Ушинский К.Д. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 4

«Вчера утром на заре, — пел соловушек, — было так свежо и прохладно! Я прилетел к твоему домику, сел на зеленый ореховый куст перед раскрытым окошком и все пел и пел. В колыбельке спал твой малютка, — он раскрыл свои большие, светлые глазки и спрашивал: «где папа? где папа?» и слушал мои песни...-

«Твои родные плачут, вспоминая о тебе. Они тебя любят, очень любят, очень хотят тебя увидеть. Не унывай! Бог видит, как ты невинен: злые люди отпустят тебя и ты опять выйдешь на волю, на свет, на свежий воздух!

«Дети твои будут тебя ласкать и целовать. Будет тихий, летний вечер, длинные тени потянутся от деревьев, на солнце засверкают стекла окошек: ты будешь на крыльце рассказывать детям, как ты страдал,

«Будешь их учить, чтобы они, когда вырастут, не давали злым людям делать злые дела; чтобы они не сердились на злых людей, а просили бы бога, чтобы все люди любили друг друга, как брат брата...

«И дети твои послушают тебя. Когда они вырастут, ты увидишь их добрыми и честными, увидишь, как они будут помогать бедным. Ты будешь жить долго, долго! Волосы твои поседеют, но сердце будет радостно биться!

«И когда ты умрешь, все будут о тебе плакать и молиться и понесут тебя на зеленое кладбище, в светлый, солнечный день. Над могилой твоей посадят розовый куст, и я буду по зарям петь над твоей могилой»...

ОСЬ И ЧЕКА.

Ехал извозчик Семен с кладью глухой дорогой, по голому, ровному, степному месту. Беда не по лесу ходит; а пойдет беда, растворяй ворота, так одно за другим на тебя и валится. Задымилась у извозчика ось, а до деревни далеко. Как ни бился сердечный, что ни делал — нет, ничем не уймет; кладь тяжелая, а как уже раз загорелась ось, то, известно, хоть брось тотчас; зальет, засыплет землей, бьется один, как рыба об лед;

230

справился кой-как, — с версту проехал, опять стой, опять то же!

Наезжает сзади шажком другой извозчик, Архипка, по пути; Семен оглянулся, а у того ось запасная сбоку подвязана. Крепок задним умом русский человек, — догадался Семен наш, что надо было бы и ему взять с собою запасную ось. Обрадовавшись находке, снимает он шапку, кланяется товарищу и просит: «Уступи, брат, ось запасную, сделай милость; вот и деньги сейчас отдам, что хочешь бери, только уступи». Тот подошел, поглядел: «Да, говорит, не ладно у тебя дело: пожалуй, возьми, коли хочешь... за два целковых!»

У бедного Семена волос дыбом стал, и обе руки полезли в затылок. Он сказать сказал, как слышали: «что хочешь возьми, только продай», да он, видишь,

рубль перевозу. Поди да купи, коли нашел за полтинник». А сам-было и поехал дальше. Семен за ним, и просит и кланяется, — нет: два целковых да и полно. Кинул наш мужик шапку об земь, так ему было жаль денег,—да делать нечего: не ночевать тут; достал рублевики и отдал. «На, говорит, земляк, господь с тобой; дай тебе бог разжиться с легкой руки этими рублями».

«Не видал я твоих рублей, — молвил тот, — нетто я тебя неволю, что ли? На, возьми их, да подай сюда ось, я при своем буду, а ты при своем». — «Нет, земляк, не ты неволишь, беда неволит. Быть так, ступай с богом, спасибо, что устроил, а то пролежал бы я здесь сутки. Пособи, пожалуйста, поднять передок, да подвести ось». Тот пособил, справились и поехали вместе.

Только что тронулись,— Архипка хвать?— чеки нет на задней оси; колесо скатилось, телега лежит па боку.

231>

«Стой!», — кричит он Семену, — «стой, брат, вот и у меня беда случилась. Как тут быть! Чеки-то у меня запасной нет, а тут вокруг ни прута; да вот что, земляк, погоди, мы справимся! у меня топор есть, подай-ка, пожалуйста, обломок оси твоей, ведь уж она у тебя никуда не пойдет; я как-раз вытешу чеку, да и поедем вместе». — «Пожалуй, — говорит Семен, — возьми; только ты мне за нее три целковых подай». — «С ума, что ли, ты, брат, спятил? — три целковых за чеку, за обломок оси? Да он и гроша не стоит!» — «Вольному воля, — сказал Семен: — при тебе деньги, при мне товар. Поди, может статься, где купишь и за грош».

Ударил Архип руками об полы,— хоть пропадай; не велика штука чека, а без нее не уедешь; либо сядь да сиди, либо подай три целковых. Достал он мошну, вынул деньги, чуть не заплакал, и отдал Семену.

ЧТО ЗНАЕШЬ, О ТОМ НЕ СПРАШИВАЙ.

Мужик воз сена везет, а другой идет ему навстречу. «Здорово!» — «Здорово!» — «А что везешь?» — «Дрова».— «Какие дрова, ведь у тебя сено!» — «А коли видишь, что сено, так зачем и спрашиваешь!».

Тогда только мужик наш, почесав затылок, подумал про себя: «а ведь и вправду, для чего ж я спрашивал?».

МЕДВЕДЬ И БРЕВНО.

Идет медведь по лесу и разнюхивает: нельзя ли чем съестным поживиться. Чует—мед {»Поднял Миша морду кверху и видит на сосне улей, под ульем гладкое бревно на веревке висит; но Мише до бревна дела нет. Полез медведь на сосну, долез до бревна; нельзя лезть выше,— бревно мешает. Миша оттолкнул бревно лапой: бревно легонько откачнулось назад,— и стук медведя по башке. Миша оттолкнул бревно покрепче,—бревно ударило Мишу посильнее. Рассердился Миша и хватил бревно изо всей силы: бревно откачнулось сажени на две назад,— и так хватило Мишу, что чуть он с дерева

232>

Шел, шел, зашел в дремучий лес; ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит неподалеку стоит большущая изба. Постучал — никто не отзывается; отворил дверь, вошел — пусто, не хорошо! Забрался кузнец на печь и лег спать, не ужинавши.

Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо, баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит: «Э, да у меня никак гости; будет мне, Лиху, что позавтракать: давненько я человеческого мяса не едала». Вздуло Лихо лучину и втащило кузнеца с печи, словно ребенка малого. «Добро пожаловать, нежданый гость; спасибо, что забрел; чай ты проголодался и отощал»; и щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха все животики подвело. к<Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем», говорит Лихо; принесло большое беремя дров, затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.

Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз в рот кладет, а кузнецу кусок в горло не идет, даром, что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца: ч<Кто ты таков, добрый человек?» — «Кузнец». — «А что умеешь ковать?» — «Да все умею». — «Скуй мне глаз!» — «Изволь, — говорит кузнец, — да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься; я бы тебе вковал глаз». Лихо принесло две веревки, одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял веревку потоньше, связал Лихо, да и говорит: «а ну-ка, бабушка, повернись!». Повернулось Лихо и разорвало веревку. Вот кузнец взял уже толстую веревку, скрутил бабушку хорошенько. «А ну-ка, теперь повернись!» Повернулось Лихо и не разорвало веревок. Тогда кузнец нашел в избе железный шкворень, разжег его в печи до бела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да ттк ударит по шкворню молотом — так глаз только зашипел. Повернулось Лихо, разорвало все веревки, вскочило как бешеное, село на порог и крикнуло: «хорошо ~же, злодей! теперь ты не уйдешь от меня».

234

Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив, ни мертв; так всю ночку и просидел,— даром, что спать хотелось. По утру стало Лихо выпускать баранов на пашню, да все по одному: пощупает,'точно ли баран, хватит за спину, да и выкинет за двери. Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошел на четвереньках. Лихо пощупало: чует — баран; схватило кузнеца за спину, да и выкинуло из избы.Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги. Прибежал домой; знакомые его спрашивают: «отчего это ты поседел? «У Лиха переночевал», — говорит кузнец: —«знаю я теперь, что такое Лихо, и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, — да не спишь».

ВАРЕНЫЙ ТОПОР.

Пришел солдат в село на квартиру и говорит хозяйке: «Здравствуй, божья старушка! дай-ка мне че- го-нибудь поесть». А старуха в ответ: «Вон там, родимый, на гвоздике повесь». — «Аль ты совсем глуха, что не чуешь?»—«Где хочешь, там и заночуешь».—«Ах ты, старая дура! погоди, я те глухоту-то вылечу». И полез было солдат к ней с кулаками: «подавай, старая,на стол!» «Да нечего, родимый!». — «Вари кашицу!».— «Да не из чего, родимый!». — «Давай топор, я из топора сварю». «Что за диво! — думает старуха, — дай-ка посмотрю, как он из топора кашу сварит», — и принесла топор. Солдат положил топор в горшок, налил воды, поставил в печь и давай варить. Варил, варил, попробовал и говорит: «всем бы кащица взяла, только бы круп подсыпать». Принесла баба круп. Солдат опять стал варить, попробовал и говорит: «совсем бы каша готова, только бы маслицом сдобрить». Принесла ему баба и масла. Сварил ^солдат кашу: «ну, старуха, говорит, давай теперь хлеба да соли, да берись за ложку: станем кашицу есть». Похлебали вдвоем кашу, старуха и спрашивает: «а что же, служивый, когда топор будем есть?» Солдат ткнул в топор вилкою и говорит: «еще не доварился, сама завтра довари!».

235>

о х о т н и к ДО СКАЗОК.

Жил себе старик со старухою, и был старик большой охотник до сказок и всяких россказней. Приходит зимою к старику солдат и просится ночевать. «Пожалуй, служба, ночуй, — говорит старик, — только с уговором: всю ночь мне рассказывай. Ты человек бывалый, много видел, много знаешь». Солдат согласился. Поужинали старик с солдатом, и легли они оба на полати рядушком, а старуха села на лавке и стала при лучине прясть.

Долго рассказывал солдат старику про свое житьебытье, где были что видел.Рассказывал до полуночи, а потом помолчал немного и спрашивает у старика: «А что, хозяин, знаешь ли ты, кто с тобою на полатях лежит?» — «Как кто? — спрашивает хозяин, — вестимо, солдат».— «Ан, нет, не солдат, а волк». Поглядел

ходится нам с тобою на полатях лежать; чего доброго, придут в избу люди, так нам смерти не миновать. Убе- жим-ка лучше, пока целы». Вот и побежали волк с медведем в чистое поле. Бегут, а навстречу им хозяинова лошадь. Увидел волк лошадь и говорит: «давай съедим!» — «Нет, ведь это моя лошадь», — говорит старик. «Ну так что же что твоя: голод не тетка». Съели они лошадь и бегут дальше, а навстречу им старуха, старикова жена. Волк опять и говорит: «Давай старуху съедим». — «Как есть? да ведь это моя жена», — говорит медведь. «Какая твоя!» — отвечает волк. Съели и старуху.

Так-то пробегали медведь с волком целое лето. Настает зима.

— «Давай, — говорит волк, — заляжем в берлогу; ты полезай дальше, а я спереди лягу. Когда найдут на нас охотники, то меня первого застрелят, а ты смотри:

236

как меня убьют да начнут шкуру сдирать, выскочи из берлоги, да через шкуру мою переметнись,— и станешь опять человеком». Вот лежат медведь с волком в берлоге; набрели на них охотники, застрелили волка и стали с него шкуру снимать.А медведь как выскочит из берлоги да кувырком через волчью шкуру... и полетел старик с полатей вниз головой. «Ой, ой! — завопил старый, — всю спинушку себе отбил». Старуха перепугалась и вскочила. «Что ты, что с тобой, родимый? отчего упал, кажись и пьян не был!» — «Как отчего? — говорил старик,— да ты, видно, ничего не знаешь!» и стал старик рассказывать: мы-де с солдатом зверьем были; он волком, я медведем; лето целое пробегали, лошадушку нашу съели и тебя, старуха, съели. Взялась тут старуха за бока и ну хохотать. «Да вы, говорит, оба уже с час места на полатях во всю мочь храпите, а я все сидела, да пряла».

Больно расшибся старик: перестал он с тех пор до полуночи сказки слушать.

НИКИТА КОЖЕМЯКА.

В старые годы проявился невдалеке от Киева страшный змей. Много народу из Киева потаскал он в свою берлогу; потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел ее, а крепко-на-крепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собаченка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записку к отцу, к матери, привяжет записочку собаченке на шею и пошлет ее домой. Собаченка записочку отнесет и ответ принесет.

Вот раз царь и царица пишут к царевне: «узнай-де от змея, кто его сильней». Стала царевна от змея допытываться и допыталась: «есть, говорит змей, в Киеве Никита Кожемяка, — тот меня сильней». Как ушел зверь на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: «есть-де в Киеве Никита Кожемяка; он один сильнее змея; пошлите Никиту меня из неволи выручать».

237>

Сыскал царь Никиту, и сам с царицею пошел его просить: выручить их дочку из тяжкой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидал Никита царя, испугался; руки у Никиты задрожали,—и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручать царевну, — не пошел.

Вот и придумали царь с царицею собрать пять тысяч малолетних сирот (осиротил их лютый змей) и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он 300 пуд пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел. Подходит Никита к змеиной берлоге; а змей заперся, бревнами завалился и к нему не выходит. «Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу», сказал Кожемяка и стал уже бревна руками разбрасывать. Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться: вышел в чистое поле.

Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту: «Не бей меня, Никитушка, до смерти. Сильнее нас с тобой никого на свете нет; разделим же весь свет поровну; ты будешь владеть в одной половине, а я в другой».

— «Хорошо, — сказал Никита; — надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было». Сделал Никита соху в 300 пуд, запряг в нее змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Черного моря и говорит змею: «землю мы разделили, теперь давай море делить, чтобы и о воде промеж нас спору не вышло». Стали воду делить: вогнал Никита змея в Черное море, да там его и утопил.

Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.

238

Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где па степи видна; стоит она валом сажени в две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают; оставляют ее на память о Никите Кожемяке.

БОГАТЫРЬ ВОЛЬГА И ОРАТАЙ МИКУЛУШКА.

Давным давно это было: народился в Киеве молодой богатырь, Вольга Святославович. Стал Вольга расти,, матереть, захотелось ему много мудрости: захотел он ходить щукой-рыбой в глубоких морях, летать под облака птицей-соколом, серым волком рыскать по полю. Уходили от Вольги все рыбы в синие моря, улетали от него все птички за высокие облака, убегали все звери в темные леса. Набрал тогда себе Вольга дружинушку храбрую: тридцать молодцов без единого; сам Вольга тридцатый.

Пожаловал Вольге родной его дядюшка, ласковый Владимир-князь, стольный киевский, три города а крестьянами. Вот и собрался Вольга-богатырь со своею дружинушкою храброю ехать в свои города за получкою.

Выехал Вольга с дружиною в чистое поле и слышит

вполе ратая: орет в поле ратай, а самого не видно; орет он, понукивает; сошка у ратая поскрипывает, а омешики по камешкам почеркивают.

Захотелось Вольге поехать посмотреть на ратая. Едет Вольга со своею дружиною по полю чистому; едут они день, едут другой и только на третий день к обеду доехали до ратая. Видят,— орет в поле ратай, понукивает, с края в край бороздки пометывает; в один край уйдет, другого не видать; коренья, каменья вывертывает, а большие все камни в бороздку валит. Кобылка у ратая соловая, сошка у него кленовая, а гужики шелковые.

Истал говорить Вольга: «Божья-те помощь, оратаюшко! Орать, да пахать, да крестьянствовати, с края

вкрай бороздки пометывати!»

239>