Sistema_logiki_sillogicheskoy_i_induktivnoy_Mill

Поразительный пример в этом отно­ шении представляют слова: «кислота» и «щелочь», особенно первое. По мере но­ вых экспериментальных открытий, веще­ ства, относимые к числу кислот, постоян­ но увеличивались в числе; естественным последствием этого было то, что призна­ ки, соозначаемые этим словом, отпадали

истановились все малочисленнее. Сна­ чала оно соозначало способность соеди­ няться со щелочью, что сопровождалось образованием нейтрального тела (назы­ ваемого солью), а также химический со­ став из основания и кислорода, едкость на вкус и на осязание, жидкое состояние

ипроч. Правильный анализ соляной кис­ лоты, разложенной на хлор и водород, за­ ставил исключить из соозначения данного слова второе свойство — состав из осно­ вания и кислорода. То же самое откры­ тие обратило внимание химиков на во­ дород, как на важный составной элемент кислот; а так как более новые открытия повели к признанию водорода в серной, азотной и многих других кислотах, где прежде не подозревали его присутствия, то в настоящее время сказывается стрем­ ление включить в соозначение слова «кис­ лота» присутствие этого элемента. Одна­ ко угольная, кремневая, сернистая кисло­ ты не содержат водорода в своем соста­ ве; таким образом, присутствие водорода не может входить в соозначение термина «кислота», пока указанные вещества будут продолжать считаться кислотами. Едкость

ижидкое состояние уже давно были ис­ ключены из числа характерных особен­ ностей класса кислот вследствие включе­ ния в него кремневой кислоты и многих других веществ; и вот, в настоящее время единственными differentiae, образующими определенное соозначение слова «кисло­ та», как научного термина в химии, являют­ ся способность образовывать нейтральные тела при соединении с щелочами, а также те электрохимические особенности, какие считают связанными с этим свойством.

Что истинно относительно научного определения какого бы то ни было терми­ на, то, конечно, будет истинным и относи­ тельно определения самой науки; следова­

тельно, как было уже замечено во Введе­ нии, определение науки необходимо долж­ но прогрессировать: оно всегда носит лишь временный характер. Всякое расширение знаний, всякое изменение в господствую­ щих воззрениях на предмет той или дру­ гой науки может повлечь за собой более или менее значительные перемены в со­ ставе тех частностей, которые входят в эту науку; а раз ее содержание подвергнется такому изменению, легко может оказать­ ся более подходящим видовым отличием для определения ее названия уже не преж­ ний, а какой-нибудь новый ряд характер­ ных признаков.

Подобно тому как специальное или техническое определение имеет целью ука­ зать ту искусственную классификацию, на которой оно основано, точно так же (вооб­ ражали, по-видимому, схоластические ло­ гики) и назначение обыкновенного опре­ деления заключается в том, чтобы указать на обычную классификацию вещей — на ту, которую они считали естественной: а именно, на деление их на разряды (Kinds),

— а также в том, чтобы определить то ме­ сто, какое каждый разряд занимает среди других разрядов в качестве высшего, со­ подчиненного и подчиненного. Этот взгляд объясняет нам правило, что всякое опреде­ ление необходимо должно производиться per genus et differentiam, а также и то, поче­ му для определения считали достаточным только одно видовое отличие. Но выше мы уже указали на невозможность определить, что есть разряд (Kind), и что нет. Истин­ ное значение разряда состоит в том, что свойства, его отличающие, не вытекают од­ но из другого и что поэтому их нельзя выразить словами (даже приняв во внима­ ние то, что в этих словах подразумевается) иначе, как при помощи перечисления их всех; а между тем все они не известны и ед­ ва ли когда будут известны. Поэтому нель­ зя ставить одной из целей определения выяснение «разрядового» различия. Если требовать от определения разряда только того, чтобы оно указывало, в какие разря­ ды входит данный разряд или какие вхо­ дят в него, то такому требованию могут удовлетворить все предложения, выясняю­

щие соозначение имен, так как имя всяко­ го класса необходимо должно соозначать достаточно свойств для ясного определе­ ния границ класса. Таким образом, если то или другое определение дает полное изло­ жение соозначения слова, то оно удовле­ творяет всем требованиям, какие можно предъявить к определению

§ 5. Мы уже достаточно говорили о двух видах неполных, популярных определений

ио том, чем они отличаются от полно­ го, или философского определения. Теперь мы разберем одно старинное учение, не­ когда господствовавшее в науке и до сих пор далеко еще не окончательно остав­ ленное, —учение, которое я считаю в зна­ чительной степени источником запутан­ ности некоторых наиболее важных про­ цессов, служащих разуму при отыскании истины. Согласно этому учению, те опре­ деления, о которых мы только что говори­ ли, представляют лишь один из двух ви­ дов, на какие можно разделить все опре­ деления. Эти виды суть: определения имен

иопределения вещей; первые имеют своей целью выяснить значение термина, а вто­ рые — природу вещи; и последние пред­ ставляются несравненно более важными.

Такого мнения держались древние фи­ лософы и их последователи, за исклю­ чением номиналистов; а так как направ­ ление новых метафизиков до последнего времени носило в общем номиналистиче­ ский характер, то идея об определениях вещей имела не особенно много привер­ женцев. Впрочем, она продолжала вносить

влогику путаницу, правда, не столько са­ ма по себе, сколько по своим следствиям. Тем не менее время от времени учение это показывалось и в своем полном виде; и, между прочим, оно проявилось там, где его совсем нельзя было ожидать, — в дей­ ствительно замечательном произведении,

вЛогике архиепископа Уэтли2. В разборе этого произведения, напечатанном мною

вWestminster Review за январь 1828 г. и со­ держащем некоторые мнения, теперь уже мною оставленные, я нахожу следующие замечания по занимающему нас в данное время вопросу — замечания, с которыми

мой теперешний взгляд на этот вопрос еще в достаточной степени согласуется:

Мне кажется, нельзя удержать разли­ чения мезду номинальными и реальны­ ми определениями, между определениями слов и так называемыми определениями вещей, хоть оно и согласно с воззрения­ ми большинства логиков школы Аристоте­ ля. Мы полагаем, что ни одно определе­ ние никогда не имеет своей целью «выяс­ нить и раскрыть природу вещи». Некото­ рым подтверждением нашего мнения слу­ жит то обстоятельство, что ни одному из писателей, признававших «определения ве­ щей», никогда не удавалось открыть кри­ терия, при помощи которого определение вещи можно было бы отличить от всякого другого предложения, касающегося той же вещи. По словам этих писателей, опреде­ ление раскрывает природу вещи; но, с од­ ной стороны, ни одно определение не рас­ крывает всей ее природы; а с другой — всякое предложение, где о вещи сказыва­ ется то или другое качество, раскрывает некоторую часть этой природы. Правиль­ ным решением вопроса будет, по нашему мнению, следующее. Все определения ка­ саются имен и только имен; но одни опре­ деления явно имеют целью исключитель­ но выяснение значения слова, тогда как другие должны заключать в себе указание на существование соответствующей этому слову вещи. На основании одной только формы выражения нельзя решить, заклю­ чается или нет такое указание в том или другом данном определении. «Кентавр есть животное, верхняя часть тела которого че­ ловечья, а нижняя — лошадиная» и «тре­ угольник есть прямолинейная фигура, име­ ющая три стороны» — эти два выражения по форме вполне подобны друг другу, хотя в первом из них не подразумевается суще­ ствования в действительности вещи, соот­ ветствующей определяемому термину, то­ гда как во втором такое утверждение под­ разумевается. Это станет ясно, если под­ ставит в том и другом определении вместо слова есть слово обозначает Тогда смысл первого выражения «кентавр обозначает животное и т.д.» останется без изменения, во втором же «треугольник обозначает...»

если только существует вещь, соответству­ ющая этому имени. Но если необходима такая оговорка, то откуда же в действитель­ ности вытекает вывод? Из существования вещи, имеющей те или другие свойства, или же из существования обозначающего их имени?

Возьмем, например, то или другое из определений, установленных в качестве по­ сылок в «Элементах» Евклида, — положим, определение круга. При анализе оказыва­ ется, что это определение состоит из двух предложений: одно из них есть призна­ ние известного факта, другое —настоящее определение. Вот эти предложения: «может существовать фигура, у которой все точ­ ки линии, ее ограничивающей, находятся на равном расстоянии от одной точки, ле­ жащей внутри этой фигуры» и «всякая фи­ гура, обладающая таким свойством, назы­ вается кругом». Возьмем одно из тех дока­ зательств, которые, как говорится, зависят от этого определения, и посмотрим, на ко­ тором из двух заключающихся в опреде­ лении предложений оно в действительно­ сти основывается. «Около центра А опи­ шем круг BCD». В этих словах заключается признание того факта, что может быть описана такая фигура, на какую указывает определение; а это и есть не что иное, как постулат, или скрытое допущение, заклю­ чающееся в так называемом определении. Вопрос же о том, будет ли такая фигура называться кругом или нет, не имеет ни­ какого значения. Для целей доказательства одинаково хорошо (во всех отношениях, кроме краткости) годилось бы и такое вы­ ражение: «через точку В проведем замкну­ тую линию, все точки которой будут нахо­ диться на равном расстоянии от точки А». Это устранило бы и сделало бы ненужным определение круга, но не тот заключаю­ щийся в нем постулат, без которого доказа­ тельство не могло бы иметь места. Теперь, когда описан круг, перейдем к выводу. «Так как BCD есть круг, то радиус ВА равен ра­ диусу СА». ВА равно СА не потому, что BCD есть «круг», но потому, что BCD есть фигу­ ра, имеющая равные радиусы. Наше право допускать, что может существовать такая фигура — с центром А и с радиусом ВА,

заключается именно в постулате. Можно спорить о том, основывается ли допусти­ мость таких постулатов на интуиции или же на доказательстве, но во всяком случае они служат посылками, от которых зави­ сят теоремы. И пока они удерживают свою силу, достоверность геометрических истин ничего не потеряет, хотя бы мы отбросили все определения Евклида и все определяе­ мые у него технические термины.

Быть может, не стоит так долго оста­ навливаться на том, что почти само собой очевидно. Но если это различие, как бы оно ни казалось ясным, упускали из ви­ ду даже сильные умы, то для того что­ бы сделать подобные ошибки невозмож­ ными на будущее время, лучше сказать слишком много, чем слишком мало. По­ этому я несколько задержу читателя и ука­ жу на одно из нелепых следствий, выте­ кающих из предположения, будто опреде­ ления, как таковые, могут служить посыл­ ками в каком бы то ни было из наших умозаключений, кроме умозаключений, ка­ сающихся исключительно слов. Если бы такое предположение было истинно, мы могли бы правильно умозаключать из вер­ ных посылок и, тем не менее, приходить к ложным заключениям. Для этого нам на­ до только взять в качестве посылки опре­ деление чего-либо несуществующего, или, скорее, такого имени, которому в действи­ тельности нет ничего соответствующего. Возьмем, например, такое определение:

Дракон есть змея, изрыгающая пламя. Такое предложение, если его рассмат­ ривать лишь как определение, будет бес­ спорно правильным. Дракон есть змея, извергающая пламя: слово «дракон» зна­ чит именно это. Однако, молчаливое допу­ щение (если бы здесь таковое подразуме­ валось) существования предмета со свой­ ствами, соответствующими приведенному определению, было бы в данном случае ложным. Из этого определения мы можем извлечь посылки следующего силлогизма: Дракон есть вещь, изрыгающая пламя;

Дракон есть змея.

Откуда выходит заключение: Следовательно, некоторая змея или

змеи изрыгают пламя.

Это —безукоризненный силлогизм по первому модусу третьей фигуры: обе по­ сылки его правильны, а следствие между тем ложно. А такой случай, как известно всякому логику, представляет собой неле­ пость, и раз заключение ложно, хотя сил­ логизм построен правильно, то должны быть ложными посылки. Но посылки, как части определения, истинны. Следователь­ но, посылки, рассматриваемые как части определения, не могут быть реальными. Скрытыми реальными посылками должны быть такие:

Дракон есть действительно существу­ ющая вещь, изрыгающая пламя.

Дракон есть действительно существу­ ющая змея.

Так как такие посылки ложны, то лож­ ность заключения уже не представляет из себя нелепости.

Если мы хотим узнать, какое заключе­ ние будет следовать из тех же самых явных посылок в том случае, когда опущено мол­ чаливое признание реального существова­ ния, подставим, как было указано выше, вместо слова есть слово означает Тогда мы будем иметь:

Дракон есть слово, обозначающее вещь,

изрыгающую пламя.

Дракон есть слово, обозначающее змею.

Откуда следует:

Некоторое слово или слова, обознача­ ющие змею, обозначают в то же время вещь, изрыгающую пламя.

Здесь заключение (как и посылки) ис­ тинно. Таким образом, единственное за­ ключение, какое только может следовать из определения, есть предложение, касаю­ щееся значения слов.

Этому силлогизму можно придать еще и другой вид. Можно предположить, что средний термин служит обозначением не вещи и не имени, а идеи. Тогда мы получим:

Идея о драконе есть идея о вещи, из­ рыгающей пламя.

Идея о драконе есть идея о змее. Следовательно, существует идея о змее,

представляющая из себя идею о вещи, из­ рыгающей пламя.

Здесь заключение истинно; истинны также и посылки, но они здесь уже не пред­

ставляют определений. Это — предложе­ ния, утверждающие, что известная идея, су­ ществующая в уме, содержит в себе такието идейные элементы. Истинность заклю­ чения вытекает из существования психо­ логического явления, называемого идеей о драконе, а следовательно, все же из мол­ чаливого допущения известного факта4.

Если, как в этом последнем силлогиз­ ме, заключением является предложение от­ носительно идеи, то оно может зависеть просто от допущения существования идеи. Но если заключение касается самой вещи, то постулатом, подразумеваемым в опре­ делении, стоящем в качестве явной по­ сылки, должно быть существование вещи, соответствующей определению, а не толь­ ко сообразной с ним идеи. Такое допуще­ ние реального существования мы всегда присоединяем к тому впечатлению, какое мы имеем в виду произвести, когда берем­ ся определить имя, уже известное в каче­ стве имени каких-либо реально существу­ ющих предметов. Поэтому-то подобное до­ пущение не подразумевается необходимо

вопределении дракона и, напротив, несо­ мненно входит в определение круга.

§ 6. Одно из обстоятельств, способство­ вавших утверждению мнения, будто де­ монстративные истины вытекают скорее из определений, чем из подразумеваемых

вэтих определениях постулатов, заключа­ ется в том, что даже в таких науках, кото­ рые, по общему признанию, превосходят все другие по демонстративной достовер­ ности, постулаты не всегда бывают впол­ не истинными. Неверно, будто существует (или можно описать) круг, все радиусы ко­ торого совершенно равны. Такая точность возможна только в идее: ее нет в природе, а еще менее можно ее достигнуть искус­ ственным путем. От этого люди затрудня­ ются понять, каким образом наиболее до­ стоверные из всех заключений могут осно­ вываться на таких посылках, которые несо­ мненно неистинны, если их утверждения взять в полном объеме. Этот кажущийся парадокс мы разберем дальше, когда будем говорить о доказательстве; там мы будем иметь возможность показать, что постулат

справедлив настолько, насколько это не­ обходимо для подтверждения той доли ис­ тины, какая содержится в заключении.

Однако философы, которым эта мысль не приходила в голову или которых она не удовлетворяла, считали необходимым предположить в определениях нечто бо­ лее достоверное или, по крайней мере, более точно соответствующее истине, не­ жели подразумеваемый постулат реально­ го существования определяемого предме­ та. И они были уверены, что нашли это нечто, решив, что определение есть уста­ новление и анализ не просто значения слова и не природы вещи, а идеи. Так, предложение «круг есть плоская фигура, ограниченная линией, все точки которой находятся на равном расстоянии от од­ ной точки внутри нее» они рассматривали не как утверждение того, что этим свой­ ством обладает тот или другой реальный круг (что было бы не совсем верно), а что мы понимаем круг, как обладающий эти­ ми свойствами, что наша отвлеченная идея круга есть идея фигуры, все радиусы кото­ рой в точности равны.

Соответственно этому говорят, что предмет математики, как и всякой другой демонстративной науки, составляют не ве­ щи, как они существуют в действительно­ сти, а умственные отвлечения. Геометриче­ ская линия есть линия без ширины; но по­ добной линии совсем нет в природе: это — просто понятие, подсказанное (suggested) уму его опытом над природой. Определе­ ние линии (говорят нам) есть определение этой мысленной, а не той или другой дей­ ствительной линии, и только относительно мысленной линии, а не какой-нибудь су­ ществующей в природе, и оказываются в точности верными геометрические теоре­ мы. Но даже если и предположить, что это учение о природе демонстративной исти­ ны правильно (в последующем изложении я постараюсь доказать, что оно неправиль­ но), все же заключения, вытекающие, повидимому, из определения, будут и здесь вытекать не из определения как такового, а из скрытого в нем постулата. Даже если справедливо, что в природе нет предме­ та, соответствующего определению линии

и что геометрические свойства линий ис­ тинны не относительно каких-либо линий

вприроде, а лишь относительно идей ли­ ний, то и тогда определение, во всяком случае, постулирует реальное существова­ ние такой идеи: оно принимает, что ум может построить или, вернее, построил по­ нятие о длине без ширины и без какого бы то ни было другого ощутимого свой­ ства. Мне, напротив, кажется, что ум не может образовать подобного понятия, не может представить себе длины без шири­ ны: он может лишь, рассматривая пред­ меты, из всех их ощутимых качеств оста­ новить свое внимание исключительно на длине и таким образом определить, какие свойства могут сказываться относительно предметов в силу одной их длины. Если это истинно, то постулатом в геометрическом определений линии будет реальное суще­ ствование не длины без ширины, а просто длины, т. е. длинных предметов. Этого со­ вершенно достаточно, чтобы поддержать все геометрические истины, так как вся­ кое свойство геометрической линии есть

вдействительности свойство всех физиче­ ских предметов, поскольку они обладают длиной. Но даже и то учение по этому во­ просу, которое я считаю ложным, нисколь­ ко не противоречит выводу, что наши умо­ заключения основаны на фактах, посту­ лируемых в определениях, а не на самих определениях. Таким образом, в этом вы­ воде я схожусь с д-ром Юэлем (в его Philos­ ophy of the Inductive Sciences), хотя взгляды этого писателя на природу демонстратив­ ной истины далеко расходятся с моими. Здесь, как и во многих других случаях, я

срадостью признаю, что его сочинения чрезвычайно ценны для первоначального уяснения умственных процессов даже там, где его воззрения на конечный анализ я (при всем моем непритворном уважении к нему) могу признать только совершенно ошибочными5.

§ 7. Хотя, согласно с высказанным здесь мнением, определения касаются собствен­ но лишь имен, а не вещей, однако отсюда не следует, чтобы определения были про­ извольны. Вопрос о том, как определить то

или другое имя, может не только предста­ вить значительные трудности и быть очень запутанным, но может также повлечь за со­ бой исследование, идущее глубоко в при­ роду вещей, означаемых данным именем. Таковы, например, исследования, состав­ ляющие предмет наиболее важных из диа­ логов Платона, как-то «что такое ритори­ ка?» (тема «Горгия»), «что такое справедли­ вость?» (тема «Государства») и т.д. Таков да­ лее и пренебрежительный вопрос Пилата «что есть истина?» и основной вопрос умо­ зрительных моралистов всех веков «что та­ кое добродетель?».

Ошибочно было бы утверждать, будто эти трудные и высоко полезные исследова­ ния имеют в виду установить лишь услов­ ное значение того или другого имени. Нет, цель их — не столько определить, каково значение имени, сколько установить, како­ во оно должно быть; а этот вопрос, подоб­ но другим практическим вопросам терми­ нологии, требует для своего решения, что­ бы мы проникли, и иногда довольно глу­ боко проникли, в свойства не имен только, но и вещей, обозначаемых именами.

Хотя значение всякого конкретного общего имени основывается на признаках, им соозначаемых, но предметы получили наименования раньше, чем признаки; это видно из того факта, что во всех языках отвлеченные имена, по большей части, со­ ставлены или другим способом произве­ дены от соответствующих им конкретных. Таким образом, после собственных имен первыми вошли в употребление имена соозначающие. И в более простых случаях, без сомнения, имена представлялись уму тех, кто впервые пользовался ими, с ка­ ким-нибудь определенным соозначением, на которое эти люди имели в виду пря­ мо указать данным именем. Первый, кто воспользовался словом «белый» в приложе­ нии к снегу или к какому-нибудь другому предмету, прекрасно знал, конечно, какое качество он хотел отметить, и имел в сво­ ем уме вполне определенное представле­ ние о том признаке, который он обозна­ чал этим именем.

Но по большей части сходства и раз­ личия, на которых основаны наши клас­

сификации, не столь осязательны и не так легко определимы, — особенно, когда они состоят не из одного какого-либо каче­ ства, а из нескольких, следствия которых смешиваются друг с другом и которые по­ этому трудно различить и каждое отнести к его истинному источнику. В таких слу­ чаях имена часто прилагаются к подлежа­ щим наименованию предметам без какоголибо определенного соозначения в уме тех, кто их употребляет: люди руководству­ ются лишь общим сходством между новым предметом и всеми или некоторыми из ра­ нее уже знакомых, которые они привыкли называть этим именем. Как мы уже виде­ ли, этому закону должен подчиняться да­ же и философ, когда он дает имена про­ стым, элементарным чувствованиям чело­ века. Но когда вещь, подлежащая наимено­ ванию, представляет из себя сложное це­ лое, то для философа недостаточно отме­ тить общее сходство: он исследует, в чем это сходство состоит, и дает одно и то же имя только тем вещам, которые похожи друг на друга в одних и тех же определен­ ных частностях. Таким образом, философ употребляет общие имена с определенным соозначением. Но язык создан не фило­ софами, и они лишь в незначительной степени могут его исправить. Для насто­ ящих же хозяев языка общие имена — особенно в тех случаях, когда означаемые ими классы нельзя, для определения тож­ дества или различия, оценивать внешними чувствами, —соозначают немногим более, нежели некоторое неопределенное, грубое сходство с теми вещами, которые всего раньше начали или всего более привык­ ли называть такими именами. Когда, на­ пример, обыкновенный смертный говорит слово справедливый или несправедливый

о каком-либо действии, благородный или пошлый — о каком-либо чувстве, выраже­ нии или поступке, государственный чело­ век или шарлатан — о каком-нибудь ли­ це, играющем роль в политике, утвержда­ ет ли он относительно этих подлежащих какие бы то ни было определенные при­ знаки? Вовсе нет: он просто указывает, что, по его мнению, есть некоторое сходство, более или менее смутное и неопределен­

ное, между этими вещами и другими, ко­ торые он привык или сам обозначать дан­ ными названиями, или же слышать, что их так обозначают.

Язык, как говорил обыкновенно о пра­ вительствахДжеймс Мэкинтош, «не сделан, — он вырастает». Имя не придается сразу и с уже заранее готовой целью всему классу предметов: оно прилагается сначала к од­ ной вещи, а затем распространяется, при помощи целого ряда переходов, от одной к другой. При этом (как было замечено некоторыми писателями и развито с боль­ шей силой и ясностью Дегальдом Стюар­ том в его «Философских опытах») имя не­ редко переходит последовательными зве­ ньями сходства от одного предмета к дру­ гому до тех пор, пока не станет прила­ гаться к предметам, не имеющим ничего общего с первыми вещами, которым это имя было придано. Тем не менее и послед­ ние не перестают называться тем же име­ нем, так что, в конце концов, имя начинает означать беспорядочную массу предметов, не имеющих между собой решительно ни­ чего общего, и не соозначает уже ниче­ го —даже никакого неопределенного, об­ щего сходства. Когда имя дошло до такого состояния, что, прилагая его в качестве сказуемого к тому или другому предмету, мы решительно ничего не утверждаем от­ носительно последнего, то оно стало не­ годным как для мышления, так и для сооб­ щения мыслей другим; им можно пользо­ ваться, лишь отбросив предварительно не­ которую часть его разнообразного означе­ ния, ограничив его лишь такими предмета­ ми, которые обладают известными общи­ ми свойствами, для соозначения которых его и можно будет употреблять. Таковы не­ удобства языка, который «не сделан, а вы­ растает». Его, как и правительства, можно в этом случае сравнить с цорогой, которая не была проложена, а проложилась сама собой: чтобы быть проходимой, она тре­ бует постоянных починок.

Отсюда уже ясно, почему часто так трудно определить отвлеченнее имя. Во­ прос «что такое справедливость?» значит иными словами: «какой признак хотят от­ метить люди, называя то или другое дей­

ствие справедливым?» Первым ответом на это будет то, что люди не пришли к полно­ му соглашению относительно этого пунк­ та, а потому они определенно не указыва­ ют вовсе никакого признака. Тем не менее все убеждены в существовании некоторо­ го признака, общего всем действиям, кото­ рые обыкновенно называются справедли­ выми. Таким образом, вопрос должен идти о том, существует ли какой-либо подоб­ ный признак. И здесь, прежде всего, на­ до решить, достаточно ли согласны друг в другом люди относительно отдельных действий, называемых или не называемых справедливыми, для того чтобы можно бы­ ло исследовать, какое качество общо всем этим действиям. Если такое согласие есть, то можно ли указать на какое-либо каче­ ство, как на общее всем данным действи­ ям, и если таковое есть, то какое именно? Из этих трех вопросов только первый ка­ сается обычного и условного употребле­ ния слов; два же другие вопроса относятся до самих фактов. И если второй вопрос (образуют ли данные действия вообще ка­ кой-либо класс?) будет решен в отрица­ тельном смысле, то остается четвертый во­ прос, часто более трудный, чем все осталь­ ные: а именно, вопрос о том, как лучше всего образовать искусственный класс, ко­ торый мог бы означать данное имя.

Здесь уместно будет заметить, что изу­ чение самопроизвольного роста языка име­ ет чрезвычайную важность для тех, кто хочет переделывать его согласно требова­ ниям логики. Грубые классификации уста­ новившихся языков, подвергшись в руках логика исправлению, в котором почти все они нуждаются, часто оказываются превос­ ходно приспособленными для его целей. В сравнении с классификациями филосо­ фа, они представляют из себя то же, чем является обычное право страны, развив­ шееся как бы самопроизвольно, в сравне­ нии с систематизированным и кодифици­ рованным законом. Первое гораздо менее совершенное орудие, чем последнее; но бу­ дучи результатом долгого, хотя и не науч­ ного опыта, оно содержит в себе массу материала, который может принести весь­ ма большую пользу в деле построения си-

(.тематического здания писаных законов. Точно так же установившаяся группировка предметов, называемых общими именами, даже если она основана лишь на грубом и общем сходстве, служит явным указа­ нием, прежде всего, на то, что сходство это бросается в глаза и, следовательно, са­ мо по себе значительно, а затем на то, что оно поражало многих людей в тече­ ние долгого ряда лет и веков. Даже если имя, благодаря последовательным перехо­ дам от одних предметов на другие, в конце концов стало прилагаться к вещам, между которыми нет даже и этого грубого сход­ ства, —то все-таки подобное сходство мы найдем при каждом отдельном переходе. И эти переходы значения слов часто ука­ зывают на реальную связь между означае­ мыми данным словом вещами —связь, ко­ торая иначе могла бы ускользнуть от вни­ мание мыслителей, или, по крайней мере, тех из них, которые (потому ли, что они пользовались другим языком, или в силу какой-либо особенности в привычных для них ассоциациях идей) остановили свое главное внимание на какой-нибудь дру­ гой стороне вещей. История философии изобилует примерами таких недосмотров, происшедших от того, что было упущено из виду какое-нибудь скрытое звено, свя­ зующее различные, по-видимому, значения того или другого двусмысленного слова6.

Всякий раз, когда исследование, веду­ щее к определению имени того или дру­ гого реального предмета, состоит не про­ сто лишь в сравнении чужих мнений, мы молчаливо признаем, что для этого име­ ни должно быть найдено значение, при котором оно продолжало бы означать (ес­ ли это возможно) всю совокупность или, во всяком случае, большую или наиболее важную часть обычно означаемых им ве­ щей. Таким образом, исследование опре­ деления есть исследование сходств и раз­ личий между этими вещами, изучение то­ го, существует ли то или другое сходство, общее всем им. Если же его нет, то иссле­

дуется, на какой части этих вещей можно проследить такое общее сходство, и нако­ нец, каковы те общие признаки, обладание которыми придает всем им или известной части их характер сходства, заставивший соединить их в один класс. Раз эти общие признаки установлены и перечислены, то общее всем сходным между собой предме­ там имя получает вполне точное соозначе­ ние, и как обладающее таковым, его можно уже определить.

Придавая общему имени точное со­ означение, философ должен стараться ос­ тановиться на таких признаках, которые, будучи общи всем вещам, обыкновенно означаемым этим именем, в то же время наиболее важны сами по себе —важны или непосредственно, или же вследствие сво­ ей многочисленности, заметности или ин­ тересного характера вытекающих из них следствий. Он должен выбирать по воз­ можности такие differentiae (видовые отли­ чия), которые ведут к наибольшему чис­ лу интересных propria (собственных при­ знаков). Действительно, скорее именно эти последние, нежели те неясные и скрытые качества, от которых они часто зависят, придают известному ряду предметов об­ щий характер и вид, определяющий те группы, на какие эти предметы естествен­ но распадаются. Но проникнуть до более скрытого сходства, от которого зависит это бросающееся в глаза поверхностное сход­ ство, часто представляет одну из наиболее трудных научных проблем. Зато такое ис­ следование лишь редко не принадлежит в то же время и к наиболее важным. А так как от результата этих изысканий, выясня­ ющего причины свойств того или друго­ го класса вещей, зависит также и вопрос о том, каково должно быть значение дан­ ного слова, то некоторые из наиболее глу­ боких и наиболее ценных исследований, на какие только может указать нам фило­ софия, явились в результате и под видом исследований, посвященных определению имени.