Глупым родился, ничему не научился,

да и все-то уже позабыл

Страх, как говорится, носит сигнальный характер. И хотя обычно различают реальный страх, т. е. страх перед реальными опасностями, и невротический страх, т. е. страх перед воображае­мыми болями и обидами, в обоих случаях он заставляет челове­ка избегать или устранять то неприятное состояние, о котором этот страх предупреждает. Самыми неприятными являются чув­ства экзистенциальной угрозы, полной беспомощности и абсо­лютного бессилия. Тем самым мы снова отсылаем к первичным переживаниям этого рода, в которых формируются основные формы защитного страха, — к раннему детству. Здесь сильнее всего переживаются бессилие и беспомощность. Нет никаких ре­альных средств защиты от холода, голода или одиночества. Мы все знаем сигналы, предшествующие таким чувствам: первый предупредительный испуганный крик, яростный, отчаянный плач и наконец тишина, когда ребенок “смекнет”, что еда будет не раньше, чем через полчаса. Страх не насытиться, не получить желаемого в полной мере, хорошо знакомый даже нам — взрос­лым, — имеет и свою оборотную сторону — злость из-за того, что чего-то не хватило или что-то оказалось не вовремя.

Индивидуальный способ обхождения со страхом у каждого человека определяется тем, какие формы выражения или реак­ций разрешены в том или ином случае. Как правило, осуждает­ся и страх, и злость по отношению к учителю, а в наших соци­альных слоях это осуждение закреплено всей возможной вла­стью. Но из опыта социализации трущобных детей нам известна их безудержная злость в ситуациях, напоминающих пережива­ния покинутости в младенчестве. Алоис Лебер описывает ситуа­цию, когда студенты работали с детской группой, штатный воспитатель которой в это время отсутствовал. Дети стали без видимых причин внешне агрессивными и даже физически напа­дали на студентов. Перед этим дети построили хижину из стуль­ев и одеял, в которой они спокойно играли. Лебер пишет: “Вы­яснилось, что упомянутая вспышка агрессии была вызвана тем, что в комнате стали наводить порядок и детям пришлось разоб­рать свою хижину. Взрослые даже не заметили, что дети были вынуждены разрушить нечто чрезвычайно важное для них, что помогало им справиться с фрустрирующим и тяжелопереносимым переживанием отсутствия близкого человека. С разрушени­ем хижины они вновь оказались во власти своих чувств покину­тости, а, следовательно, и бессилия. Поэтому их обуяла неукро­тимая ярость, и они набросились на руководителей из мести, с намерением восстановить свое разрушенное убежище” (A. Leber. l 979, S .38).

Возможно, подобные формы проявления злости нам чужды. Наши агрессии более благовоспитанны, хотя и не менее дейст­венны. Вспомните, например, о каверзных обидах, которые вам могли причинять ваши коллеги. Алоис Лебер так пишет об обра­щении со страхом и злостью в буржуазной социализации: “Для травмированных “буржуазных” детей это значит, что они напа­дают на родителей и учителей особым неуязвимым способом, с помощью глупости или болезни. Для них отказ от учебы или бо­лезнь представляют собой замену открытого и требующего му­жества столкновения с родителями и учителями, а также заме­ну признания своих пережитых обид и реакций неукротимой ярости. Нельзя себе позволить, чтобы тобой пренебрегали, тебя изгоняли и наказывали как плохого и злого ребенка. Поэтому отказ от учебы часто оказывается бессознательной, выросшей из беспомощности ребенка попыткой выразить в завуалированном виде ярость и месть. При этом цель может и не быть достигнута, но ребенок своим поступком предотвращает ответное унижение или наказание со стороны взрослых” (A. Leber, 1976, S. 123).

Боязнь защищаться или отстаивать свои интересы возникает под влиянием допустимых норм проявления страхов. Все воспи­тание в детстве, включая даже наш взрослый опыт, сделало вас, сидящих в этом зале, худо ли бедно ли, такими, какие вы сейчас есть. О разнообразии последствий этого воспитания вы можете судить по множеству различных повседневных страхов. Но все-таки есть нечто такое, что более-менее связывает всех вас: общ­ность избранной вами профессии, с которой в ее основных чертах вы познакомились, будучи учениками. В этой связи Хорст Брюк цитирует высказывание одной учительницы, госпожи Ц.: “Что ни говори, а это странно. Не так ли?! Раньше мы придерживались подхода, что, безусловно, необходимо скрывать неуверен­ность перед учениками. Так? Но когда я сейчас вспоминаю своих школьных учителей и думаю о тех, которые имели наибольшие трудности с нами и были очень неуверенными, я понимаю, что это были, собственно говоря, те учителя, которых я боялась больше всего” (Н. Bruck, 1978, S. 165).