Средние века. Выпуск 71 (3-4)

родства6. По-видимому, вера в сообщества подобного рода характерна для любых социумов и систем мышления. Конечно, это отнюдь не означает, что всегда и везде они создаются и функционируют совершенно одинаково. Напротив, здесь может быть много разнообразных моделей: один из таких вариантов, относящийся к культуре XII в., и будет рассмотрен в статье.

Соответствующая проблематика, пользовавшаяся в медиевистике исключительной популярностью на протяжении последних двух десятилетий, сейчас, похоже, уже выходит из моды и даже начинает вызывать некоторое отторжение. В 1990-е и в особенности в 2000-е годы было опубликовано такое количество исследований, посвященных национальной идентичности7, что теперь

6Уточнения можно вносить бесконечно, ибо существенны и представления о некоем культурном единстве, и использование образа “другого” (ведь без различения невозможно помыслить группу), и роль власти в продуцировании таких идентичностей. Ввиду этого исходную формулировку следует понимать в прототипических категориях (в рамках логики “хороших примеров”, а не жестких дефиниций). Требования точного определения “национального” и связанные с этим споры о применимости данного термина к тем или иным эпохам кажутся мне возможными лишь при условии веры в то, что за идеями и концептами такого типа стоят некие реальные сущности. Подобное эссенциалистское видение представляется мне очевидно ошибочным. Наличие противоположной точки зрения проблематизирует использование слова “национальное”. К сожалению, отсутствие хорошей альтернативы вынуждает сохранить данный термин, оговаривая, что для меня это не более чем маркирующее тематику наименование, употребляемое в охарактеризованном в изначальной формулировке значении. Сходную концептуализацию, акцентирующую роль политического фактора в продуцировании изучаемых идентичностей, см.: Reynolds S. The Idea of Nation as a Political Community // Power and the Nation in European History / Ed. L. Scales and O. Zimmer. Cambridge, 2005. P. 54–66.

7Concepts of National Identity in the Middle Ages / Ed. S. Forde, L. Johnson and A.V. Murray. Leeds, 1995; Bartlett R. Medieval and Modern Concepts of Race and Ethnicity // Journal of Medieval and Early Modern Studies. 2001. Vol. 31. P. 39–56 (соответствующий выпуск “Journal of Medieval and Early Modern Studies” полностью посвящен проблеме изучения этно-национальных идентичностей эпохи Средневековья и раннего Нового времени); Geary P. The Myth of Nations. The Medieval Origins of Europe. Princeton, 2002; Medieval Europeans. Studies in Ethnic Identity and National Perspectives in Medieval Europe / Ed. by Alfred P. Smyth. Basingstoke; N.Y., 2002; Nation, Ethnicity and Identity in Medieval and Renaissance Europe. Studies in Medieval and Renaissance History. 3rd ser. 2006. Vol. III; Reuter T. Whose Race, Whose Ethnicity? Recent Medievalists’ Discussions of Identity // Reuter T. Medieval Polities and Modern Mentalities / Ed. J. Nelson. Cambridge, 2006. P. 100–108; Identité et Ethnicité. Concepts, débats historiographiques, exemples (IIIe–XIIe siècle) / Ed. V. Gazeau,

данная тема неизбежно воспринимается как банальная. Впрочем, у этой историографической ситуации есть свои преимущества. Например, ныне уже не кажется обязательным легитимировать саму возможность разговора о “национальном” применительно к эпохе Средневековья, споря с клише о формировании, выражаясь архаичным языком, “национального самосознания” лишь в Новое время8. Подобные обоснования (зачастую заостренные против “воображаемых сообществ” Бенедикта Андерсона – наиболее известной и исключительно важной, при всей очевидной ошибочности излагаемых в ней тезисов о Средних веках, “модернистской” работы9) давались в недавней литературе столь часто

P. Bauduin, Y. Moderan. Caen, 2008. Данный список включает более или менее случайную выборку из десятков, если не сотен существующих статей и сборников по рассматриваемой теме. В качестве прекрасного введения в

проблематику исследования идентичностей в средневековой Британии см. серию публикаций Р.Р. Дэвиса: Davies R.R. The Peoples of Britain and Ireland 1100 – 1400. I. Identities // Transactions of the Royal Historical Society (Далее – TRHS). 6th ser. 1994. Vol. 4. P. 1–20; Idem. The Peoples of Britain and Ireland 1100–1400. II. Names, Boundaries and Regnal Solidarities // TRHS. 6th ser. 1995. Vol. 5. P. 1–20; Idem. The Peoples of Britain and Ireland 1100 – 1400. III. Laws and Customs // TRHS. 6th ser. 1996. Vol. 6. P. 1–23; Idem. The Peoples of Britain and Ireland 1100–1400. IV. Language and Historical Mythology // TRHS. 6th ser. 1997. Vol. 7. P. 1–24.

8Очевидность существования представлений о “национальном” в Средние века, естественно, не снимает проблему изменений, эволюции данной сферы и связанных с ней социальных практик в Новое время. Хотя в целом я солидарен с теми исследователями, которые, подобно Т. Турвилль-Петру, полагают, что “общее между средневековыми и современными выражениями национальной идентичности – фундаментально, а различия – периферийны” (Turville-Petre Th. England the Nation. Language, Literature, and National Identity, 1290–1340. Oxford, 1996. P. v), нелепо отрицать и значительность перемен XVI–XVII, и в особенности, XVIII–XIX вв. К сожалению, диалог между медиевистами и новистами по этому вопросу нередко напоминает “разговор глухих” (подобную оценку и дальнейший комментарий см.: Scales L., Zimmer O. Introduction // Power and the Nation in European History… P. 1–29). Здесь нет возможности уделить данному сюжету серьезное внимание, предложу лишь обратить внимание на посвященное “культу нации” во Франции конца XVII– XVIII в. исследование Дэвида Белла, редкое сочетанием внимания к проблеме изменений и адекватного понимания средневековых реалий “национального”: Bell D.A. The Cult of the Nation in France. Inventing Nationalism, 1680–1800. Cambridge (Mass.); L., 2001. Также см.: Breuilly J. Changes in the Political Uses of the Nation: Continuity or Discontinuity? // Power and Nation in European History… P. 67–101.

9Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. L., 1983.

и убедительно, что тратить на это место здесь просто нет необходимости10.

Завершение этапа полемической актуальности не означает бесперспективности темы. Напротив, такое положение может способствовать осмыслению сложности сферы “национального”, ее несводимости к простым формулам и вариативности даже в рамках культуры одного периода и региона. Ранее не привлекавшие особого внимания исследователей свидетельства из “Поликратика” позволяют еще раз серьезно подумать о данном сюжете для Англии XII в. Подчеркну, что меня здесь будут интересовать не “представления” Иоанна Солсберийского (тем более, что реконструкция восприятия конкретного инди- вида–задачаедваливыполнимая),ното,чтоего“суждения”позво- ляют сказать об одном из вариантов репрезентации и понимания коллективной идентичности в рамках дискурсивной и ментальной среды рассматриваемого периода. Не менее важным будет поставить вопрос о соотношении между двумя упомянутыми уровнями: отсылают ли “высказывания” о “национальном” к соответствующим идентичностям и представлениям или могут быть прочитаны каксвоеобразные“пустыезнаки”,обладающиелишьдискурсивной природой?

Текст “Поликратика” (ок. 1159) весьма обширен, я же сосредоточусь, главным образом, на нескольких фрагментах VI книги этого сочинения. В соответствии с литературным каноном эпохи труд Иоанна Солсберийского изобилует многочисленными при-

10Помимо литературы, упомянутой в примеч. 7, искомые легитимации см. в перечисленных ниже работах, достаточно разнообразных с тематической и методологической точек зрения, но единых в невозможности отрицать присутствие “национального” в дискурсе и ментальном пространстве средневекового мира: Ingham P.C. Sovereign Fantasies: Arthurian Romances and the Making of Britain. Philadelphia, 2001. P. 7–13; Thomas H.M. The English and the Normans. Ethnic Hostility, Assimilation, and Identity 1066 – c. 1220. Oxford, 2003. P. 3–19; Fradenburg L.O.A. Pro Patria Mori // Imagining a Medieval English Nation / Ed. K. Lavezzo. Minneapolis; L., 2004. P. 3–38; Lavezzo K. Angels on the Edge of the World. Geography, Literature, and English Community, 1000–1534. Ithaca; L., 2006. P. 8–21; Ashe L. Fiction and History in England, 1066–1200. Cambridge, 2007. P. 1–27. Особо хотелось бы выделить исследование, посвященное относительно далекому от Англии региону, но содержащее “образцовую” – четкую и убедительную – теоретизацию проблематики “национального” в изучении Средневековья: Page G. Being Byzantine. Greek Identity before the Ottomans. Cambridge, 2008. P. 11–26.

мерами из Библии, античной литературы и “древней истории”11, однако в VI книге (повествующей о “руках политического тела”, т.е. о воинах) автор помимо традиционных римских и библейских казусов часто обращается к exempla, связанным с его собственными соотечественниками (“nostrates”, как он их определяет). Именно эти пассажи оказываются крайне любопытными с точки зрения конструирования коллективной идентичности и образа прошлого.

Сокрушаясь насчет плачевного положения “военной службы” в Английском королевстве, Иоанн в VI главе перечисляет несчастия, случившиеся с его соотечественниками из-за небрежного отношения к подбору воинов (Quae mala proueniant nostris12 neglecto delectu militum)13. Главной иллюстрацией здесь служит активность валлийцев (Niuicollini Britones), которые “ныне” осмеливаются покидать свои укрытия и опустошать равнинные области Англии. Оставляя за скобками рассуждения автора “Поликратика” о разнообразных причинах подобных бедствий, обратим внимание на “позитивный” пример, который он приводит для поучения и воодушевления соотечественников. Речь идет об усмирении валлийцев Гарольдом во времена Эдуарда Исповедника. Показательна уже изначальная апелляция к исторической традиции: “Недавняя история англичан (Anglorum historia) повествует, как, когда валлийцы, совершая набеги, опустошали Англию, эрл Гарольд был послан благочестивым королем Эдуардом, дабы усмирить их”14. Перечислив меры, предпринятые Гарольдом для достижения поставленной цели, Иоанн констатирует итоговый успех: “…бритты [валлийцы] (Britones) были уничтожены… казалось, будто почти весь народ (gens tota) истреблен…”15.

Что можно сказать о рассматриваемом сюжете на основе приведенного фрагмента? По большому счету, лишь несколько

11О роли exempla в “Поликратике” см.: Moos P. von. The Use of Exempla in the Policraticus of John of Salisbury // The World of John of Salisbury… P. 207–262; Scanlon L. Narrative, Authority, and Power. The Medieval Exemplum and the Chaucerian Tradition. Cambridge, 1994. P. 88–105.

12Здесь и далее курсив в цитатах мой.

13Policraticus. Vol. II. VI. 6. P. 17–20.

14Ibid. P. 19. “Anglorum recens narrat historia quod, cum Britones irruptione facta Angliam depopularentur, a piissimo rege Eadwardo ad eos expugnandos missus est dux Haroldus”.

15Ibid. Любопытна ремарка Иоанна, следующая за фразой об истреблении валлийцев: с разрешения короля [Эдуарда] их женщины вышли замуж за англичан (mulieres eorum nupserint Anglis).

достаточно банальных вещей, важных, однако, для сравнения с последующими свидетельствами. Итак, в первую очередь прослеживается четкое этническое разграничение валлийцев (бриттов)

иангличан, представленных в качестве двух враждебных народов (gentes). Здесь стоит отметить, что к валлийцам Иоанн Солсберийский относится весьма негативно: в полном соответствии с топосами, характерными для английского общества XII в.16, он воспринимает их прежде всего в качестве диких варваров. Проиллюстрировать подобную оценку можно цитатами и из “Поликратика”, в XVI главе VI книги которого валлийцы, например, охарактеризованы словом “barbaries”17, и в особенности из писем Иоанна. Так, в послании, составленным им от имени архиепископа Теобальда, жители Уэльса названы “грубым и диким народом, живущим как звери” (gens… rudis et indomita bestiale more vivens)

илишь формально причисляемым к христианам18. В этом контексте неудивительно, что “Поликратик” явно отражает ощущаемое Иоанном Солсберийским разделение на “своих” и “чужих”, в рамках которого первые представлены сообществом англичан. Важно, что указанное разграничение воспринимается автором как актуальное и для относительно отдаленного прошлого эпохи Эдуарда Исповедника19.

16Gillingham J. The Beginnings of English Imperialism // Journal of Historical Sociology. 1992. Vol. 5. P. 392–409; Idem. The English in the Twelfth Century. Imperialism, National Identity and Political Values. Woodbridge, 2000. Part 1, ch. 1, 3, 5; Thomas H.M. The English and the Normans… P. 310–315. Впрочем, в указанных работах несколько преувеличена новизна “антикельтских” представлений для XII в. Вероятно, в данный период действительно можно проследить интенсификацию соответствующих стереотипов, однако в целом они, несомненно, восходят еще к англосаксонской традиции. Подробнее см.: Murray A. Bede and the Unchosen Race // Power and Identity in the Middle Ages. Essays in Memory of Rees Davies / Ed. H. Pryce and J. Watts. Oxford, 2007. P. 52–67. Кроме того, см. недавнюю статью, демонстрирующую более сложную природу восприятия бриттов Бедой: Foley W.T., Higham N.J. Bede on the Britons // Early Medieval Europe. 2009. Vol. 17. P. 154–185.

17Policraticus. Vol. II. VI. 16. P. 43.

18The Letters of John of Salisbury. The Early Letters (1153–1161) / Ed. W.J. Miller, S.J. and H.E. Butler, revised C.N.L. Brooke. L., 1955. Vol. I. P. 135.

19Можно предположить, что период до 1066 г. находился примерно на рубеже “современной” эпохи в восприятии жителей Англии середины XII в. О проблеме границ “нашего времени” в средневековой исторической культуре в целом и английской хронистике XII столетия в частности см.: Guenée B. Histoire et culture historique dans l’Occident médiéval. P., 1980. P. 81–82.

Возвращаясь к тексту Иоанна, отмечу, что после нескольких “теоретических” разделов, посвященных клятве воинов, их официальному статусу, наказаниям за различные проступки и доказательству важности дисциплины, он вновь приступает к описанию прискорбного упадка доблести среди современников. В главе “О несчастьях, происшедших с нашими соотечественниками из-за отсутствия дисциплины” (“Quae nostratibus mala proveniant ab indisciplinatione”) он рассуждает о недостойном поведении воинов, не способных оказать сопротивление даже “безоружным бриттам” (“inermes Britones”)20. Иоанн сетует, что “ни любовь к родине (“amor patriae”), ни имущественные потери, ни утрата спасения от врагов, ни жало позора” – ничто не могло укрепить мужество и стойкость “нашего (с точки зрения автора) воинства” (“militiae nostrae”), подвергавшегося надменным насмешкам опять-таки “безоружных валлийцев” (“inermis Walensis”)21. Процитированный фрагмент, любопытный и в контексте изучения средневекового патриотизма22, вновь демонстрирует артикулированную оппозицию в сознании Иоанна между “нашими” (под которыми подразумеваются англичане) и “бриттами”. Однако универсально ли подобное противопоставление в восприятии автора “Поликратика”? Актуально ли оно и в исторической ретроспективе? Несколько свидетельств из рассматриваемого текста дают любопытные ответы на поставленные вопросы.

В XVII главе VI книги Иоанн переходит к примерам мужественных и славных деяний, явленных “не греками или римлянами”, но “нашими соотечественниками” (“a nostratibus exempla

20Policraticus. Vol. II. VI. 16. P. 41–44.

21Ibid. P. 43.

22Традиционное представление (нашедшее отражение, например, в классической статье Э. Канторовича: Kantorowicz E. Pro patria mori in Medieval Political Thought // American Historical Review. 1951. Vol. 56. P. 472–492), согласно которому в средневековом мире до XIII в. (за редчайшими исключениями) был возможен лишь локальный патриотизм, явно ошибочно. В действительности, существует масса относящихся как к раннему, так и к классическому Средневековью свидетельств выражений патриотизма, артикулируемых в национальных категориях. Впрочем, в рассматриваемую эпоху, естественно, сосуществовали региональный и “национальный” патриотизмы. Кроме того, следует учитывать весьма частотное использование ключевого термина “patria” в нейтральном значении (не “родина”, а просто “страна”). Подробнее см. статью П. Монне, основанную на немецком материале: Monnet P. La patria médiévale vue d’Allemagne, entre construction impériale et identités régionales // Le Moyen Age. 2001. T. 107. P. 71–99.

virtutum”)23. Кто же скрывается под этим определением? Оказывается, это Бренний и его соратники, изложение свершений которых Иоанн почерпнул у Орозия24 и, что существенно важнее, из “Истории королей Британии” Гальфрида Монмутского25. Собственно, Гальфрид первым превратил Бренна – вождя галлов, захвативших Рим, – в Бренния – брата короля бриттов Белина, совместно с которым они якобы и одержали все славные победы над римлянами, описанные еще древними историками. Однако почему же бритт Бренний признается “своим” Иоанном Солсберийским, столь негативно относящимся к современным ему “бриттам” и воспринимающим их в качестве врагов? По-види- мому, здесь ключевую роль играет механизм конструирования идентичности, в основании которого лежит страна (обладание землей), а не народ (этническое родство)26. Показательно, что Иоанн специально подчеркивает связь происхождения Бренния с “Британией, которую после прихода саксов на остров называют Англией” (“de majori Britannia, quae ab adventu Saxonum in insulam, appellatur Anglia, oriundum”)27. “Современная” вражда

23Policraticus. Vol. II. VI. 17. P. 44.

24История против язычников. II, 19, 5–9.

25Policraticus. Vol. II. VI. 17. P. 44–45. Описания деяний Бренния и Белина Гальфридом см.: The Historia Regum Britannie of Geoffrey of Monmouth I. Bern, Burgerbibliothek, MS. 568 / Ed. N. Wright. Cambridge, 1985. P. 24–30. На русском языке: Гальфрид Монмутский. История бриттов / Пер. С. Бобовича. М., 1984. С. 27–33. Показательно, что Иоанн не упоминает Гальфрида, ссылаясь лишь на некие “древние истории” (antiquas historias). О взаимосвязи между сочинением Гальфрида и рядом идей “Поликратика” см.: Rollo D. Glamorous Sorcery. Magic and Literacy in the High Middle Ages. Minneapolis, 2000. P. 45–56.

26Возможно, значима и воображаемая политическая преемственность. Более артикулировано она видна в апелляции к тем же Белину и Бреннию в сочинении Гаймара “Estoire des Engleis” (созданном около 1136–1137 гг.). Восхваляя Вильгельма II Рыжего, автор утверждает, что, если бы ему довелось править дольше, он бы отправился в поход на Рим, дабы вернуть себе “древние права на эту землю” (“l’ancïen dreit de cel païs”), которыми обладали Бренний и Белин (Geoffrey Gaimar. Estoire des Engleis / Ed. and transl. I. Short. Oxford, 2009. P. 322, 324; l. 5971–5974).

27Policraticus. Vol. II. VI. 17. P. 45. В рамках данного исследования я не ставил задачу проследить восприятие Бренния в дальнейшей традиции, однако мимоходом отмечу, что и в XVI в. этот бриттский персонаж из сочинения Гальфрида мог служить примером славного англичанина из далекого прошлого. Так, в 1530 г. герцог Норфолк заявил имперскому послу, что англичанин (“Englishman”) Бренний завоевал Рим (посол, впрочем, не был впечатлен рассказами герцога о Бреннии и других замечательных “англичанах” вроде короля Артура). См.: Schwyzer Ph. Literature, Nationalism and Memory in Early

между “своими” англичанами и “чужими” бриттами не мешает Иоанну Солсберийскому именовать древних бриттов “предками” (“majorum nostrorum”) и соответственно причислять их к сообществу “наших”. Таким образом, в рамках территориальной организации идентичности “предшественники”, несмотря на конфликты

сих потомками, превращаются в предков. Власть над землей позволяет “присвоить” идентичность и прошлое, ассоциирующиеся

ссоответствующей территорией. Ниже я вернусь к этому ключевому сюжету, однако прежде стоит проанализировать дальнейшее повествование автора “Поликратика”.

Из опасения, что апелляция к Бреннию может показаться недостаточно убедительной ввиду хронологической отдаленности, Иоанн Солсберийский посвящает целую главу “примерам из недавней истории”, призванным развеять последние сомнения в доблести рассматриваемого народа (“virtutem gentis”)28. Она начинается с повествования о разгроме Кнутом “датчан и даков” и усмирении “норвежцев” при помощи “virtute Anglorum”. В этом фрагменте примечательно проявление еще одного вида коллективной идентичности: Иоанн дополнительно акцентирует особую доблесть “нашего Кента” – Cantia nostra, – воины которого в качестве награды получили право первыми вступать в бой. Здесь стоит напомнить о том, что “Поликратик” был адресован Томасу Бекету, подобно Иоанну непосредственно связанному с Кентербери. Любопытно, как принадлежность к религиозному сообществу продуцирует своеобразную региональную идентичность, наделенную эмоциональным содержанием – в частности, порождающую локальный патриотизм29. Сюжет о региональных идентичностях

Modern England and Wales. Cambridge, 2004. P. 32. О восприятии Бренния в XVI–XVII вв. (в понятном постреформационном контексте) также см.: Curran J.E. Roman Invasions: The British History, Protestant Anti-Romanism and Historical Imagination in England 1530–1660. Newark; L., 2002. P. 124–129.

28Policraticus. Vol. II. VI. 18. P. 47.

29Показательную параллель являет в данном случае еще один автор XII в., принадлежащий к общине Кентербери, – Гервазий Кентерберийский. В его хронике (“Gesta regum”) региональная “кентская” идентичность находит отражение в особом внимании к Кенту англосаксонской эпохи, который он, перерабатывая свои источники, ставит на первое место (в том числе и по подробности повествования) среди прочих королевств гептархии. См.: The Historical Works of Gervase of Canterbury: 2 vols / Ed. W. Stubbs. L., 1879–1880. Vol. II. P. 23–31. Еще более четко идентификация с Кентом выражена в другом сочинении Гервазия – “Mappa Mundi”. Хронист подчеркивает первенство “нашего Кента” среди прочих графств королевства (“nostra Cantia prima est”) и далее

Иоанна можно дополнить кратким рассмотрением его восприятия Солсбери; тем более, вслед за процитированным выше пассажем

оКенте автор “Поликратика” указывает, что на право первого вступления в битву также претендовала “provincia… Seueriana”. Такое обозначение неслучайно, ибо, по мнению Иоанна, название Солсбери (“Seueriae uel Seresberiae nostrae”) происходит от имени императора Септимия Севера30. Более того, он утверждает, что наименование “meae gentis” также восходит к Северу. Не совсем ясно, подразумевает ли в данном случае Иоанн под своим “gens” некий “народ” (жителей города и его окрестностей) или же речь идет о семье (“роде”) автора “Поликратика”. Важнее иное – сам факт наличия региональной идентичности, связанной с местом рождения (“наш Солсбери”), и вписывание соответствующего сообщества в историческую перспективу, восходящую к отдаленному римскому и бриттскому прошлому. Таким образом, и на локальном уровне территория может лежать в основе идентичности, актуальной как в прошлом, так и в настоящем и “игнорирующей” потенциальные разрывы преемственности вследствие каких-либо этнических перемен (вроде adventus Saxonum).

Вернемся, однако, к приводимым Иоанном примерам доблести соотечественников, относящимся к недавней истории. Поведав о Кнуте, автор “Поликратика” переходит к повествованию

о“нынешних временах”. Он кратко касается военных успехов Вильгельма II Рыжего и чуть подробнее сообщает о разгроме Генрихом I короля Франции и герцога Нормандии. В рассказе о противостоянии Генриха и Роберта примечательным образом нет упоминаний о том, что они были братьями; более того, весь сюжет осмысляется не как личная борьба за власть, но именно как война англичан с нормандцами. О поражении Роберта в тексте Иоанна свидетельствуют (“testantur”) не только плененные, заключенные

втемницы или лишенные наследства “proceres Normannorum”, но и могила самого герцога, находящаяся “apud nos” – “у нас”. Подобная локализация, апеллирующая к физическому пространству сообщества, актуализирует проблему территориальности идентичности.

упоминает ценимое и Иоанном Солсберийским право первого вступления в битву (Ibid. Vol. II. P. 417). Вероятно, на примере этого любопытного сходства двух столь разных авторов можно проследить механику влияния лояльности религиозному сообществу на формирование локальной идентичности.

30 Policraticus. Vol. II. VIII. 19. P. 371.