х годов.

Для того чтобы темный, забитый Макар из рассказа «Сон Макара», опубликованного в 1885 г. и сразу принесшего его автору всероссийскую известность, осознал собственное рабство, нужна особая, фантастическая ситуация. Только в своем предсмертном сне, на суде у большого Тойона, когда из уст сына Тойона Макар, может быть, впервые услышит слова добра и сожаления, он обретет голос и с гневом задаст вопрос, кто же виноват в том, что он прожил не ту жизнь, для которой, вероятно, рождается на земле человек.

“Чудная” (1880)

Есть круг персонажей, о которых Короленко из-за условий цензуры не мог говорить подробно. Это персонажи, связанные с революционной средой. Образ политической ссыльной Морозовой, погибающей от чахотки, но не сломленной испытаниями создан в рассказе “Чудная”.

Ее мужество и решительность не может сломить даже смерть, приближение которой ускорили ее гонители. Создавая этот образ, Короленко обратился к сказу (в поэтике художественного реализма сказ займет ведущие позиции). Короленко необходима была сказовая «устная речь», чтобы показать, как Гаврилов (подручный унтерофицера), сопровождая Морозову, все больше и больше проникается к ней сочувствием и любовью. «Закашляла крепко и платок к губам поднесла, а на платке, гляжу, кровь. Так меня будто кто в сердце кольнул булавкой», — завершает один фрагмент своего печального рассказа Гаврилов. Мотив «сердечной» боли осветит весь рассказ Гаврилова и определит его трагическую тональность. Отсюда и «литературная» реакция автора, который на основе сказа создает свой образ Морозовой, мгновенно соотнеся его с традицией народной плачевой поэзии («рыдания бури»): «Глубокий мрак закинутой в лесу избушки томил мою душу, и скорбный образ умершей девушки вставал в темноте под глухие рыдания бури». Этим трагическим звукообразом, в чем надо видеть еще одно проявление манеры Короленко, завершается повествование в «Чудной». Возникшая скорбная музыка также способствует «романтизации» образа Морозовой.

Гаврилов до встречи с ссыльными «усердно» служил в эскадроне, мечтал о повышении и твердо знал, что «начальство зря не накажет». Поэтому девушка-революционерка для него — преступница, «змееныш», «дворянское отродье». Морозова же, наоборот, «усердно» нарушала основные законы государства, «начальство» в котором наказывало и поощряло по правилам весьма далеким от справедливости, и потому Гаврилов для нее прежде всего «враг», так как одет в жандармскую шинель и состоит на службе у государства. «Пережить чужую жизнь», встать на точку зрения Гаврилова и увидеть за ненавистным ей жандармским мундиром доброе сердце крестьянина Морозова не способна. И потому так жестоки ее слова в конце рассказа по его адресу: «Простить! вот еще! Никогда не прощу, и не думайте, никогда! Помру скоро... так и знайте: не простила!» (1, 16).

В сознании же Гаврилова, попавшего в среду ссыльных революционеров, происходят пока еще едва заметные, но уже необратимые изменения. Он утрачивает интерес к службе и даже известие о том, что ему не будет присвоено звание унтер-офицера, к которому он когда-то так стремился, принимает теперь с полным равнодушием. И если ранее Гаврилов всегда знал, как нужно относиться к жизни и людям, имел на все готовые и, по его мнению, единственно правильные ответы, то теперь он уже во многом сомневается и задает мучающий его вопрос: «И все я эту барышню сердитую забыть не мог, да и теперь то же самое: так и стоит, бывает, перед глазами. Что бы это значило? Кто бы мне объяснил!» (1, 19).

Уже в этом раннем произведении Короленко находит свой способ преломления действительности, благодаря которому открывает в психологии, социальном поведении, мировосприятии своих героев такие области, какие не были еще достаточно освоены русской классической литературой XIX в.

Целый ряд рассказов и очерков Короленко 80—90-х гг. построен по тому же принципу, что и очерк «Чудная». Писатель изымает своего героя из привычной для него социальной среды, члены которой характеризуются устойчивой системой представлений, определенными ценностными ориентациями, привычными моральными критериями, и погружает его в среду с иной системой

150

представлений, причем для Короленко в данном случае важно не простое противопоставление тех или иных взглядов, понятий, мнений, а изображение того, как человек, сталкиваясь с иными принципами миропонимания, начинает «задумываться», а иногда даже приходит к пониманию относительности своих собственных взглядов и мнений, ранее казавшихся ему совершенно неоспоримыми. Так герои Короленко попадают в ситуацию, когда они видят себя как бы со стороны, и начинают задумываться над тем, что ранее не могло быть даже предметом их размышлений. Бесспорное становится для них спорным, абсолютная истина — односторонней и неполной. Не от «незнания» к «знанию» идут персонажи рассказов и очерков Короленко, а наоборот: «всезнание» и «всепонимание» сменяются вопросами, сомнениями, анализом, — что для Короленко всегда означает более высокую ступень понимания «сложности жизни».

“Огоньки” (1900) — лирическая миниатюра.

Это произведение аллегорично: бытовой, конкретный, реальный фон здесь приглушен и уступает место светлому, лирическому настроению веры и надежды. В каких формах воплотится нарастающее к началу века общественное движение, для Короленко неясно, но то, что жизнь пробуждается, для него несомненно.

Первая часть рассказа — воспоминание героя о путешествии по сибирской реке. Все детали описания выдают человека, хорошо знающего те места: «угрюмая сибирская река», «темная, как чернила», «темные горы», «неопределенная тьма». Огонек, светящийся вдалеке. Гребец, «апатично» (равнодушно, безразлично, медленно) налегающий на весла. Действительно, жители Сибири всегда отличались спокойствием. Отличительна и речь гребца: он говорит не «далеко», а «далече», потому что совершает этот путь уже не в первый раз. Реплику же своего спутника воспринимает нерадостно, так как знает, насколько обманчив бывает огонек в темени осенней ночи.

Вторая часть миниатюры — философское размышление автора о свойстве ночных огней. Обыденное восприятие героем ночного огонька сменяется обобщенным: теперь он рассуждает о свойстве всех ночных огней «приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своею близостью».

Миниатюра содержит огромное количество символов, она аллегорична. Путь по реке напоминает жизненный путь: он так же извилист, так же полон порогов, перекатов и прочих препятствий. Традиционно противостояние тьмы и света. Но далекий огонек становится в рассказе символом надежды на лучшее будущее. Особенно важно это в те периоды, когда человека окружает тьма, то есть он переживает что-то тяжелое и беспросветное в жизни.

Кажущаяся в темное близость огонька имеет еще один важный смысл. Как часто человек уверен в скором достижении намеченной цели, но эта близость обманчива, и ему предстоит еще долгий путь. Однако автор призывает «налегать на весла» — продолжать путь с удвоенной силой, не опускать руки, не пасовать перед трудностями жизни.

Завершают миниатюру повторяющиеся слова: «… все-таки… все-таки впереди — огни!». Теперь уже сам писатель становится своеобразным «огоньком». Он не бросает на трудном переходе читателя, налегающего на весла, нет, он оставляет ему надежду на то, что путь, даже самый трудный, будет преодолен, а цель достигнута.

Обилие метафор в этом небольшом тексте миниатюры «Огоньки» В. Короленко помогает читателю понять скрытую идею произведения: многих в жизни манит далекий, подчас недосягаемый свет будущего, но он действительно есть, и нужно приближать его всеми силами, не жалея сил. Жизнь многообещающая, она дает каждому все, что он заслужил, просто не нужно унывать, не нужно терять веры, а стоит налегать на весла (в прямом и переносном смысле), не бросая их

“Река играет” (1892) — очерк. Из-за точности зарисовок с натуры, тщательности художественной отделки была жанровая путаница и очерк называли рассказом. Между тем, “река играет” — это путевой очерк, основанный на конкретных фактах. Автор своему герою дал подлинное имя.

Рассказ идет от имени героя-повествователя Тюлина, рассказывающего о своем походе на легендарное озеро Светлояр. Сам герой рассказа впервые вступит в действие только в третьей главе.

Очерк начинается и кончается вопросом, почему споры раскольников, церковников, книжников-начетчиков об истинной вере произвели на него впечатление безотчетливой тоски и разочарования, а безалаберный, распущенный, вечно страдающий от похмелья Тюлин и другие, похожие и непохожие на него крестьяне, живущие на берегу реки Ветлуги, кажутся такими близкими и знакомыми? Прямого ответа в форме какого-либо логического вывода не дается. Он вытекает из самой художественной структуры рассказа, из всей системы сопоставлений и противопоставлений главного героя с многочисленными персонажами этого произведения.

Рассказ «Река играет» состоит из восьми главок, и обычно его идейным центром считается пятая главка. В ней рассказывается о том, как в минуту опасности, когда взыгравшая река грозит унести паром, Тюлин вдруг как бы просыпается. Он сбрасывает с себя привычную лень, апатию, покорность судьбе и обстоятельствам (то, что Короленко называет «тюлинским стоицизмом», — 3, 236), становится решительным, твердым, способным принимать единственно правильные решения и заставлять других людей выполнять эти решения. Но вот опасность миновала, и вместе с ней гаснет искра в глазах Тюлина, гаснут его волевой порыв и активность.

Этот эпизод для Горького, очень высоко ценившего рассказ «Река играет», был символическим выражением национального характера русского крестьянина. По его мнению, Тюлин «убийственно похож вообще на русского человека, — героя на час, — в котором активное отношение к жизни пробуждается только в минуты крайней опасности и на краткий срок».¹⁵

Замечание Горького надолго определило толкование рассказа, но не исчерпало его. Вопрос в начале и конце рассказа о том, почему же Тюлин и окружающие его крестьяне кажутся автору-повествователю — человеку книжному, как он сам себя определяет, — такими родными и близкими, а по-своему образованные книжники-начетчики производят тягостное впечатление, дает возможность расширить проблематику рассказа.

Помимо эпизода переправы через реку рассказ насыщен многими другими событиями, сценами, эпизодами. Он густо «населен» действующими лицами, и разговоры между ними, самые различные по содержанию, имеют одну особенность. Эта особенность хорошо видна в оценках Тюлина другими крестьянами. «Подлец-мужичок» — говорят о нем различные люди, так как Тюлин нерадивый перевозчик и его давно следовало бы прогнать. Тюлин «дело свое знает» — с немалой долей уважения и даже гордости говорят о нем те же люди, так как Тюлин действительно талантливый перевозчик, о чем свидетельствует центральная сцена рассказа, хотя его талант реализуется достаточно редко.

159

Во время выпивки с артельщиками Тюлин был побит ими, и этим событием, кажется, должны определиться отношения его с артелью, а артели — с Тюлиным. Однако утром артельщики первые зовут в гости Тюлина, и он, не помня обиды, охотно откликается на приглашение. Его отношение к окружающим вообще отличается добродушием, искренностью, непосредственностью и тем «бессознательным юмором», в основе которого лежит способность встать на точку зрения другого человека, признать одинаково справедливыми взаимоисключающие точки зрения. Таков уж у него «обычай», с улыбкой говорит автор-повествователь о Тюлине, и это слово имеет большое значение в рассказе.

«Что ни город, то, говорят люди, норов, что ни деревня, то обычай» (3, 229) — такую пословицу приводит один из персонажей рассказа, и, как во всякой пословице, в ней содержится общее правило, закон. Однако не в простой констатации этого закона состоит задача Короленко. Отношением человека к чужим или незнакомым для него обычаям, правилам поведения, взглядам определяется для Короленко его умственное и нравственное развитие. Именно по этому принципу противопоставлены в рассказе книжники-начетчики и жители ветлужских деревень.

Большое и важное место в произведении занимает рассказ одного из героев о том, сколь различны и даже прямо противоположны нравы жителей трех близлежащих деревень. Но, несмотря на эту несхожесть и противоположность, он относится к ним с уважением, пониманием или добродушно-насмешливой улыбкой. «Ну, где еще, думалось мне, найдется такая терпимость к чужим обычаям?» — задает риторический вопрос автор-повествователь (3, 228).

Обитателям ветлужских деревень противопоставлены в рассказе уреневские начетчики, с которыми встретился автор-повествователь еще на Светлояре. Во время религиозных споров их обычно окружала самая большая толпа. В то время как представители других религиозных толков охотно вступали в споры, уреневцы держались свысока, пренебрежительно и в споры ни с кем не вступали. Они твердо были уверены в том, что единственно правильно и окончательно решили все вопросы; во всем мире для них уже не существовало ничего заслуживающего хотя бы малейшего снисхождения, и «вся святость» сосредоточивалась только в их среде. Полное отрицание любых других взглядов и обычаев, суровость, пренебрежение и надменность по отношению к людям не из своей среды — вот что отличает их от добродушных и снисходительных ветлужан. Естественно, что после встречи с религиозными схоластами вроде уреневцев столь родными и близкими показались рассказчику жители ветлужских деревень. Но не сама по себе терпимость ветлужан к чужим мнениям и обычаям вызывает симпатию автора-повествователя. Как и в других произведениях Короленко, в рассказе «Река играет»

160

интерес к чужим взглядам, обычаям и правилам, желание понять и оправдать их предполагают возможность и на самого себя взглянуть с этой чужой и непривычной точки зрения, а следовательно, и задать вопрос, так ли уж истинны и справедливы собственные обычаи и взгляды.

В начале рассказа повествователь говорил о том, что бесплодные схоластические споры уверенных в своей непогрешимости раскольников и церковников создали у него впечатление, что народная мысль «заснула навеки» (3, 210).

В предпоследней главе повествователь вновь обращается к впечатлениям от религиозных собраний на Светлояре, и оказывается, что он все-таки слышал там «живое слово». Во время очень тонкого религиозного спора по очень частному вопросу в разговор неожиданно вмешался старик и рассказал простой житейский случай. Спор был испорчен, и хотя спорящие стороны нисколько не были поколеблены, слушавшие их разошлись, «унося, быть может, не одно проснувшееся сомнение» (3, 230). Следствием «живого слова» для Короленко всегда было благотворное сомнение в любой однозначной точке зрения, упрощающей сложность жизни. Финальная же главка рассказа еще более усложняет поставленные проблемы. В этой главке на перевозе появляются уреневцы. С обычным для них пренебрежением рассматривают они повествователя и его собеседников и властно требуют перевоз. Вялый, апатичный Тюлин, всегда философски относившийся к подобным требованиям и вопрос, задаваемый им самому себе, действительно ли нужен прибывшим перевоз, неизменно решавший отрицательно, т. е. в свою пользу, вдруг резко меняется. Он немедленно садится в лодку, гребет изо всех сил, а затем находит длинные шесты, отсутствие которых ранее чуть не привело к катастрофе. Что же заставило нерадивого перевозчика быть столь расторопным?

Уреневцев никто не любит, но их все боятся и им все подчиняются. Мудрый скептицизм и благотворное сомнение, умение смотреть на жизнь с различных точек зрения, признавая одинаково справедливыми иногда прямо противоположные мнения, правила, обычаи, часто оказываются слабее прямолинейной, однозначной, но стойкой, нерассуждающей веры, упрощающей реальную сложность жизни, но всегда дающей ощущение силы как исповедующим эту веру, так и тем, кто с ними сталкивается. Этой силе и подчиняются Тюлин и окружающие его ветлужане, и хотя симпатии автора целиком на их стороне, он отдает должное позиции уреневцев, сравнивая их с пуританами и индепендентами времен Кромвеля, всегда «надменно смотревшими на простодушных грешников своей страны» (3, 235).