Детство воспитателя

Вероятно, в обычной педагогической практике редко можно встретить детей, которые вынуждены перерабатывать столь тя­желые травмы. Однако и “более легкие” травмы не избавляют педагога от необходимости разбираться, какие “асоциальные” формы поведения имеют свои скрытые корни в семейных отношениях, и решать, какие педагогические мероприятия имело бы смысл им противопоставить. Но может ли воспитатель произвольно “выбрать” такое мероприятие? Каждый ли воспитатель может прийти к некоторому универсальному способу восприятия определенной ситуации? Существует ли вообще педагогический профессионализм, не зависящий от индивидуального жизненного и педагогического опыта, т. е. от детства самого воспитателя?

Насколько мне известно, есть лишь несколько публикаций (см.: Н. Bruck, 1979) о значении детства воспитателя для его пе­дагогической деятельности, хотя Зигфрид Бернфельд обратил внимание на эту проблему еще в 1925 г. (S. Bernfeld, 1973). При­соединяясь к точке зрения о том, что опыт обучения со всеми жизненными переживаниями ребенка более или менее предопре­деляет содержание и формы мыслей и чувств взрослого челове­ка, а также исходя из того, что, по крайней мере, в открытую большинство взрослых рассматривают свое детство как пройден­ный этап, т. е. описывают взаимосвязи между своим детством и взрослой жизнью как малозначимые, можно обрисовать основ­ные трудности, осложняющие поиск убедительных доказательств существования “ребенка в педагогике”.

Я бы хотел попробовать показать взаимосвязь между педаго­гической ситуацией и возрождением детских фантазий и пережи­ваний на одном примере. Этот случай рассказала одна женщи­на-педагог, нуждавшаяся в консультации по поводу проблем с детьми и готовая сообщить при этом о своих собственных чувст­вах в психоаналитической супервизионной группе (С. Buttner, 1984b). Она описала следующую сцену, происшедшую в группе детей пятилетнего возраста.

Во время подготовки к чтению вслух рассказа дети рассаживаются на составленные в круг стулья. Одна из девочек, Даниэла, ложится в круг, распростерши, как младенец, руки и ноги. После первых попыток педагога не обращать внимания на Даниэлу -“младенца”, а затем с помощью всего диапазона педагогических трюков добиться, чтобы Даниэла села в круг вместе с остальными детьми, та начинает усиливать свое “младенческое” воздействие на воспитательницу. Она пихает ее ногами и громко кричит. В конце концов, Даниэла вырывается из круга и угрожает выпрыгнуть из окна, крича: “Я убью себя!” Воспитательница в полном отчаянии.

При реконструкции этой сцены на сеансе супервидения воспи­тательница вспомнила о своем типичном способе реагирования в детстве, когда она переживала болезненное чувство оставленной –без -внимания. Она со слезами рассказала, как, будучи ре­бенком, часто убегала из дома в надежде, что родители ее вер­нут. Ей удалось вспомнить и о своих суицидальных мыслях (“Тог­да они больше не смогут меня вернуть”), так как родители реа­гировали вопреки всем ее надеждам и ожиданиям. Очевидно, за­щита от наплыва этих болезненных воспоминаний во время той ситуации в круге “ослепила” ее и не позволила увидеть и понять реакции Даниэлы и затем поступить “правильным образом”.