Sistema_logiki_sillogicheskoy_i_induktivnoy_Mill

недостаточно полон: некоторые предметы новее пропущены, другие фигурируют не­ сколько раз в различных рубриках. Этот перечень похож на деление животных на людей, четвероногих, лошадей, ослов и по­ ни. Нельзя считать, что правильно понято, например, «отношение», если из этой ка­ тегории исключены действие, претерпева­ ние и положение. То же самое относится

ик категориям quando (положение во вре­ мени) и ubi (положение в пространстве), так как между этим последним и «положе­ нием» (situs) разница только в словах. Да­ лее, очевидна несообразность отнесения к числу summa genem того, что составля­ ет десятую категорию. С другой стороны, в перечне фигурируют только субстанции

иатрибуты; в какую же категорию надо от­ нести ощущения или другие чувства и со­ стояния духа, каковы, напр.: надежда, ра­ дость, страх? ощущения слуховые, обоня­ тельные, вкусовые? удовольствия и страда­ ния? мысли, суждения, понятия и т. п.? Ве­ роятно, школа Аристотеля поместила бы все это в категорию actio или же в катего­ рию passio. Это правильно характеризова­ ло бы отношения активных из этих состо­ яний — к их объектам и пассивных — к их причинам; но совершенно неверно опре­ делило бы их самих по себе, как чувства (feelings) или состояния духа. Чувства или

состояния сознания нужно, конечно, отне­ сти к числу реальностей, но их нельзя по­ местить ни в рубрику субстанций, ни в руб­ рику атрибутов1.

§ 2. Но прежде чем возобновлять, при более благоприятных условиях, попытку, столь плохо удавшуюся старым логикам, мы должны обратить внимание на несчаст­ ную двусмысленность всех конкретных имен,соответствующих наиболее общему из всех отвлеченных терминов — слову «существование». Если нам нужно назва­ ние для обозначения всего, что существу­ ет, в противоположность несуществующе­ му, или «ничему», то едва ли можно найти подходящее для этой цели слово, которое не могло бы в то же время, и даже скорее всего, означать одни только субстанции. Но субстанции не заключают в себе всего,

что существует. Если уже говорить о таких вещах, как атрибуты, то надо сказать, что

иони существуют; существуют, конечно, и состояния сознания. Между тем, когда мы говорим о предмете, о вещи, то почти все­ гда это понимается в смысле субстанции,

икажется некоторого рода противоречи­ ем употреблять выражение, что одна вещь есть только атрибут другой. И от классифи­ кации вещей, я уверен, большинство чита­ телей будет ожидать перечня, подобного тому, какой они находят в естественной истории и который начинается крупными делениями на животных, растения и мине­ ралы, а затем подразделяет их на классы

ипорядки. Если, оставив слово «вещь», мы станем искать другого — с более общим значением, или, по крайней мере, более строго ограниченного таким общим зна­ чением, — слова, которое означало бы все существующее и соозначало бы признак простого существования, то для этой цели вряд ли найдется более подходящее сло­ во, чем being2. Оно происходит от глагола

to be, который в одном из своих значений в точности равнозначен глаголу «существо­ вать», а потому даже по своему граммати­ ческому составу могло бы быть конкрет­ ным названием, параллельным отвлечен­ ному слову существование (existence). Од­ нако слово being как это ни покажется странным, еще менее пригодно для той це­ ли, с которой оно, по-видимому, прямо бы­ ло создано, чем слово «вещь». Being соглас­ но обычному употреблению, есть точный синоним «субстанции»; только оно свобод­ но от некоторой неясности термина «суб­ станция»: оно означает как материю, так

идух, тогда как «субстанция» возбуждает по преимуществу представление о материи (хотя первоначально и в строгом смысле этот термин также относится к обоим ви­ дам бытия). Ни атрибуты, ни чувства ни­ когда не называют beings; being — то, что возбуждает состояния сознания и обладает атрибутами. Душу называют a being Бога

иангелов также; но если бы мы сказали, что к beings относятся также и протяже­ ние, цвет, мудрость, добродетель, то нас, пожалуй, заподозрили бы в том, что мы, вместе с некоторыми из древних, думаем,

что основные добродетели суть животные, или, по крайней мере, что мы придержи­ ваемся платоновского учения об отдельно и независимо от вещей существующих иде­ ях, или же следуем теории учеников Эпику­ ра о чувственных формах, отделяющихся во все стороны от тел и производящих вос­ приятия при соприкосновении с нашими органами. Словом, о нас сказали бы, что мы убеждены в том, что атрибуты суть суб­ станции.

Вследствие такого извращения смысла слова being философы стали искать дру­ гого взамен ему и ухватились за entity (entitas), принадлежащее варварской латы­ ни и изобретенное схоластиками для упо­ требления в качестве отвлеченного име­ ни, каковому назначению, по-видимому, соответствовала и грамматическая форма этого слова. Однако, с самого изобрете­ ния его логиками, которые в отчаянии хотели хоть им заполнить пробел в сво­ ей терминологии, оно всегда употребля­ лось в качестве конкретного имени. Едва ли не большему еще превращению под­ верглось родственное ему и появившееся на свет в одно с ним время и от тех же са­ мых родителей слово essence, которое вме­ сто отвлеченного понятия, соответствую­ щего глаголу «быть», начало потом обозна­ чать нечто настолько конкретное, что оно стало помещаться в стеклянной бутылке. Слово entity, ставши конкретным именем, потеряло во всеобщности своего значения несколько менее, чем какое-либо другое из вышеупомянутых имен. Но все-таки то постепенное искажение, которому по ис­ течении некоторого времени подвергают­ ся, по-видимому, все термины психологии, проявилось и здесь. Если вы назовете доб­ родетель entity, то вас, правда, несколько менее заподозрят в уверенности в том, что она — субстанция, чем если вы ее назо­ вете being, но все же вполне от этого по­ дозрения вы никак не освободитесь. Повидимому, все слова, первоначально дол­ женствовавшие соозначать просто суще­ ствование, начинают с течением време­ ни расширять свое соозначение на от ­ дельное существование, т. е. на существо­ вание, освобожденное от условия принад­

лежности той или другой субстанции. А так как именно эта принадлежность субстан­ ции и создает атрибуты, то из значения слов постепенно исчезает атрибутивность,

авместе с ней и те состояния сознания, которые в 99 случаях из 100 называются только по основанным на них атрибутам. Странно, что в то время, как всякому, кому нужно выразить более или менее значи­ тельное количество мыслей, страшно труд­ но найти для их выражения достаточное количество точных слов, в то же самое время ученые стараются, главным обра­ зом, о том, чтобы уже имеющими опреде­ ленное значение словами выразить такие идеи, которые ранее были связаны с други­ ми словами и хорошо обозначались этими последними.

Раз нельзя иметь хорошие орудия, са­ мое лучшее, что можно сделать, — это вы­ яснить себе в точности недостатки тех, ко­ торыми мы уже владеем. Потому-то я и предупредил читателя о двусмысленности имен, которыми я, за неимением лучших, вынужден пользоваться. Конечно, писатель должен употреблять их всегда так, чтобы ни в каком случае значение их не оста­ валось сомнительным или неясным. И так как ни один из приведенных выше тер­ минов не свободен вполне от двусмыслен­ ности, то я не буду пользоваться всегда и непременно одним каким-либо из них,

абуду употреблять каждый раз то слово, которое менее всего может в данном слу­ чае вести к недоразумениям; в то же время

яне буду стараться употреблять то или дру­ гое слово непременно в одном и том же смысле, так как тогда часто у нас вовсе не оказывалось бы слова для выражения некоторых значений того или другого тер­ мина. Без этого пришлось бы предоста­ вить автору безграничную свободу при­ думывать новые слова и (что еще гораз­ до труднее себе представить) таковую же возможность внушать читателю их пони­ мание. Кроме того, будет неблагоразумно со стороны того, кто излагает столь от­ влеченный предмет, не пользоваться хо­ тя бы даже неточным значением слова, лишь бы только оно вызвало такие ассоци­ ации идей (из числа привычных), которые,

как молния, мгновенно освещают нам на­ стоящее значение слова.

Не следует очень уж жалеть о тех труд­ ностях, с которыми как для автора, так и для читателя связаны старания придать точное значение неточным словам. Трак­ таты по логике представляют как раз удоб­ ный случай для борьбы с этими трудно­ стями, так как облегчение их именно и составляет одну из важнейших задач этой науки. Философский язык еще долго, а обиходный и еще гораздо дольше будут содержать в себе столько неопределенно­ го и двусмысленного, что логика много потеряла бы в своем значении, если бы она (кроме всего прочего) не учила также мышление ловчее и правильнее обходить­ ся с этим несовершенным его орудием.

Перехожу к нашему перечню. Я начну с «чувствительности» (в самом широком смысле этого термина) как простейшего отдела имеющих названия вещей.

1. Чувства или состояния сознания3

§3. Термины: чувство (feeling) и созна­ ние — имеют в философском языке одина­ ковое значение: чувством называется все, что дух сознает, что он чувствует, другими

словами, что входит, как часть, в его чув­ ствующее бытие. В популярном языке тер­ мин feeling не всегда имеет то же значение, что «состояния сознания»; его приурочива­ ют часто специально к чувственной обла­ сти нашей духовной природы (а иногда, в еще более узком смысле, к одной толь­ ко эмоциональной) как отличной от все­ го, что относят к воспринимающей или умственной сфере. Но это не более как отступление от точной терминологии, — такое же, как когда в популярном слово­ употреблении у термина mind отнимают его настоящее, широкое значение («дух») и означают им один ум. Еще большему из­ вращению подвергается слово feeling в тех случаях, когда значение его ограничива­ ют одними телесными ощущениями или даже ощущениями одного только чувства, а именно осязания; нам нет нужды оста­ навливаться на этом подробнее.

Feeling (чувство, или состояние чув­ ствительности) в собственном смысле это­

го слова есть родовое понятие, которому подчинены, как видовые, ощущения, эмо­ ции и мысли. Под названием «мыслей» здесь надо понимать все, что мы внутренне сознаем, когда мы, что называется, дума­ ем: начиная с такого состояния сознания, когда мы думаем о красном цвете, не имея его перед глазами, и до наиболее глубо­ ких мыслей философа или поэта. Однако надо помнить, что под «мыслью» надо по­ нимать то, что происходит в самом духе, а не тот или другой внешний духу пред­ мет, о котором человек думает. Можно ду­ мать о солнце, о Боге, но само солнце, сам Бог — это не наши мысли. Напротив, ум­ ственный образ солнца или идея Бога суть мысли, состояния духа, а не сами предме­ ты; и уверенность или отрицание челове­ ком существования солнца или Бога суть также состояния духа. Даже воображаемые предметы (т. е. такие, которые существуют, как говорится, только в наших мыслях) на­ до отличать от наших идей о них. Я могу думать о домовом так же, как я думаю, например, о съеденном вчера хлебе или

отом цветке, который завтра расцветет. Но сам домовой (хотя его никогда не су­ ществовало) не то же самое, что моя идея

одомовом, — точно так же, как некогда

существовавший хлеб не есть моя идея о хлебе, как еще не существующий цветок не есть моя идея цветка. Все это — не мыс­ ли, но объекты мысли, хотя в настоящее время все они одинаково не существуют.

Подобным же образом надо тщательно отличать ощущение от причиняющего его предмета, например, ощущение белого от белого предмета; надо отличать его и от ка­ чества белизны, которое мы приписываем предмету на основании производимого им ощущения. К несчастью, сами ощущения редко получают отдельные названия, и это вредит ясности и установлению надлежа­ щих различий. У нас есть слово для обо­ значения предметов, вызывающих в нас некоторые ощущения, — слово белый; есть также и имя для обозначения того качества предметов, которое мы считаем причиной ощущения: белизна. Но если мы загово­ рим об ощущении самом по себе (правда, у нас редко бывают поводы говорить о нем

вэтом смысле, кроме как в научных ис­ следованиях), то язык, приспособленный

вбольшей своей части к потребностям обыденной жизни, не дает нам просто­ го (состоящего из одного слова) или не­ посредственного обозначения; приходится употреблять описательный оборот «ощу­ щение белого» или «ощущение белизны», приходится обозначать ощущение по то­ му предмету или по тому признаку, кото­ рый в нас его возбуждает. Однако, хотя ощущение никогда не возникает без возбуэвдения, но его можно представить себе таковым, можно вообразить, что оно воз­ никает вдухе самопроизвольно. Для такого ощущения всякое название было бы не­ правильным. Еще относительно слуховых ощущений дело обстоит лучше, — у нас есть слово «звук» и целый словарь для обо­ значения разных родов звуков. И так как мы часто сознаем эти ощущения при от­ сутствии какого бы то ни было другого восприятия, то мы легче можем предста­ вить себе их без всякого вызывающего их предмета. Стоит только закрыть глаза, слу­ шая музыку, чтобы получить такое пред­ ставление, как будто во всей Вселенной нет ничего, кроме звуков и воспринимаю­ щей их нашей личности. А все, что легко можно себе отдельно представить, легко получает и отдельное название. По боль­ шей же части названия ощущений обозна­ чают одинаково как ощущения, так и при­ знаки. Так, цвет обозначает как ощущения белого, красного и т.д., так и некоторые качества окрашенных предметов, и мы го­ ворим о цветах предметов как об их свой­ ствах.

§4. Относительно ощущений надо иметь в виду еще другое различие, на которое часто (и всегда с вредными последстви­ ями) не обращают должного внимания; это — различие между самим ощущени­ ем и предшествующим ему состоянием ор­ гана тела, той физической деятельностью, которая является причиной ощущения. Од­ ним из источников ошибки служит здесь распространенное деление чувств на те­ лесные и духовные. С философской точ­ ки зрения, для такого деления нет ника­

ких оснований: ощущения суть тоже со­ стояния чувствующего духа, а не состо­ яния тела, отличные от духовных. Когда я вижу синий цвет, я сознаю ощущение (feeling) синего цвета, — и это одна вещь; напротив, известное раздражение и изоб­ ражение на моей сетчатой оболочке и те до сих пор еще таинственные явления, которые происходят в зрительном нерве и в мозгу, — это нечто другое, чего я со­ вершенно не сознаю, о чем я могу узнать только на основании ученых исследова­ ний. Эти последние явления суть состоя­ ния моего тела; но ощущение синего, яв­ ляющееся следствием этих телесных со­ стояний, само не есть телесное состоя­ ние: то, что чувствует и сознает, называ­ ется не телом, а духом. И если ощущения называются телесными чувствами, то толь­ ко как такой класс чувств, который вызы­ вается непосредственно телесными состо­ яниями, в противоположность другим ви­ дам состояний чувствительности (feelings), например, мыслям или эмоциям, непосред­ ственной причиной которых является не то или другое воздействие на органы тела, но ощущения или мысли. Однако это различие касается не самих наших чувств, но пороиодающих их факторов; а раз они действительно возникли, решительно все они будут непре­ менно духовными состояниями.

Кроме внешних воздействий на орга­ ны нашего тела и порозвдаемых ими в ду­ хе ощущений, многие писатели допускают еще третье звено в этой цепи явлений, которое они называют «перцепцией» (вос­ приятием) и которое состоит в призна­ нии внешнего предмета за причину ощу­ щения. Это восприятие, говорят они, есть акт духа, вытекающий из его самопро­ извольной деятельности, тогда как, напро­ тив, в ощущении дух пассивен: он лишь испытывает на себе воздействие внешне­ го предмета. И по мнению некоторых ме­ тафизиков, именно таким, подобным вос­ приятию, актом духа (только без предше­ ствующего ощущения) познаем мы суще­ ствование Бога, души и других гиперфизических предметов.

Эта деятельность духа, это «восприя­ тие», к каким бы выводам относительно

его природы мы в конце концов ни при­ шли, должно, мне кажется, занять место среди других духовных состояний. Одна­ ко этим я не имею ни малейшего наме­ рения заявить, или незаметно подставить, никакой теории о тех законах духа, в кото­ рых, можно думать, коренятся эти духов­ ные процессы, или об условиях их пра­ вильности и неправильности. Еще менее думаю я (по-видимому, вопреки заявлению д-ра Юэля4 в одном аналогичном случае), чтобы тот факт, что это — только духов­ ные состояния, делал излишним изучение их отличительных признаков. Я не буду вдаваться в их исследование, так как к ло­ гике оно отношения не имеет. В этих так называемых восприятиях или непосред­ ственных усмотрениях духом внешних ему как физических, так и духовных предметов я вижу только факты уверенности, или ве­ ры; причем эта уверенность обнаруживает притязания на интуитивность или незави­ симость от внешнего доказательства. Ес­ ли предо мною лежит камень, я сознаю известные ощущения, которые я от него получаю; но когда я говорю, что эти ощу­ щения происходят от внешнего предмета, который я воспринимаю, это значит, что, получая ощущения, я непосредственно, ин­ туитивно уверен в существовании внешней причины этих ощущений. Изучение зако­ нов интуитивной уверенности и тех усло­ вий, при которых ее надо считать основа­ тельной, входит, как мы уже не раз говори­ ли, в задачи не логики, а науки об основ­ ных законах человеческого духа.

К этой же науке относится и все, что можно сказать о том различии, которое столь тщательно проводят немецкие мета­ физики и их французские и английские последователи между актами, действиями духа и его чисто страдательными со­ стояниями, между тем, что он получает от сырого опытного материала, и тем, что он в него вносят. Я знаю, что с той точ­ ки зрения, с какой эти писатели смотрят на элементы мышления и знания, это раз­ личие является основным. Но для нашей цели, для изучения не основных начал по­ знания, а того, каким образом получаем мы не коренную, а производную, вывод­

ную часть наших знаний, различие между активными и пассивными состояниями ду­ ха имеет лишь второстепенное значение. Для нас все это — состояния духа, явле­ ния чувствительности; причем, повторяю еще раз, я не говорю этим ничего об их пассивности. Я хочу сказать просто то, что все это — психологические факты, факты из области духа, которые надо тщатель­ но отличать от внешних, или физических фактов, с которыми они могут быть связа­ ны как следствия или как причины.

§ 5. Однако среди активных состояний духа есть один разряд, заслуживающий спе­ циального внимания, потому что он со­ ставляет главную часть соозначения не­ которых важных классов имен. Я говорю о хотениях, или актах воли. Когда мы, го­ воря о чувствующих существах, употребля­ ем относительные имена, значительная до­ ля соозначения последних состоит обыч­ но из действий этих существ — действий прошедших, настоящих и (возможных или вероятных) будущих. Возьмем, например,

слова: государь и подданный. Что соозна­ чают эти слова, как не те бесчисленные действия, которые исполняют или должны исполнять государь и подданные взаим­ но друг для друга или относительно друг друга? Таково же соозначение слов: врач

ипациент, глава и последователь, учитель

иученик. Во многих случаях слова со­ означают даже и такие действия, которые должны исполнять при известных услови­ ях не те лица, которые указываются имена­ ми, а другие. Так, например, слова: долж­ ник и кредитор, а также многие другие, выражающие юридические отношения, со­ означают то, что должен делать суд, что­ бы заставить выполнить законное обяза­ тельство, если оно не исполнено. Некото­

рые же слова соозначают прошедшие дей­ ствия лиц, не означаемых ни самим име­ нем, ни соотносительными ему названия­ ми; таково, например, слово «брат». Из этих примеров видно, какую большую долю со­ означения имен составляют действия. А что такое действие? Это не одна вещь, а со­ вокупность двух: состояния духа, называе­ мого «хотением», и того, что за этим хо­

тением следует. Хотение или намерение сделать что бы то ни было — это одно; а результат хотения — это нечто другое; то и другое вместе и составляют действие. У меня складывается намерение двинуть сейчас рукой, и рука (если она, конечно, не привязана или не парализована) дви­ жется соответственно моему намерению; последнее есть физический факт, следую­ щий за известным состоянием духа. Дви­ жением руки и называется это намерение, сопровождаемое самим актом, или (если угодно, в обратном порядке) акт, предше­ ствуемый и обусловливаемый намерением.

§ 6. В первом из основных отделов обо­ значаемых именами вещей, а именно, в от­ деле «чувств» или состояний сознания, мы с самого начала указали три подразделе­ ния: ощущения, мысли и духовные волне­ ния (эмоции). Первые два из них мы уже достаточно разъяснили на примерах; в от­ деле же эмоций особой запутанности нет, а потому он и не требует таких разъяс­ нений. Наконец, мы нашли необходимым к этим трем подотделам прибавить четвер­ тый, известный под названием «хотений». Теперь мы переходим к двум остальным классам соответствующих именам вещей, так как все внешнее для духа надо отно­ сить либо к классу субстанций, либо к клас­ су признаков.

2. Субстанции5

Логики старались определить субстан­ ции и признаки. Однако в этих определе­ ниях они не столько устанавливали раз­ личия между субстанциями и признаками по существу, сколько указывали на разни­ цы в грамматическом строении речи, со­ образно с тем, говорят ли о субстанциях или о признаках. Их определения годятся скорее на уроках английского, греческого, латинского или немецкого языков, чем для философии духа. Признак, говорят школь­ ные логики, должен быть признаком чегонибудь: например, цвет — цветом какогонибудь предмета, доброта — качеством то­ го иди другого лица; и если бы это чтонибудь перестало существовать или пере­ стало бы быть связанным с признаком, то

прекратилось бы и существование призна­ ка. Субстанция, напротив, имеет бытие са­ ма по себе; говоря о ней, нам не надо прибавлять после ее названия еще роди­ тельного падежа: камень не есть камень

чего-нибудь, луна есть не луна чего-ни-

будь, а просто луна. Правда, в тех случа­ ях, когда мы обозначаем субстанцию отно­ сительным именем, то после ее названия мы должны поставить родительный падеж или какую-нибудь частицу, обозначающую отношения ее к чему-либо другому. Од­ нако даже и в этом случае не исчезнет вторая характерная особенность призна­ ка: это другое может уничтожиться, а суб­ станция не перестанет существовать. Так, «отец» должен быть чьим-нибудь отцом, — и следовательно это слово похоже на при­ знак в том отношении, что оно относится к чему-то для него внешнему: не будь ре­ бенка, не было бы и отца; однако, в сущ­ ности, это значит только то, что тогда мы не стали бы называть этого человека от­ цом: сам человек, которого мы называем отцом, мог бы существовать, если бы и во­ все не было ребенка, — так же, как он су­ ществовал до появления на свет этого по­ следнего. Более того, предположение о су­ ществовании этого человека не заключа­ ло бы в себе никакого противоречия, даже если бы исчезла вся Вселенная, кроме не­ го. Но уничтожьте все белые субстанции...

где тогда будет атрибут белизны? Белизна есть термин сам себе противоречащий, ес­ ли нет никаких белых вещей.

В общераспространенных сочинени­ ях по логике к разрешению указанной вы­ ше трудности ближе всего подходят имен­ но таким образом. Однако едва ли такое рассуждение можно считать удовлетвори­ тельным. Действительно, раз атрибут от­ личают от субстанции тем, что он есть признак чего-нибудь, то в высшей степени важным является рассмотреть, что имен­ но значит этот родительный падеж: он сам нуждается в объяснении, так что ни­ как нельзя им объяснять что-либо дру­ гое. Что же касается самостоятельного су­ ществования субстанции, то совершенно справедливо, что субстанцию можно се­ бе представить существующей без всякой

другой субстанции, но точно так же и при­ лик - без всякого другого признака; пред- (т анить же себе субстанцию без признаков гак же нельзя, как нельзя себе вообразить признаки без субстанции.

Однако метафизики исследовали этот попрос глубже и объяснили субстанцию го­ раздо более удовлетворительно. Субстан­ ции обыкновенно делят на тела и духи. И тем, и другим философы дали, наконец, определения, по-видимому, безукоризнен­ ные.

§ 7. Тело, по учению новых метафизи­ ков, можно определить, как ту внешнюю причину, которой мы приписываем свои ощущения. Видя и осязая золотую моне­ ту, я сознаю ощущения некоторого желто­ го цвета, твердости и веса; изменяя усло­ вия наблюдения, я могу воспринять, кроме этих ощущений, еще много других, совер­ шенно от них отличных. Непосредственно я сознаю только эти ощущения; но я ду­ маю, что их производит нечто, не только существующее независимо от моей воли, по даже внешнее моим телесным органам и моему духу. Это внешнее нечто я и на­ зываю телом.

Можно спросить: почему мы начина­ ем приписывать наши ощущения некото­ рой внешней причине? и есть ли для это­ го достаточные основания? Известно, что некоторые метафизики6 оспаривали это, утверждая, что мы не имеем права отно­ сить наши ощущения ни к той причине, которую мы называем телом, ни вообще к какой бы то ни было внешней причине. Мы не будем заниматься здесь этим спо­ ром и теми метафизическими тонкостями, около которых он вращается. Однако выяс­ нить понятие субстанции можно, пожалуй, всего лучше, если именно рассмотреть, ка­ кое надо занять положение для того, чтобы защитить существование субстанции про­ тив этих метафизиков.

Несомненно, что наше понятие о теле состоит частью из представления о неко­ тором количестве обыкновенно одновре­ менно притекающих ощущений — наших собственных или же других чувствующих существ. Мое понятие о столе, на котором

я пишу, слагается из его видимой фор­ мы и объема (т. е. из сложных зритель­ ных ощущений), из его осязаемой фор­ мы и объема (т. е. из сложных ощущений наших осязательных органов и мускулов), из его веса (опять осязательно-мускульное ощущение), цвета (зрительное), твердости (мускульное), из его физического строения (иначе говоря, из всех тех разнообразных ощущений, какие мы получаем при раз­ личных обстоятельствах от дерева, из ко­ торого он сделан) и т.д. Все эти ощущения (или большинство их) часто воспринима­ ются — и, как мы убеждаемся на опыте, всегда могут восприниматься — или одно­ временно, или же в виде того или другого из многих последовательных рядов по на­ шему выбору. Поэтому мысль об одном из этих ощущений заставляет нас думать

ио других: получается некоторое целое, умственно соединенное в одно сложное состояние сознания, называемое, на языке школы Локка и Гертли, сложной идеей.

Некоторые философы рассуждали сле­ дующим образом. Если мы представим се­ бе, что апельсин потерял бы свою есте­ ственную окраску, не приобретя новой; что он утратил бы свою мягкость, не став­ ши в то же время твердым, — свою ша­ рообразность, не сделавшись кубом или пятигранником или вообще какой бы то ни было другой правильной или непра­ вильной формой; что он лишился бы ве­ личины, веса, вкуса, запаха; потерял бы все свои механические и химические свой­ ства, не получив новых, — сделался бы, словом, невидимым, неосязаемым, недо­ ступным на одному из чувств, не только лично наших, но и других чувствующих су­ ществ, действительных или возможных, — если бы все это произошло, то от апель­ сина не осталось бы ничего. Так говорят эти мыслители. Действительно, спрашива­ ют они, какого рода мог бы быть остаток?

икаким признаком мог бы он проявить свое существование? Для человека нераз­ мышляющего факт существования апель­ сина основывается, по-видимому, на сви­ детельстве внешних чувств. Но для чувств недоступно ничего, кроме ощущений. Мы знаем, что эти ощущения связаны друг

с другом по некоторому закону; они со­ единяются не случайно, а в некотором си­ стематическом порядке, представляющем собой часть общего порядка Вселенной: испытывая одно из этих ощущений, мы обыкновенно испытываем (или знаем, что в нашей власти испытать) также и другие. Но этот закон связи ощущений не требу­ ет непременно себе поддержки в том, что называется «субстратом», говорят эти фи­ лософы. Представление о субстрате есть только одна из многих форм, в каких мы можем представлять эту связь; это как бы способ воплощения идеи. Положим, такой субстрат существовал, но затем он в одно мгновение чудесным образом исчез, а ощу­ щения идут в прежнем порядке; как мог­ ли бы мы узнать, что его уже нет? по каким признакам можно было бы решить, что его существование прекратилось? разве у нас не было бы и тогда столько же основа­ ний быть уверенными в его существова­ нии, сколько у нас их теперь? А если бы мы не имели права быть в этом уверен­ ными тогда, почему мы можем иметь это право теперь? Поэтому, утверждают эти ме­ тафизики, тело по существу вовсе не отли­ чается от тех ощущений, которые оно, как говорится, возбуждает в нас; коротко гово­ ря, тело есть совокупность ощущений или, скорее, возможностей ощущений, соеди­ ненных между собой по некоторому опре­ деленному закону.

Споры, возникшие по поводу этих умо­ зрений, и теории, созданные с целью най­ ти окончательное решение этих вопросов, принесли важные и полезные результаты для науки о духе. Ощущения (отвечали идеалистам), сознаваемые и воспринимае­ мые нами не в беспорядке, а в некоторых единообразных, правильных соединениях, предполагают не только закон или законы своих сочетаний, но и какую-то внешнюю нашему духу причину, которая своими осо­ быми законами определяет законы свя­ зи и переживания ощущений. Схоластики пользовались для обозначения этой внеш­ ней причины термином субстрат, кото­ рый уже употребляли выше и мы; атрибу­ ты же они называли присущими субстра­ ту (inhaerens — буквально: прикрепленны­

ми к нему). В философских исследовани­ ях этот субстрат обыкновенно называли материей. Однако все размышлявшие над этим предметом скоро пришли к убежде­ нию, что существования материи нельзя доказать формально, с внешней очевид­ ностью. Поэтому теперь Беркли и его по­ следователям отвечают обыкновенно так, что эта вера (или уверенность) в суще­ ствовании вещества интуитивна, что чело­ вечество во все времена чувствовало себя вынужденным, по самому устройству своей природы, относить свои ощущения к неко­ торой внешней причине, что даже те, кто отрицает существование материи в теории, на практике уступают необходимости и как

вречи, так и в мыслях и чувствах своих признают (одинаково с толпой) свои ощу­ щения результатом чего-то для себя внеш­ него. Значит, — заключали отсюда, — это знание, очевидно, так же интуитивно, как и сознание нами самих ощущений наших. Здесь вопрос переходит уже в основную проблему собственно так называемой ме­ тафизики — ей мы его и предоставляем.

Хотя теория крайних идеалистов о том, что предметы суть не что иное, как наши ощущения и законы их сочетания, и не утвердилась в общем у последующих мыс­ лителей, однако теперь все согласны, что им удалось доказать один пункт чрезвы­ чайной важности: а именно, что о предме­ тах мы знаем только, во-первых, ощуще­ ния, вызываемые ими в нас, и, во-вторых, порядок возникновения этих ощущений. Даже Кант в этом вопросе выражается не менее ясно, чем Беркли с Локком7. Как ни твердо был убежден Кант в существо­ вании мира «вещей в себе», совершенно отдельного от мира явлений (или вещей, как они являются нашим чувствам), хотя он ввел даже в употребление особое выра­ жение (ноумен) для означения вещи в себе,

впротивоположность представлению ее в нашем духе, — все же он признает, что о предметах мы знаем только эти пред­ ставления, материя которых состоит, по его мнению, из ощущенш, а форма дает­ ся законами самого духа. Действительная же природа вещей остается и, по само­ му строю нашей духовной организации,

носги, сознаваемым этим началом. О себе я ничего не знаю, кроме того, что я спо­ собен чувствовать или быть сознательным (включая сюда, конечно, и мышление, и волю); и если бы мне пришлось узнать что-либо новое о моей собственной при­ роде, то, при настоящей организации моих познавательных способностей, я не могу представить себе этого нового иначе, как в виде некоторых добавочных способно­ стей чувства, мышления или воли, оставав­ шихся до сих пор для меня неизвестными.

Таким образом, следовательно, если тело есть не одаренная чувствительностью причина, к которой мы естественно вы­ нуждены относить часть наших сознатель­ ных состояний, то дух можно описать как субъект (в схоластическом смысле этого термина) всех состояний сознания — как то, что их имеет или переживает. Но о са­ мой природе как тела, так и духа, мы (со­ гласно наиболее состоятельному из суще­ ствующих учений) не знаем ничего, кроме этих возбуждаемых телами, а духом испы­ тываемых состояний сознания. А если бы мы что-нибудь и знали, то к логике не име­ ли бы отношения ни сами эти познания, ни способ их приобретения. На этом вы­ воде мы и можем кончить эту часть нашей задачи и перейти к третьему и уже послед­ нему классу или подразделению могущих иметь названия вещей.

3.Признаки (или атрибуты) и, во-первых, качества

§ 9- То, что нам надо сказать о признаках, легко вывести из того, что уже сказано о субстанциях или сущностях. Действи­ тельно, если мы ничего не знаем и ничего не можем знать о телах, кроме возбужда­ емых ими в нас или в других существах ощущений, то под признаками мы можем разуметь, в сущности, только эти ощуще­ ния; и та разница, которую мы проводим на словах между свойствами вещей и по­ лучаемыми от них ощущениями, коренит­ ся скорее в удобствах речи, чем в самой природе того, что этими терминами обо­ значается.

Признаки, или атрибуты, обыкновен­ но делят на три отдела: качества, количе­

ства и отношения. Двумя последними груп­ пами мы займемся потом; сейчас же оста­ новимся на первой.

Итак, возьмем для примера какое-ни- будь из так называемых чувственных ка­ честв предметов — положим, белизну Что мы вдействительности утверждаем, припи­ сывая белизну той или другой субстанции, например, снегу, — говоря, что снег об­ ладает качеством белизны? Просто то, что в присутствии снега мы испытываем неко­ торое специфическое ощущение, которое мы привыкли называть ощущением белого. Но почему я знаю, что передо мной снег? Очевидно, именно по тем ощущениям, ко­ торые я отношу к нему, — не иначе. Я за­ ключаю о присутствии предмета потому, что он дает мне некоторую совокупность, некоторый ряд ощущений, и приписывая ему атрибут белизны, я хочу сказать толь­ ко то, что в состав этой группы ощущений входит и то, которое я называю ощущени­ ем белого.

Таково одно из возможных воззрений на этот предмет. Но есть также и другое. А именно, можно согласиться с тем, что о чувственных предметах мы не знаем ни­ чего, кроме возбуждаемых ими в нас ощу­ щений, что факт специфического для сне­ га ощущения, называемого ощущением бе­ лого цвета, есть то основание, по которому мы этой субстанции приписываем каче­ ство белизны, и единственное доказатель ­ ство того, что она этим качеством обла­ дает. Но из того, что один факт является единственным показателем существования другого, вовсе не следует, чтобы эти два факта представляли собой одно и то же. Можно сказать, что признак белизны — это не то, что факт восприятия этого признака, а что-то в самом предмете, некоторая при­ сущая ему способность, нечто такое, в сипу чего предмет производит ощущение. Мож­ но сказать: утверждая, что снег обладает признаком белизны, мы говорим не только то, что присутствие снега производит в нас это ощущение, но и то, что это происходит вследствие и на основании соответствую­ щей способности или свойства предмета.

Для целей логики не представляет су­ щественного значения, какое именно из