Глава III. Воспитание миролюбия Дети и война Что значит для детей война?

Нам, западноевропейцам, сейчас, более чем когда-либо, бес­покоящимся за свою безопасность, кажется противоречащим здравому смыслу поведение детей. Не проникшись всей серьез­ностью положения, дети стреляют друг в друга и даже, играя, инсценируют в ближайших закоулках атомную войну, и все на­ши попытки объяснить значение того, что же они делают, не мо­гут их образумить. Неужели они не испытывают того страха перед войной, который сводит с ума нас, взрослых? Что, соб­ственно говоря, значит для детей война?

“Для большинства детей война что-либо значит, лишь пока она несет угрозу для их физической безопасности, ухудшает условия их жизни, сокращает их рацион; она приобретает ре­шающее значение лишь тогда, когда нарушает целостность семьи и тем самым становится преградой на пути первых эмо­циональных привязанностей детей к ближайшим родственникам. Поэтому многие дети лучше переносили волнения, связанные с бомбардировками Лондона, чем предпринятую ради обеспечения их безопасности эвакуацию из опасной зоны” (D. Burlingham, A. Freud, 1971, S. 26). К такому выводу пришли Анна Фрейд и Дороти Берлингэм на основе опыта многолетней рабо­ты с детьми во время второй мировой войны. Как можно объяс­нить, что во время воЙ1НЫ дети не испытывают страха перед ней? Почему задуманные для их безопасности мероприятия вызыва­ют у них больший шок, нежели попадания бомб в соседние зда­ния? Как в таком случае возникает страх перед войной и что он собой представляет?

Для того чтобы изучить, какие события имеют значение для ребенка и могут вызвать у него страх, представим себе, как растущий ребенок постепенно осваивает окружающий его мир независимо от мирных или военных условий. Сначала мы имеем дело с грудным младенцем, не способным делать свои собственные шаги в мире, включаться в конфликты взрослых и понимать их переживания, связанные с войной. Он жизненно зависим от связей с любящими и защищающими его родителями. Примерно на десятом месяце жизни ребенок начинает удаляться от мате­ри для изучения ближайшего окружения. Но не слишком дале­ко, ибо, как и во времена былой неподвижности, голод, холод и лишения могут вызвать у него смертельный ужас. Сейчас уже можно измерять, какое пространственное удаление от матери ребенок в состоянии выдержать. Известно, с какими отчаянием яростью реагирует ребенок, если родители слишком далеко отходят от него во время прогулки.

В конце концов, младенец становится ребенком детсадовского возраста, а затем и школьником, который уже может некоторое время существовать вдали от любимых родителей, не впадая при этом в панику. Родители могут уже изучить к этому времени, сколь длительное их отсутствие ребенок может выдержать. Реакция ребенка на возвращение родителей могла бы послу­жить хорошим сигналом, показывающим, было ли их отсутствие слишком долгим.

Таким образом, границы окружающего мира раздвигаются для ребенка очень и очень медленно. Развитие ребенка и его привыкание к независимости и все большему удалению от роди­телей, к сожалению, слишком часто затрудняются условиями жизни его родителей, которые нередко не имеют возможности в полной мере следовать требованиям развития ребенка. Так как во многих повседневных и вроде бы незначимых ситуациях от детей требуют нечто такое, чего они еще не в состоянии выдержать, их детские страхи, базирующиеся на ограничениях и угрозах, соответствующих их возрастным возможностям, заставляют их защищаться или даже обороняться в силу своих способностей.

Чем раньше ребенок сталкивается с такой угрозой, например разлукой, чем теснее переживание этого связано с условиями его существования, тем более тяжелым оно будет и тем более массивная “защита” своего существования понадобится ребенку. Таким образом, смертельный ужас или страх перед уничтожением в первую очередь связан для ребенка с потерей близости к защищающему его и заботящемуся о нем человеку

Теперь, возможно, станет более понятным, почему детям свойствен меньший страх перед настоящими бомбами, чем перед разлукой с людьми, от которых зависит само их существование. Лишь гораздо позже, достигнув подросткового возраста и став достаточно сильными для отделения от своих родителей, дети оказываются в состоянии постичь опасности из более далекого окружения, включая проблемы международной безопасности, как несущие угрозу их жизни и реагировать на эти проблемы соответствующим образом.

Детские стремления к обороне и уничтожению направлены, таким образом, не на абстрактного врага, существующего, где-нибудь в другой стране, а на непосредственно окружающий их мир, включая даже родителей, находящихся ближе всех. И здесь нередко возникает замкнутый круг для детей, яростью отвечаю­щих на обиды, нанесенные им родителями и воспитателями, в свою очередь наказываемых за ту ярость и получающих тем самым новые обиды. Ибо у нас не принято сердиться и оби­жаться на своих родителей, а положено благодарить их за свое появление на свет.

Более младшие дети часто выражают свои болезненные пере­живания или страхи в таких архаических символах, как Кинг-Конг, Дракула или другие агрессивные животные, как в случае с котом Томом, преследующим маленького мышонка Джерри. А дети более старшего возраста используют для этого символы, которые им предлагает мир взрослых, —реальные войны в кино или по телевидению. И внешнее облачение их страхов выглядит настолько близким к реальности, что удивление вызывает лишь та наивность, с какой дети встраивают символы своих страхов в фантастические истории. Вот как, например, это делает девя­тилетний ученик начальной школы Ян, написавший в своем сочи­нении, посвященном теме войны: “Во Франкфурте была война, стрелять должны были дети. Мы получили оружие. Я очень боялся. Школа была окружена. Я, Ян, Йене, Дирк, Ули и Крис­тиан проявили себя как лучшие стрелки. Мы отстрелялись, и они отступили” (С. Buttner, 982а).

И нигде ни слова о том, что родители являются первыми людьми, у кого дети могли бы найти защиту. И никакого указа­ния на то, кто нападает и, кто поставляет оружие. Впрочем, по­добные фантазии, широко распространенные в этом возрасте, уже не связаны с защитой или заботой родителей, а, напротив, содержат переоценку собственных сил и возможностей.

В детских фантазиях на тему войны скрывается страх перед разлукой со своими родителями. Но вместе с тем сценарий вой­ны представляет собой и лучшую возможность для выражения этого страха с помощью создания таких образов своего Я, в ко­торых ребенок выступает сильным, уверенным, способным спра­виться с любым врагом. Как это происходит, я хотел бы описать, приведя отрывок из сочинения девятилетнего Дирка: “Я испыты­ваю страх. Я вижу моего отца убитым. Я вижу мою мать сидя­щей в концентрационном лагере. Я боюсь. Я должен организо­вать группу. Я назову ее “Бандой молочной пенки”. Мы должны попасть в Берлин. День за днем меня не отпускает страх, мне необходимо избавиться от этого. Я вступаю в союз ополченцев и иду в Берлин с солдатами”.

В этом тексте ужасает глубина безнадежности и тот путь, который Дирк выбрал для ее переработки. Она типична для мальчиков этого возраста, хотя не всегда проявляется столь очевидно. Но как обстоят дела у девочек? Ведь и они имеют за плечами опыт переживания разлуки. И у них есть чувства стра­ха и ярости.

Фантазии на военные темы у девочек и мальчиков

“Я боюсь, когда вижу страшные сны, или, посмотрев детектив и остав­шись дома одна, я испытываю ужасный страх. Страшно, когда находишься вечером одна на улице” (Мартина, VII класс общей школы).

“Повсюду стреляют. Я сижу внизу, в подвале, и мне страшно. Повсюду грохочут взрывы. Я слышу крики, когда солдаты проникают в подвал”,— пишет Сабина.

Моника, которая, как и Сабина, учится в IV классе начальной школы, считает: “Глупо, что идет война. Тогда почти все мужчины—солдаты, а жен­щины и дети сидят в домах и умирают или лишаются рук и ног и не могут ничего сделать”.

А Клавдия пишет: “Тогда солдаты постоянно врываются в дома и рас­стреливают детей и женщин насмерть”.

В любом возрасте девочки поразительно часто увлекаются фантазиями на тему самоистязания. Эти фантазии как бы до­полняют торчащие вверх стволы орудий и танков на рисунках мальчишек, символику, еще более усиливаемую изображением стрельбы из этих стволов.

За мечтами о всеобщем уничтожении или о безграничных возможностях защиты в реальности стоят чувства всесильности или, наоборот, беспомощности. (“Если бы была война, я бы сел в самолет и все бы разбомбил”, — считает Уве, 9 лет). Эти чув­ства выражают целый спектр чувств, почти не связанных с непо­средственным опытом общения между сверстниками. Это—про­явление жизненного опыта, полной беспомощности по отноше­нию к удовлетворению элементарных потребностей, полной без­защитности совсем маленького ребенка, его неспособности противостоять средствам воздействия взрослого.

Фантазии о своей беспомощности или всесильности всегда связаны с переживанием чувства отчаяния, столь же недиффе­ренцированного, как и те потребности, за удовлетворение кото­рых этим детям пришлось бороться в совсем раннем возрасте. И сейчас, как и раньше, мальчики продолжают бороться, а де­вочки—бояться мальчиков, но при этом они гордятся, когда борьба идет из-за них. И сегодня совместная игра детей в войну выражает одновременно их злость и страх. Чего же они боятся? Чем могут им помочь взрослые родители и педагоги? Как нужно преодолевать детский страх перед войной?

Фантазии на тему войны как выражение страха

Никогда прежде наш страх перед ядерной войной не был та­ким сильным, как в настоящее время. Распространение атомного оружия и вместе с тем очень слабые надежды, возлагаемые на переговоры о разоружении, заставляют страшиться худшего. И хотя мы уже давно сидим на пороховой бочке бесчисленных арсеналов оружия, осознать это по-настоящему мы смогли лишь сейчас. В наших фантазиях мы видим бомбы уже взорвавши­мися, а жизнь—уничтоженной. Но все-таки мы продолжаем жить в мире, хотя это спокойствие, возникшее после предыду­щей войны, угрожает в результате возрастающей международ­ной напряженности превратиться в новую войну. Будущее нахо­дится не только в наших руках, но и в руках наших детей. Как добиться того, чтобы они вместе со взрослыми смогли сохранить мир? Как можно помочь им понять, что означает война для взрослых в отличие от той игры в войну, которую они так любят?

Так как игра в войну является для детей в первую очередь средством выражения конфликтов с их ближайшим окружением, то само по себе разъяснение того, что представляет собой настоя­щая война, не сможет устранить все фантазии и страхи, лежа­щие в основе игры. Существует немало примеров бесплодных попыток взрослых отучить детей от диких игр в войну. Если да­же у ребенка отнять все военные игрушки, то он обкусает кусок хлеба до формы пистолета и будет стрелять из него. Чем больше взрослые пытаются отвлечь детей от игры в войну, тем сильнее они вооружаются. А чем, собственно говоря, вызван страх взрослых перед этой детской пальбой? И можно ли считать взрослыми тех, кто не в состоянии отличить детские игры в вой­ну и фантазию от реальных действуй?

Да, дети играют в войну, но это гораздо безобиднее, чем участие взрослых в настоящей войне. Играющие в войну дети предстают перед нашим взором как зеркальное отображение взрослых. Делая то, чего мы так боимся, они заставляют нас тем самым вновь пережить 'наши собственные чувства ненависти и ярости, наши собственные разрушительные фантазии. В по­вседневных конфликтах в приступе сильной ярости с нашего языка легко слетают фразы: “Да чтоб здесь все взорвалось, жаль только бомбы нет!” Вот так наши ежедневные столкнове­ния пронизаны военными выражениями, даже и не воспринимае­мыми никем как нечто из ряда вон выходящее. Так говорят о “позиционной войне” в семье, о сходстве детской комнаты с “по­лем сражения”, так фразы в споре, если они удачны, сравнива­ются с “меткими выстрелами”. Все это, конечно, не имеет пря­мого отношения к настоящей войне и не так опасно, как настоя­щие бомбы, но такие изнуряющие и ранящие столкновения в семье и на производстве нередко представляют собой благо­датную почву для фантазий об оружии защиты, которое, в об­щем-то, нисколько не лучше настоящего оружия. И не слишком ли часто представляемые военные столкновения, воплощенные в фантазиях на тему войны у детей, обращаются в горькую реальность?

Никто сейчас при всем желании не сможет полностью защи­тить своих детей от травмирующих переживаний. Никто не мо­жет быть неизменно добрым по отношению к своим детям или окружающим людям. Слишком уж глубоко для этого каждый включен в те отношения, против которых он сам пытается за­щититься. На этот счет у взрослых очень быстро находятся оправдания перед детьми. Но не следует ли им учиться точно так же воспринимать оправдания детей, даже если они выраже­ны в более эмоциональной форме, чем отточенные рациональные объяснения взрослых? Игры ребенка и его фантазии на военные темы могут служить хорошим зеркалом картины его внутреннего мира, его актуальных переживаний. Если считать наиболее обоснованной концепцию безопасности, базирующуюся на необхо­димости вооружения из-за страха перед врагом, то кого и чего должны в таком случае бояться дети?

Вместо того, чтобы преподавать детям правильное отношение к теме войны или пытаться с помощью воспитания остановить их игры в войну, сначала следует признать существование повсе­дневных войн в собственной жизни, т. е. признать, что благодаря ограничениям, пренебрежительному отношению, обидам и уни­жениям и, конечно же, неподготовленным разлукам дети загоня­ются в тупиковые ситуации, на которые они вправе реагировать яростью. И потом только, если признаться в собственных прояв­лениях злости по отношению к детям, можно допустить и прояв­ления злости со стороны самих детей.

Своими фантазиями на военные темы и играми в войну дети показывают, насколько они вовлечены в состояние войны со взрослыми. Эта повседневная война связана и с попытками вос­питателей заодно с фантазиями о войне запретить детям еще что-то очень важное для них. Из собственного, жизненного опыта можно было бы сделать вывод, что запреты в воспитании очень редко помогают, а гораздо чаще приводят к чувствам вины и злости по отношению к воспитателям.

Таким образом, первый шаг в работе с фантазиями на воен­ные темы состоит не в увеличении по длительности или насы­щенности воспитательных воздействий и нравоучений, а в уме­нии воспринимать самого себя как врага с точки зрения ребенка. Это потребует от нас очень многого. Ибо, как правило, родите­лей, как и детей, всегда можно уличить в нехорошем поведении в совместном процессе воспитания. Родители крайне редко спо­собны понять тот факт, что собственный ребенок вполне спра­ведливо их ненавидит и имеет право фантазировать на темы их убийства. В конце концов, и у нас, взрослых, бывают скрытые фантазии, в которых нам иногда хочется “размазать по стенке” наших детей.

Но как же тогда говорить с детьми о настоящей войне? Луч­ше всего дети открыты для понимания, когда они сами задают нам вопросы. А самый неподходящий момент для такой воспи­тательной работы — когда они заняты своими фантазиями на военные темы.

Подобно тому, как обучение бегу происходит вместе с созре­ванием организма, определенные вопросы возникают у детей вместе с пробуждением определенного интереса. К этому мо­менту их детский опыт связан с темой войны гораздо теснее, чем этого можно ожидать. Сюда относится и опыт беззащитности и переживания ненависти и смерти, для которых оружие и воен­ные действия служат лишь внешним выражением. Надо открыто говорить с детьми об этом, чтобы предотвратить вынужденное сокрытие и накопление детьми этих вопросов. За формулировкой “Ты еще слишком мал для этого” часто скрывается фраза. “Я еще не могу объяснить тебе этого”. Разумеется, лучше ска­зать детям последнее, чем отсылать их, не ответив на их во­просы.

Существует много теорий о причинах возникновения войн. Но, проделав самостоятельно исторический анализ и подумав о политическом положении в будущем, можно и самому попы­таться ответить на вопрос: “До каких пор это будет продолжаться?” И именно так нужно говорить с людьми— разоружаясь самому, отбрасывая шелуху идеологии, догматических теорий и образов врага, которые всегда найдутся даже в своем соб­ственном лагере. Разоружиться — это значит, прежде всего, пре­доставить ребенку возможность вырасти-в-мире, стать-сильным-в-мире. Дети, которые смогут любить своих родителей, потому что чувствуют их защиту, и которые имеют право ненавидеть своих родителей, если чувствуют себя обиженными или оскорб­ленными ими, вырастут достаточно сильными, чтобы обеспечить безопасность тех, кто сейчас обеспечивает свою безопасность с помощью оружия.

В конце концов, остается вопрос: “Почему существует вой­на?” При ответе на него дети в отличие от взрослых еще не ин­тересуются прошлым. Дети спрашивают только о настоящем: “Для чего это существует? Что можно с этим делать?” Основой для ответа на эти вопросы может послужить следующий тезис: “Люди развязывают войны, чтобы не бояться друг друга так сильно”. Можно найти много примеров того, как люди начинают бояться друг друга, будь то сфера экономики, производства или международных отношений.

Лишь тот позволит забрать из своих рук оружие или даже сам бросит его, чей страх будет понят и принят, кому будет открыт путь к доверию, кто более не будет вынужден искать угрозу во врагах. И даже вооруженный ребенок способен понять, что он несет в себе такой же жест угрозы, как и его воображаемый враг. Это в одинаковой мере относится к отцам и матерям, мальчикам и девочкам.