Sistema_logiki_sillogicheskoy_i_induktivnoy_Mill

и науками более отсталыми, в том числе особенно «науками нравственными». «Об­ щераспространенное мнение, — говорит Милль (стр. 356), —что настоящими мето­ дами исследования вопросов обществен­ ной жизни являются методы бэконовской индукции38, что истинным руководителем служит здесь не умозаключение из общих положений, а специальный опыт, — воз­ зрение это со временем будут приводить, как один из самых несомненных призна­ ков низкого развития спекулятивных спо­ собностей в ту эпоху, когда подобное воз­ зрение могло пользоваться признанием». И когда и в этой области будет признан всеми дедуктивный метод, «ни одна важная отрасль человеческой деятельности не бу­ дет более предоставлена на произвол эм­ пиризма и ненаучных догадок», — гово­ рит Милль в конце гл.Х кн. VI. Он не раз и в других местах обращается против эм­ пиризма бэконовского типа (напр., гл. V кн. VI, § 5) и посвящает этому еще целую главу (гл. VII кн. VI).

И вот, чтобы бороться этим односто­ ронним, слепым, бессмысленным эмпириз­ мом, Милль и выдвигает «дедуктивный ме­ тод», как такой, который привел, по его мнению, к величайшим открытиям в есте­ ствознании последних трех столетий, а теперь должен реформировать и область «наук нравственных». В этом пункте соб­ ственно и прикрепляется логическая си­ стема Милля к тому основному мотиву, ко­ торый побудил его к написанию сочине­ ния, —к стремлению указать правильные методы для обществоведения. Весь сделан­ ный им анализ логических процессов при­ водит к «дедуктивному методу», как наи­ более плодотворному и могущественному средству для развития знания, —и этот же метод в двух его разновидностях («физиче­ ского, или конкретно-дедуктивного» и «ис­ торического, или обратно-дедуктивного») он рекомендует и для нравственных на­ ук, решительно отвергая как метод узкого эмпиризма («химический»), так и прямо­ линейное доктринерство столь же узкого дедуктивного («геометрического») метода.

Конечно, для Милля всякая дедукция есть все же в своей основе индукция (гл. IV

кн. II, § 5). Однако тот, кто захотел бы по­ нять логику Милля исключительно как си­ стему «прямой индукции a posteriori», не уловил бы в высшей степени характерной черты ее. Своеобразность теории Милля состоит в том, что он прямой, так ска­ зать, голый «опыт» отодвигает на второй план сравнительно с «дедуктивным мето­ дом», понимая последний все же как очень усложненную и замаскированную индук­ цию; но эта миллевская индукция далеко не то, что простые обобщения из «опыта», из «непосредственно наблюдаемого», —он старается методически ее обосновать, уре­ гулировать ее целой системой правил и за­ вершить «дедуктивным методом», как ее высшим проявлением.

При этом, отвергнув ранее особый, спе­ цифический характер наук математических, признав их дедуктивный метод простой иллюзией, Милль далеко не может исполь­ зовать всей той существенной помощи, ка­ кую могла бы оказать математика жела­ тельному для него индукгивно-дедукгивно- му методу наук естественных. Милль каса­ ется этого пункта, но не дает ему скольконибудь полного освещения.

11. В сущности, у Милля под общим названием «дедуктивного метода» объеди­ няются два далеко не тождественных на­ учных процесса: во-первых; дедуктивное установление законов сложных явлений на основании ранее нам известных законов тех простых явлений, из которых состоят эти сложные явления, и во-вторых, по­ строение и проверка «объяснительных ги­ потез», т. е. установление тех или иных но­ вых, ранее совершенно неизвестных зако­ нов, лежащих в основе эмпирических еди­ нообразий. Несмотря на известное сход­ ство этих двух методов во вторых их поло­ винах (дедуктивное вычисление следствий и проверка), они решительно отличаются друг от друга своими первыми половина­ ми: в первом случае мы имеем суммиро­ вание ряда готовых, ранее установленных законов, во втором —предположительное установление нового закона. Милль, во­ обще недооценивающий значение гипотез в научной методологии, недостаточно от­

дукгивному движению мысли идет индук­ тивное — со стороны истории. История выбирает из отдельных изученных про­ цессов общественного развития их сход­ ные черты и внутренние отношения и свя­ зи, формулируя «эмпирические законы». Заканчивается же все установлением свя­ зей между этими эмпирическими закона­ ми и ранее дедуктивно выведенными (из этологии и психологии) принципами со­ циальной науки. В этом процессе связыва­ ния эмпирических законов общества с об­ щими положениями социологии должно оказываться возможно более полное со­ гласие между ними: эмпирические зако­ ны должны быть таковы, что именно та­ ких «производных единообразий» и нуж­ но было ожидать в данном случае, —эти производные единообразия должны хоро­ шо объясняться принципами социологии, должны вполне на них сводиться. В свою очередь, и общие принципы социологии должны в этом согласии их с тем, что обобщено из исторических фактов, нахо­ дить себе проверку, новое подтверждение и оправдание. Само собой разумеется, что — если в каком-либо случае окажется невоз­ можным связать эти два порядка обобще­ ний — необходимо будет предположить, что либо тот, либо другой ряд их уста­ новлен ошибочно, и заняться пересмотром обоих.

В этом и состоит суть важнейшего из «четырех методов социальной науки», уста­ навливаемых Миллем, —метода «обратно­ дедуктивного», или исторического.

Это учение о четырех методах общест­ венных наук принадлежит к весьма цен­ ным частям «Системы логики». В нем от­ четливо сказываются те же черты, которые мы отмечали у Милля и раньше: стремле­ ние выйти из узкого эмпиризма, из догма­ тического, не анализирующего доверия в каждом отдельном случае к «опыту», стрем­ ление придать более широкое основание научному методу, ввести в него —под име­ нем «дедуктивного метода» — весь слож­ ный аппарат современной науки, стрем­ ление связать друг с другом при помощи процесса «объяснения» различные «планы» или плоскости знания, сделать из него еди­

ное, внутренне согласованное целое. Сто­ ит обратить внимание на нападки Мил­ ля (в гл. VII кн. VI) на «химический или экспериментальный метод» в обществове­ дении, чтобы согласиться с этим. С дру­ гой стороны, и «геометрический или аб­ страктный» метод в социологии не на­ ходит себе сочувствия у Милля: он ста­ вит ему в вину узость его предпосылок, стремление упрощать объяснения, непо­ нимание того, что «среди этих, наиболее сложных и потому наиболее изменчивых, явлений нет ни одного, которое не на­ ходилось бы под влиянием бесконечного количества сил, которое не зависело бы от соединения весьма многих причин». Та­ ким образом, пригодными методами в со­ циальной науке остаются лишь два: ме­ тод «физический, или конкретно-дедуктив­ ный», исследующий «различные разряды социальных фактов, поскольку они (в об­ щем, непосредственно и в первой инстан­ ции) зависят от различных родов причин»,

идающий начало «особым и отдельным, хотя и не независимым одна от другой, отраслям или областям социологического умозрения» (типом такой отрасли может служить теоретическая политическая эко­ номия, исходящая из предположения, что действия людей определяются их стремле­ нием к богатству) и «обратно-дедуктивный, или исторический метод», о котором мы уже сказали выше.

2.Историю, как науку, Милль понима­ ет, как мы видели, в том смысле, который теперь получил название «номотетического»: задача истории — «установление эм­ пирических законов общества». Конечно, Милль не стал бы отрицать, что такое уста­ новление, возможное, согласно его воззре­ ниям, только путем индукции или обобще­ ния, осуществимо лишь на основе того ма­ териала, какой добыт детальным изучени­ ем отдельных циклов общественной жиз­ ни прошлого, отдельных цепей событий

исостояний общества, отдельных истори­ ческих моментов и связей между ними. Так, вскользь он говорит, например, что «обобщения относительно скорости обще­ ственного прогресса могут быть либо де-

Аудированы из особых условий, в которых находилась данная часть человечества, ли­ бо установлены на основании фактов ее истории», отделяя, таким образом, «фак­ ты истории» от возводимых на их основа­ нии обобщений. Подобного же рода раз­ граничение устанавливает Милль и в дру­ гом месте, где он замечает, что в послед­ нее время «исгинно научные мыслители стали стремиться связывать факты всеоб­ щей истории посредством теорий: и к об­ щей системе социальной науки все предъ­ являют требование, чтобы она объясняла главные исторические факты»...41 Одна­ ко, несомненно, что для Милля «факты истории» — то единичное, неповторяю­ щееся и индивидуальное, из чего состоит собственно «история», — имеют значение лишь материала для обобщений, для «зако­ нов» общественной жизни: самостоятель­ ного значения он им не придает, —«смыс­ ла истории» он в них не ищет. Для него единственным «смыслом» истории являет­ ся та система общих положений социоло­ гического характера, которая, быть может, будет выработана на основании материа­ ла исторических фактов. В этом смысле Милль смотрит на историю, конечно, «номотетически». Для него вопросы о том, как именно «пишется история», как устанав­ ливаются сами «факты истории», как на­ до понимать вообще исторические факты, исторически единичное, индивидуальное, стоят совершенно на заднем плане. По­ чти все, что Милль творит по вопросам обществоведения, относится, в сущности, к социологии и к опирающейся на социо­ логические основы политике, а не к «ис­ тории» в собственном смысле, —хотя, как и многие другие писатели, Милль недоста­ точно точен в своей терминологии и ино­ гда говорит об «истории» и «историче­ ском» там, где ему следовало бы применять другие термины. Это заметно особенно в гл. XI кн. VI «Системы логики», где Милль касается социологических воззрений Бокля. Сам Милль никогда не занимался ис­ торическими исследованиями, и эта гла­ ва, содержащая некоторые «разъяснения относительно исторической науки», долж­ на, конечно, вызывать много возражений

со стороны специалистов-историков. Не­ сколько своих заметок я позволил себе поместить в виде подстрочных примеча­ ний к этой главе. Несмотря на недостатки в весьма существенных пунктах, присущие взглядам Милля по логике «исторических наук», за ним остается признанная и Риккертом (антиподом Милля в данной об­ ласти) большая заслуга «первой попытки создать систематическую логику наук о ду­ хе». Кроме того, по нашему убеждению, те­ перешняя реакция (связанная преимуще­ ственно с именем того же Риккерта) про­ тив «номотетического» понимания обще­ ственного процесса сама страдает сильны­ ми преувеличениями, и «номотетический» элемент в истории, на почве которого сто­ ит Милль, должен сохранить еще боль­ шую долю своего значения. Таким обра­ зом, и эта основная тенденция Миллевой «логики нравственных наук» представляет­ ся нам ценной и долженствующей сохра­ ниться и в дальнейшем развитии науки. Ниже мы еще раз коснемся этого вопро­ са, а сейчас сделаем несколько замечаний о другой, важной для теорий Милля, про­ блеме —о проблеме свободы воли.

8.Проблема свободы воли

в«Системе логики» Д. С. Милля

1.Хотя Милль стоит в вопросе о сво боде воли на точке зрения детерминизма (психологического), однако столь харак­ терное для него чутье действительности и в данном вопросе предохраняет его от од­ носторонней крайности. Он старается от­ дать должное и теории «свободы воли». Вот что говорит Милль по этому вопросу.

«Учение о свободной воле обращало внимание как раз на ту долю истины, ко­ торую упускал из виду термин „необхо­ димость^ а именно, на способность духа, с своей стороны, содействовать образова­ нию своего собственного характера; оно давало своим приверженцам гораздо бо­ лее близкое к истине практическое чув­ ство, чем какое обыкновенно существова­ ло... в душе нецесситарианцев. Последние, быть может, в большей степени сознавали важность того, что одни люди могут сде­ лать для образования характера других42;

но учение о свободной воле развивало в своих сторонниках, по моему мнению, бо­ лее сильное сознание важности самовос­ питания» (гл. II кн. VI, § 3). И в другом ме­ сте: «Правильно понятое учение о так на­ зываемой „философской необходимости4 заключается просто в следующем: раз нам даны, во-первых, мотивы, действующие на душу известного индивидуума, а во-вто­ рых, его характер и настроение, то мож­ но безошибочно заключить о том, как он будет действовать. Другими словами, если мы в совершенстве знаем человека и если нам известны также все побуждения, под влиянием которых он находится, то мы можем предсказать его поведение с такой же уверенностью, с какой мы предсказыва­ ем всякое физическое явление... Ни один человек, уверенный в том, что ему вполне известны обстоятельства данного случая и характеры имеющих отношение к этому случаю лиц, не затруднится предсказать, как поступит каждое из них... Мы чувству­ ем себя не менее свободными от того, что

люди, близко нас знающие, вполне уверены

втом, как мы захотим действовать в том или другом частном случае... Мы можем быть свободными, и в то же время у дру­ гих43 могут быть основания быть совер­ шенно уверенными в том, какое именно употребление сделаем мы из своей свобо­ ды» (гл. II кн. VI, § 2).

Как видно из подчеркнутых мною мест, Милль вполне отчетливо намечает то основное различение, которое необхо­ димо проводить в пределах этой пробле­ мы: «одни люди» и «другие»; «мотивы, ха­ рактер и настроение известного индиви­ дуума» и «данность их нам»; «мы» и «лю­ ди, близко нас знающие»; «мы» и «другие» и т.д. Эти выражения Милля, как нам ка­ жется, верно указывают то направление,

вкаком должны идти попытки более ши­ рокого освещения этого вопроса. Однако Милль не развивает их в достаточной сте­ пени, а потому несколько пояснительных замечаний будут здесь, вероятно, не лиш­ ними. Мы выскажем их, не касаясь лите­ ратуры этого, столь много обсуждавшегося вопроса.

2. Сторонники свободы воли говорят,

что, если человек всегда во власти неведо­ мо как, без его сознательного участия воз­ никающих в нем, мотивов, если он не в со­ стоянии самостоятельно, от себя начинать новые причинные ряды, то он не может быть ответственным за строй своего ха­ рактера и за свои поступки. По мнению сторонников этого учения, с точки зре­ ния детерминизма нет места для поня­ тий вины, ответственности; непонятны та­ кие психологические состояния, как раска­ яние, угрызения совести и т. п.; наказание, говорят они, есть искупление совершен­ ного преступления, неиспользования че­ ловеком его свободы, — оно налагается

«за грех» —quid pecccatum est.

Без признания обусловленности мо­ тивами всех человеческих действий, воз­ ражают сторонники детерминизма, ответ­ ственность и наказание не имеют смыс­ ла и не должны иметь места. Наказание и угроза им есть весьма существенный мотив к тому, чтобы удержать человека от проступка представлением нежелатель­ ных для него последствий такового про­ ступка. Раз человек свободен от опреде­ ления его воли мотивами, раз он может действовать, вполне отрешаясь от моти­ вов, какой смысл грозить наказанием? Ка­ кой смысл применять средство, действие которого не имеет всеобщего и необходи­ мого характера и может быть совершенно отменено «свободной» волей? Чтобы на­ казание не потеряло смысла, оно должно иметь необходимое влияние на волю, удер­ живая ее от нарушения закона: наказыва­ ют для того, чтобы человек не грешил, —

не paccetur.

Уже из этих только соображений, не касаясь других, видно, что обе спорящие стороны имеют весьма серьезные теоре­ тические основания, коренящиеся в таких фактах индивидуального сознания и в та­ ких принципах практической деятельно­ сти человека в общественной обстановке, которые имеют общепризнанный и несо­ мненный характер. А раз это так, то при­ чина спора должна лежать в неполной выясненности тех понятий, о которых идет

философия выяснила то, на что вскользь указал и Милль: а именно, что теории сво­ боды воли и детерминизма (психологиче­ ского) связаны с двумя основными и не сводимыми всецело друг на друга точками зрения на действительность. Теория сво­ боды воли связана с точкой зрения непо­ средственного переживания деятельности, пребывания в самом жизненном потоке; теория детерминизма есть точка зрения объясняющего созерцания, теоретическо­ го истолкования. Первая есть точка зрения практика, жизни; вторая — точка зрения теории, науки.

Действительно, пока мы переживаем самый процесс действования, пока мы еще не имеем законченного решения, опре­ делившегося результата всего влияющего на нас сложного сплетения мотивов, до тех пор у нас причинного отношения этой со­ вокупности мотивов к имеющему состоять­ ся решению (в его полном виде) еще нет; у нас есть лишь «причина», но «следствия» еще нет, и суть в том, что мы никогда не можем предсказать, каково именно оно будет. Когда же решение состоялось, ко­ гда причинное отношение закончено, мы признаем его «необходимым» результатом причин, но не потому, чтобы мы могли его раньше предсказать, а потому, что мы при­ знаем всякое решение, всякий исход борь­ бы мотивов необходимым, раз он действи­ тельно имел место. Раз это произошло, значит, это и было необходимым следстви­ ем данного сочетания предыдущих при­ чин. Теория детерминизма просто прила­ гает ко всему действительному категорию необходимости, санкционируя «причинно­ сти» все, что происходит, разрешая этим путем, как слишком снисходительный пас­ тырь, все грехи. И в сфере объяснения за­ конченных процессов теория эта безуслов­ но права: все происходящее мы, по само­ му строю нашего мышления, можем мыс­ лить не иначе, как необходимым. Однако присмотримся несколько ближе к самим

одного из готовых, уже наличных мотивов другому; такое предпочтение всегда само есть выражение, результат известного мо­ тива: а именно, более высокой оценки на­ ми (по каким бы то ни было основаниям) того мотива, которому мы в данном слу­ чае отдаем предпочтение, и вытекающей из этого решимости действовать соглас­ но этому предпочитаемому мотиву. Такое положение дела не противоречит детерми­ нистической концепции, так как она впол­ не признает, что мы можем отрешиться от всякого определенного, готового мотива в пользу какого-либо другого; она утвер­ ждает лишь то, что мы никогда не можем быть свободны от мотивов вообще, не мо­ жем действовать без всякого мотива (если не одного, так другого). Иначе говоря, она утверждает, что мы не свободны от моти­ вов, если брать их собирательно, но сво­ бодны от каодого из них в отдельности,

т. е. если брать их распределительно.

Характерная и основная черта «сво­ боды воли» состоит не в этом: она кроет­ ся в постоянной, непредусмотримой и не­ ограниченной (потенциально) возможно­ сти возникновения новых мотивов, могу­ щих совершенно изменить то решение, ко­ торое намечалось под влиянием мотивов прежних. А эта возможность возникнове­ ния новых мотивов коренится в творче­ ском, постоянно преобразующем, посто­ янно растущем и нарастающем характере деятельности сознания. «Причину» и «след­ ствие» в физической области можно рас­ сматривать, как два момента того или дру­ гого процесса, с одной стороны, тожде­ ственных друг другу (поскольку причина «превращается» в следствие — без привховдения какого-либо нового обстоятель­ ства), с другой —отличных друг от друга (поскольку это два раздельных момента процесса, а не простое продолжение пер­ вого момента). В психологической же об­ ласти момент тождественности причины и следствия то и дело отступает совершен­ но на второй план или даже вовсе исчеза­

ет, и мы получаем особую, «психическую» причинность, где причина отнюдь не тож­ дественна со следствием, но где, как можно доказывать, следствие, тем не менее, «без­ условно и всеобще предшествуется» при­ чиной, взятой в абсолютной совокупности всех ее элементов. И вот, в силу этого об­ стоятельства, сам человек никогда не мо­ жет вполне знать своего характера, —он не может заранее сказать, как он будет действовать в том или ином случае, какие новые соображения, какие неожиданные точки зрения, какие непредвиденные мо­ тивы откроются перед ним при решении той или другой задачи, на что его сил хва­ тит, на что нет, чего он сможет достичь и от чего ему придется отказаться. Действо­ вать возможно, только глядя вперед, только «дерзая» и повинуясь неустанно зовущему голосу активной стороны своей природы, а никак не оглядываясь назад, не высчи­ тывая ранее сложившиеся мотивы и си­ лы своей личности: новые силы и моти­ вы являются в самом процессе действо­ вания. Теоретически рассматривающая де­ ятельность человека отделена в этом от­ ношении непроницаемой стеной от его живой и непосредственно переживаемой, творческой активности, и кто действует только по подсчету своих наличных мо­ тивов, не принимая в расчет своих твор­ ческих, в том «мертвый побеждает живого».

И в психической сфере есть функ­ ция, дающая возможность фактически про­ явиться этой преобразующей, творческой деятельности: это функция «задержки»...

Когда мы стоим перед тем или другим по­ ступком, мы можем, конечно, действовать, повинуясь первому пришедшему в наше со­ знание мотиву; мы можем сказать, что раз

унас явился такой мотив, значит, именно

ктакого рода решению вопроса мы пред­ определены строем наших мотивов, всем складом нашей личности и организации, всем нашим прошлым и т.д. Так именно рассуждал несчастный герой романа Поля Бурже «Le disciple» («Ученик»), наделавший скверных поступков и потом искавший се­ бе успокоения в совершенно неправильно им понятом «детерминизме». Он забывал, что для него не было никакой необхо­

димости действовать, повинуясь первым явившимся в его сознание мотивам, что он мог эти первые мотивы оценивать, мог отложить свое решение, обдумать вопрос со всех доступных ему точек зрения, при­ вести его в связь со всем остальным содер­ жанием своей личности, мог искать иных мотивов, — и в результате всего этого, несомненно, явился бы целый ряд новых побуждений, которые могли бы заставить его поступить иначе, чем как он поступил на самом деле.

«Никто не знает вполне самого себя»...

Конечно, можно сказать, что свобода со­ стоит в зависимости только от самого се­ бя, от всех особенностей строя своей соб­ ственной личности. Но дело в том, что этот «строй» мы составляем всей нашей сущностью, а не сознаем его в качестве объекта... Конечно, частично мы опозна­ ем себя и иногда в значительной мере объективируем перед своим сознанием на­ шу собственную личность; но это бывает лишь post factum, в результате закончив­ шихся процессов действования. Но во всем целом, в основном творческом зерне на­ шей личности, в тех неизведанных и нами самими не подозреваемых возможностях, которые в нас скрыты, мы себя опознать не можем. А отсюда, действовать можно только по «императиву», зовущему вперед, а не по причинности механического типа, связывающей нас с тем, что остается поза­ ди, —уже просто потому, что эта причин­ ность в ее полном виде нам неизвестна.

4. «Психическая» причинность имеет коренным образом иной характер, чем при­ чинность собственно физическая, или ме­ ханическая. В то время, как последняя по­ нимается нами в виде одного, простого факта перехода от предыдущего фазиса процесса к фазису последующему, психи­ ческая причинность имеет гораздо более сложный характер. Если нам предстоит ре­ шить вопрос относительно того, как нам поступить в том или другом важном слу­ чае, то первой неизбежной стадией про­ цесса будет всестороняя оценка положе­ ния дела, оценка самого этого случая. Уже один этот процесс может быть до край-

мости сложным, так как для такой оценки может понадобиться помощь со стороны всего нашего прежнего опыта, всего науч­ ного знания, каким мы себя успели или сможем вооружить, может понадобиться участие всех наших установившихся воз­ зрений и убеждений, симпатий и антипа­ тий, — словом, всех сторон нашей лич­ ности. Когда этот процесс закончен, мы должны перейти к отысканию наиболее желательного для нас (все равно, по каким основаниям) образа действий. И эта стадия может отличатся также любой степенью сложности. Быть может, у нас уже готова та или другая естественная, импульсивная реакция. Мы можем ее задержать, обсудить и оценить и, может быть, отвергнуть; мы можем обратиться к нашим общим прин­ ципам и верованиям и там искать руко­ водящих указаний, можем пересмотреть ряд известных нам случаев, когда другие люди поступали при аналогичных обстоя­ тельствах, можем предусматривать резуль­ таты всех наших возможных решений — вплоть до неопределенно далеких; такое предусмотрение привлечет, в свою оче­ редь, к делу все наше общее, научное по­ знание (так как предусмотрение возможно лишь на почве установленных или пред­ полагаемых единообразий) и т.д. и т.д. И этот процесс мы можем проделывать любое количество раз, причем отдельные типичные звенья его могут чередоваться самым прихотливым образом. При этом, как мы говорили выше, в различных ме­ стах этого процесса могут возникать но­ вые точки зрения, новые принципы, ко­ торые опять-таки будут существенно вли­ ять на результат: на возможное наше ре­ шение... Если может быть что-либо менее похожее на «механическую» причинность, то таковым надо признать именно такую причинность —«психическую».

ном процессе обсуждения и выбора. Точно так же не мешает это и тому, чтобы в об­ ласти произвольной деятельности челове­ ка можно было найти известную правиль­ ность, известный единообразный строй, известные «законы духа». Вообще, в этом отношении разница между областью наук о внешней природе и науками о духе лишь в степени, а не в самом существе.

Действительно, указанный выше слож­ ный процесс произвольного действования имеет место лишь в сравнительно немногих наиболее трудных и ответственных случаях человеческой деятельности; огромное же большинство поступков человека обуслов­ ливается гораздо меньшим количеством факторов и гораздо более элементарными их комбинациями, а отсюда и специфи­ ческие черты психической причинности, в том числе и непредусмотримость след­ ствий, выражены в них несравненно сла­ бее. К тому же всякое повторение — даже весьма сложных актов —немедленно ведет к выпадению многих факторов и звеньев процесса и к «механизации» волевого дей­ ствия.

Далее, если бы в психических актах не было единообразий, была бы невозможна никакая житейская практика, так как по­ следняя одним из своих необходимых ос­ нований имеет предусмотрение реакций и поступков других человеческих существ. Не была бы возможна и психология, как наука. Таким образом, уже простое суще­ ствование психического обмена меэвдулю­ дьми и психологии как «генерализирую­ щей» науки являются неопровержимыми свидетельствами в пользу того, что и пси­ хической области присущ элемент зако­ номерности. И против этого, конечно, не станет возражать ни один сторонник сво­ боды воли.

Надо заметить, что психология уста­ навливает «законы» не только в виде про­

шим произвольным поступкам быть (при их теоретическом анализе и объяснении) зависимыми от нашей личности в ее целом и от имеющихся в нашем сознании и под «порогом» его мотивов — как уже прежде сложившихся, так и образовавшихся в дан­

ций (вроде, например, «законов ассоциа­ ций», если их брать в их общих форму­ лах). Множество «вторичных» единообра­ зий, как формулированных психологией, так и составляющих содержание «такта», «житейского опыта», «знания света и лю­

точки зрения, с которой это учение полу­ чает свое истинное значение и оправда­ ние, так и в общей идее о господстве за­ кономерности в психической жизни, дела­ ющей возможными «нравственные науки». Главный же пробел в этих теориях Милля состоит в том, что он не анализирует в достаточной степени «психическую» при­ чинность в ее контрасте с механической.

9.Вопрос о сущности истории как науки по методологии наук исторических

время в немецкой философии и историо­ графии. Здесь на первом плане надо отме­ тить труды Г. Риюсерта и споры, вызван­ ные в Германии попыткой Ланпрехта со­ здать новую теорию историографии. Вме­ сте с тем за последние годы —с введени­ ем в программу историко-филологических факультетов и других высших школ кур­ сов по «теории и методологии истории» — у нас стали появляться общие, система­ тические обзоры этой области — в виде курсов лекций.

Небольшой (не совсем полный) ука­

с давних, относительно говоря, пор была у нас в России предметом самого живого, жгучего интереса, —потому, конечно, что она связана по существу с проблемой об­ щественного действования личности. Мы имеем в нашей литературе несколько об­ зоров и исследований по истории обще­ ственных философий или «течений исто­ рической мысли». Назовем, кроме «Фило­ софии истории в главнейших ее систе­ мах» М. М. Стасюлевича, «Истории поли­ тических учений» и «Политических мыс­ лителей древнего и нового мира» Б. Я. Чи­ черина, ряд сочинений Я. И. Кареева, книгу Р. Ю. Виппера «Общественные учения и ис­ торические теории XVIII и XIX вв. в свя­ зи с общественным движением на Западе» (2-е изд., 1908) и «Равные течения рус­ ской исторической мысли» Я. Я. Милюкова (часть I), вышедшие недавно 3-м изданием.

Более или менее широкое обществен­ ное значение вопросы о «сущности исто­ рического процесса» впервые приобрета­ ют у нас в эпоху споров западников со славянофилами. Вторая полоса занята на­ родничеством и созданной им «школой субъективной социологии»; она отмечена преимущественно сочинениями П. J1.Лав­ рова, Я. К. Михайловского и Я. И. Кареева.

Далее идет эпоха марксизма с выдвинутой им теорией экономического материализма и борьба против этой теории со стороны представителей субъективной социологии. Наконец, наступает период критики эко­ номического материализма и более ши­ рокого влияния на нашу литературу того движения, какое происходит за последнее

истории дан при переводе (г. С. Гессена) книжки Г. Риккерта «Философия истории», вышедшем в 1908 г. Из литературы, появив­ шейся с того времени, мы укажем на ста­ тью В. М. Хвостова «К вопросу о задачах истории» (в «Сборнике статей, посвящен­ ных В. О. Ключевскому», М., 1909), исследо­ вание Я. Н.Алексеева «Науки общественные

иестественные в историческом взаимоот­ ношении их методов», М., 1912, а также несколько университетских курсов теории

иметодологии истории. Таковы: «Методо­ логия истории» А. С. Лanno-Данилевского,

вып. I и II, СПб., 19Ю-1913; «Очерки тео рии исторического познания» Р.Ю. Виппе­ ра, М., 1911; изданный на правах рукописи курс В. М. Хвостова «Теория исторического процесса», М., 1910; «Теория историческо­ го знания» Я. Я. Кареева, СПб., 1913 (в этой книжке дан полный список историко-фи­ лософских книг и статей автора).

В I выпуске «Методологии истории»

А. С.Лаппо-Данилевского дан систематиче­ ский обзор значительной литературы по во­ просам теории истории, распределяемой автором на две группы: литературы, фор­ мулирующей теорию исторического зна­ ния с номотетической точки зрения и строящей такую теорию с идеографиче­ ской точки зрения. К сожалению, автор, сам склоняющийся, хотя и с некоторыми оговорками, к «идеографическому» пони­ манию истории, не выясняет достаточно определенно точки зрения сторонников «номотетического» понимания этой науки. И перед читателем все время стоит вопрос: что же именно они желают «обобщать»?