Ушинский К.Д. Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 4

ЩУКА И КОТ.

Зубастой Щуке в мысль пришло за кошачье приняться ремесло. Не знаю: завистью ль ее лукавый мучил, иль, может быть, ей рыбный стол наскучил; но только вздумала Кота она просить, чтоб взял ее с собой он на охоту— мышей в амбаре половить.

—Да, полно, знаешь ли ты эту, свет, работу? — стал Щуке Васька говорить: — смотри, кума, чтобы не осрамиться: недаром говорится, что дело мастера боится.

—И, полно, куманек! Вот невидаль — мышей! Мы лавливали и ершей.

—Так в добрый час, пойдем!

Пошли, засели. Натешился, наелся Кот, и кумушку проведать он идет; а Щука, чуть жива, лежит, разинув рот, — и крысы хвост у ней отъели. Тут, видя, что куме совсем не в силу труд, кум замертво стащил ее обратно в пруд.

Идельно! Это, Щука, тебе наука, вперед умнее быть

иза мышами не ходить.

И.Крылов.

ШКОЛЬНИК.

— Ну, пошел же, ради бога! Небо, ельники песок:невеселая дорога... — Эй, садись ко мне, дружок! Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь... Не стыдися, что за дело? Это многих славных путь. Вижу я в котомке книжку. Так, учиться ты идешь... Знаю: батька на сынишку издержал последний грош. Знаю, старая дьячиха отдала четвертачок, что проезжая купчиха подарила на чаек. Или, может, ты дворовый, из отпущенных? Ну, что ж, случай тоже уж не новый: не робей, не пропадешь... Скоро сам узнаешь в школе, как архангельский мужик, по своей и божьей воле, стал разумен и велик. Не без добрых душ на свете, — кто-нибудь свезет в Москву, будешь в университете, —сон свершится наяву! Тут уж поприще широко: знай работай, да не трусь!..

Некрасов.

260>

ЗИМА.

Зима!.. Крестьянин торжествуя На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь. Бразды пушистые взрывая, Летит кибитка удалая; Ямщик сидит на облучке,

Втулупе, в красном кушаке. Вот бегает дворовый мальчик,

Всалазки Жучку посадив, Себя в коня преобразив; Шалун уж заморозил пальчик: Ему и больно и смешно,

Амать грозит ему в окно...

А.Пушкин.

ПЕТУХ, КОТ И МЫШЕНОК.

О, дети, jjeTn! как опасны ваши лета! Мышенок, не видавший света, попал было в беду, и вот как он об ней рассказывал в семье своей.

— Оставя нашу нору и перебравшись через гору, границу наших стран, пустился я бежать, как молодой мышенок, который хочет показать, что он уж не ребенок. Вдруг сразмаху на двух животных набежал: какие звери — сам не знал. Один так смирен, добр, так плавно выступал, так миловиден был собою. Другой — нахал, крикун, теперь лишь будто с бою. Весь в перьях; у него косматый крюком хвост, над самым лбом дрх>- жит нарост какой-то огненного цвета и будто две ру&и, служащи для полета; он ими так махал и так ужасно горло драл, что я, таки не трус, а подавай бог ноги — скорее от него с дороги. Как больно! Без него я верно бы в другом нашел наставника и друга! В глазах его была написана услуга: как тихо шевелил пушистым он хвостом! С каким усердием бросал ко мне он взоры, смиренны, кроткие, но полные огня! Шерсть гладкая на нем, почти как у меня; головка пестрая и вдоль спины

261>

узоры; а уши, как у нас, и я по ним сужу, что у него должна быть симпатия с нами, высокородными мышами.

— А я тебе на то скажу, — Мышенка мать остановила, — что этот доброхот, которого тебя наружность так прельстила, смиренник этот... Кот! Под видом кротости, он враг наш, злой губитель; другой же был Петух, миролюбивый житель. Не только от него не видим мы вреда иль огорченья; но сам он пищей нам бывает иногда*. Вперед по виду ты не делай заключенья.

И. Дмитриев.

ОСЕЛ И СОЛОВЕЙ.

Осел увидел Соловья и говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище: хотел бы очень я сам посудить, твое услышав пенье, велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал: защелкал, засвистал на тысячу ладов, тянул, переливался; то нежно он ослабевал, и томной вдалеке свирелью отдавался, то мелкой дробью вдруг по роще рассыпался. Внимало все тогда любимцу и певцу Авроры; затихли ветерки, замолкли птичек хоры, и прилегли стада. Чуть-чуть дыша, пастух им любовался,

ки слушать можно, а жаль, что не знаком ты с нашим петухом: еще б ты боле навострился, когда бы у него немного поучился». Услыша суд такой, мой бедный Соловей вспорхнул — и полетел за тридевять полей.

Избави бог и нас от этаких судей!

И. Крылов.

СКАЗКА О КУПЦЕ КУЗЬМЕ ОСТОЛОПЕ И РАБОТНИКЕ ЕГО БАЛДЕ.

Жил-был купец Кузьма Остолоп, по прозванью Осиновый-лоб. Пошел Кузьма по базару посмотреть кой-какого товару. Навстречу ему Балда идет, сам не зная куда. «Что, дядюшка, так рано поднялся, чего ты

262

взыскался?» Кузьма ему в ответ: «нужен мне работник — повар, конюх и плотник. А где найти мне такого служителя, не слишком дорогого?» Балда говорит: «буду служить тебе славно, усердно и очень исправно, в год за три щелчка тебе по лбу, есть же давай мне вареную полбу». Призадумался наш Кузьма Остолоп, стал почесывать лоб. Шелк щелку ведь розь — да понадеялся на русский авось. Кузьма говорит Балде: «ладно; не будет нам обоим накладно. Поживи-ка на моем подворье, окажи свое усердье и проворье».

Живет Балда в купеческом доме, спит-себе на соломе, ест за четверых, работает за семерых: до-света

дочка о Балде лишь и печалится, сынок их зовет его тятей; кашу заварит, няньчится с дитятей; один Кузьма лишь Балду не любит, никогда его не приголубит, о расплате думает частенько. Время идет, и срок уже близенько. Кузьма не ест, не пьет, ночи не спит: лоб у него заранее трещит. Вот он жене признается: «так и так, что делать остается?» Ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив. Хозяйка Кузьме говорит: «знаю средство, как удалить от нас такое бедство: закажи Балде службу, чтоб стало ему не в мочь; а требуй, чтоб он ее исполнил точь-в-точь: тем ты и лоб от расправы избавишь и Балду-то без расплаты отправишь».

Стало на сердце у Кузьмы веселее, начал он глядеть на Балду посмелее. Вот он кричит: «поди-ка сюда, верный мой работник Балда! Слушай: платить обязалися черти мне оброк до самой моей смерти. Лучшего бы не надобно дохода, да есть на них недоимки за три года. Как наешься ты своей полбы, собери-ка с чертей оброк мне полный».

Балда, с Кузьмой понапрасну не споря, пошел да и сел у берега моря; там он стал веревку крутить, да конец ее в море мочить. Вот из моря вылез старый Бес: «зачем ты, Балда, к нам залез?» — «Да вот веревкой хочу море морщить, да вас, проклятое племя, корчить».

263>

Беса старого взяла тут унылость. «Скажи, за что такая немилость?» — «Как за что? Вы не платите оброка, не помните положенного срока; вот ужо будет нам потеха, вам, собакам, великая помеха!» — «Балдушка, погоди ты морщить море, оброк сполна ты получишь вскоре. Погоди, вышлю к тебе внука». Балда мыслит: «этого провееть не штука!»

Вынырнул подосланный бесенок, замяукал он как голодный котенок. «Здравствуй, Балда мужичок! какой тебе надобно оброк? Об оброке век мы не слыхали, не было чертям такой печали; ну, так и быть, — возьми, да с уговору, с общего нашего приговору,— чтобы вперед не было никому -горя: кто скорее из нас обежит около моря, тот и бери себе полный оброк; между тем там приготовят мешок». Засмеялся Балда лукаво: «Что ты это выдумал, право? Где тебе тягаться со мною, со мною, с самим Балдою? Экого послали супостата. Подожди-ка моего меньшого брата».

Пошел Балда в ближний лесок, поймал двух зайцев, да в мешок. К морю опять он приходит; у моря бесенка находит. Держит Балда за уши одного зайку: «Попляши-ка ты под нашу балалайку; ты, бесенок, еще молоденек, со мною тягаться слабенек: — это была бы лишь времени трата, обгони-ка сперва моего брата. Раз, два, три! Догоняй-ка». Пустились бесенок и зайка: бесенок по берегу морскому, а зайка в лесок, до дому. Вот, море кругом обежавши, высунув язык, морду поднявши, прибежал бесенок, задыхаясь, весь мокрешенек, лапкой утираясь, мысля: дело с Балдою сладит. Глядь: а Балда братца гладит, приговаривая: «Братец мой любимый, устал, бедняжка! Отдохни, родимый». Бесенок оторопел, хвостик поджал, совсем присмирел, на братца поглядывает боком. «Погоди», говорит, «схожу за оброком». Пошел к деду, говорит: «Беда! обогнал меня меньшой Балда!» Старый бес стал тут думать думу, а Балда наделал такого шуму, что все море смутилось и волнами так и расходилось.

Вылез бесенок. «Полно, мужичок: вышлем тебе весь оброк». — «Нет», говорит Балда,«теперь моя череда, —

264

условие сам назначу, задам тебе, враженок, задачу. Посмотрим, какова у тебя сила. Видишь там сивая кобыла. Кобылу подыми-ка ты, да неси ее полверсты, снесешь кобылку — оброк уж твой, не снесешь кобылы — будет он мой».

Бедненький бес под кобылу подлез, понатужилсяг понапружился, приподнял кобылу, два шага шагнул, на третьем упал, ножки протянул. А Балда ему: «глупый ты бес, куда ж ты за нами полез? и руками то снести не смог, а я, смотри, снесу промеж ног». Сел Балда на лошадку верхом, да версту проскакал, так, что пыль столбом. Испугался бесенок и к деду пошел, рассказывать про такую победу. Делать нечего — черти собрали полный оброк, да на Балду взвалили мешок.

Идет Балда, покрякивает; а Кузьма, завидя Балдуг вскакивает, за хозяйку прячется, со страху корячится. Балда его тут отыскал, отдал оброк, платы требовать

ривал с укоризною: «не гонялся бы ты, Кузьма, за дешевизною!..»

А. Пушкин„

ЗЕРКАЛО И ОБЕЗЬЯНА.

Мартышка, в зеркале увидя образ свой, тихохонько Медведя толк ногой: «Смотри-ка», говорит, «кум милый мой, что это там за рожа? Какие у нее ужимки и прыжки! Я удавилась бы с тоски, когда бы на нее хоть чуть была похожа; а ведь, признайся,, есть из кумушек моих таких кривляк пять-шесть; я даже их могу попальцам перечесть».

— «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.

Я. Крылов.

265>

ПОЛЕВОЙ ЦВЕТОК.

Простой цветочек, дикий, не знаю как, попал в один пучок с гвоздикой. И что же? — от нее душистым стал и сам.

Хорошее всегда знакомство в прибыль нам.

И. Дмитриев.

ВЕСЕННИЕ ВОДЫ.

Еще в полях белеет снег, А воды уж весной шумят —

Тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою. Стану сказывать я сказки, песенку спою; ты ж дремли, закрывши глазки, баюшки-баю.

По камням струится Терек, плещет мутный вал; злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал. Но отец твой, старый воин, закален в бою: спи, малютка, будь спокоен, — баюшки-баю.

Сам узнаешь, будет время, бранное житье; смело вденешь ногу в стремя и возьмешь ружье. Я седельце боевое шелком разошью... Спи, дитя мое родное, баюш- ки-баю.

Богатырь ты будешь с виду и казак душой. Провожать тебя я выйду, — ты махнешь рукой... Сколько

266

горьких слез украдкой я в ту ночь пролью!.. Спи, мой ангел, тихо, сладко, баюшки-баю.

Стану я тоской томиться, безутешно ждать, стану целый день молиться, по ночам гадать; стану думать, что скучаешь ты в чужом краю... Спи ж, пока забот не знаешь, баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу образок святой: ты его, моляся богу, ставь перед собой, да готовясь в бой опасный, помни мать свою... Спи, младенец мой прекрасный, баюшки-баю.

М. Лермонтов.

ЛЮБОПЫТНЫЙ.

—Приятель дорогой, здорово! Где ты был?

—В кунсткамере, мой друг. Часа там три ходил; все видел, высмотрел; от удивленья, поверишь ли, не станет ни уменья пересказать тебе, ни сил. Уж подлинно, что там чудес палата! Куда на выдумки природа таровата! Каких зверей, каких там птиц я не видал! Какие бабочки, букашки, козявки, мушки, таракашки! Одни — как изумруд, другие—как коралл! Какие крохотны коровки! есть, право, менее булавочной головки!

— А видел ли слона? Каков собой на взгляд? Я, чай, подумал ты, что гору встретил?

—Да разве там он?

—Там...

— Ну, братец, виноват: слона-то я и не приметил. Я . Крылов.

БЕРЕЗА.

Печальная береза

Умоего окна,

Иприхотью мороза Разубрана она.

Как гроздья винограда, Ветвей концы висят.

Ирадостен для взгляда

267>

Весь траурный наряд. Люблю игру денницы

Язамечать на ней,

Ижаль мне, если птицы Стряхнут красу ветвей.

А. Фет.

ЛАСТОЧКИ.

Мой сад с каждым днем увядает; помят он, поломан и пуст; хоть пышно еще доцветает настурций в нем огненный куст... Мне грустно! Меня раздражает и солнца осеннего блеск, и лист, что с березы спадает, и поздних кузнечиков треск. Взгляну-ль по привычке под крышу, — пустое гнездо над окном; в нем ласточек речи не слышу, солома обветрилась в нем... А помню я, как хлопотали две ласточки, строя его, как прутики глиной скрепляли, и пуху таскали в него. Как весел был труд их, как ловок! Как любо им было, когда пять маленьких, быстрых головок выглядывать стали с гнезда! И целый-то день говоруньи, как дети, вели разговор... потом полетели, летуньи! Я мало их видел с тех пор. И вот — их гнездо одиноко! Они уж в иной стороне — далеко, далеко, далеко... О! если бы крылья и мне!

А. Майков.

ВЕСНА.

Весна! Выставляется первая рама,

Ив комнату шум ворвался:

Иблаговест ближнего храма,

Иговор народа, и стук колеса.

Мне в душу повеяло жизнью и волей: Вон— даль голубая видна...

И хочется в поле, в широкое поле, Где, шествуя, сыплет цветами весна.

А. Майков.

268>

УРОЖАЙ.

Красным полымем заря вспыхнула; по лицу земли туман стелется; разгорелся день огнем солнечным, подобрал туман выше темя гор; нагустил его в тучу черную. Туча черная понахмурилась, понахмурилась,— что задумалась, словно вспомнила свою родину... Понесут ее ветры буйные во все стороны света белого...

Ополчается громом, бурею, огнем-молнией, ду- гой-радугой; ополчилася,— и расширилась, и удари-

На поля, сады, на зеленые, люди сельские не насмотрятся; люди сельские божьей милости ждали с трепетом и молитвою. Заодно с весной пробуждаются их заветные думы мирные. Дума первая: хлеб из закрома насыпать в мешки, убирать воза. А вторая их была думушка: из села гужом впору выехать. Третью думушку как задумали, — богу-господу помолилися, чем свет по полю все разъехались — и пошли гулять друг за дружкою, горстью полною хлеб раскидывать, и давай пахать землю плугами, да кривой сохой перепахивать, бороны зубьем порасчесывать.

Посмотрю пойду, полюбуюся, что послал господь за труды людям: выше пояса рожь зернистая дремлет колосом почти до земли. Словно божий гость, на все стороны дню веселому улыбается, ветерок по ней плы- вет-лоснится, золотой волной разбегается.

Люди семьями принялися жать, косить под корень рожь высокую. В копны частые снопы сложены, от возов всю ночь скрипит музыка. На гумнах везде, как князья, скирды широко сидят, подняв головы. Видит солнышко — жатва кончена: холодней оно пошло к осени, но жарка свеча поселянина пред иконою божьей матери.

Л. Кольцов.

269>