§ 9. Стилистическое использование окрашенной лексики

Рассмотрим подробнее стилистическое использование оце­ночно и стилистически окрашенной лексики.

1. Основное и самое общее назначение окрашенной лексики - участие ее в создании той или иной тональности текста. В преде­лах книжных стилей окрашенная лексика, будучи в текстах на своем обычном месте, не обладает выразительностью, но, в сово­купности со средствами других языковых уровней, обусловлива­ет «книжность» изложения (ср. оформление документа, научной статьи и др.). Однако и в текстах этих стилей может потребовать­ся повышенная или сниженная окраска изложения. Обращение президента к нации потребует увеличения числа лексических средств с торжественной окраской; полемический научный док­лад допускает использование иронии, разговорных слов. Тексты СМИ разнообразны по тональности, соответственно авторы включают в них слова с различной окраской. Тексты церковно­религиозного стиля насыщены лексикой с повышенной окраской, преобладающая тональность этих произведений торжественная.

2. Стилистически окрашенная лексика, в которой могут соче­таться обе окраски, используется в художественной и публици­стической речи для имитации (стилизации) в произведении того или иного функционального стиля. Особыми приемами в романе или рассказе, очерке или фельетоне воспроизводятся общие чер­ты имитируемого стиля, чтобы представить читателю, например, научную статью, официальный документ, бытовой диалог или монолог. Обратим внимание на то, что речь идет не о цитировании: в тексте не приводится подлинный документ, а в подражание за­кономерностям стиля создается вымышленный.

Например, в романе В. Богомолова «В августе сорок четвер­того...» имитируются деловые документы:

«Записка по “ВЧ”

Срочно!

Егорову

Для непосредственного руководства розыскными мероприя­тиями органов НКГБ по делу “Неман” в Лиду специальным са­молетом в 10.30 вылетает первый заместитель Наркома госбезо­пасности с группой высшего оперативного состава. При отсут­ствии у местных органов потребного количества автомашин под Вашу личную ответственность предлагаю обеспечить всех при­бывших необходимым автотранспортом и немедленно устано­вить с ними тесный контакт для согласованности всех усилий по розыску.

Исполнение донесите.

Колыбанов».

Мы видим здесь названия должностей, документов, офици­альные наименования действий, обобщающие наименования класса предметов («автотранспорт»), т. е. терминологию офици­ально-делового стиля. Текст включает в себя констатирующую и побудительную части с соответствующим морфологическим и синтаксическим оформлением.

Роль такого документа в составе художественного текста да­леко не тождественна его роли в официально-деловой сфере об­щения. Если реальный деловой документ предписывает опреде­ленные действия адресату и предусматривает контроль за их ис­полнением, то документ в художественном тексте выполняет сюжетообразующую и характерологическую функции: он движет сюжет, вводит информацию о действиях героев, разнообразит способы подачи информации (представим вариант, когда та же самая информация о прибытии новых лиц на место действия из­ложена не в форме документа, а в авторском повествовании).

Имитируются научные документы. Вспомним чинное, научно выдержанное начало дневника доктора Борменталя в «Собачьем сердце» М. Булгакова. Вот отрывки:

«Показание к операции: постановка опыта Преображенского с комбинированной пересадкой гипофиза и яичек для выяснения вопроса о приживаемости гипофиза, а в дальнейшем и о его влиянии на омоложение организма у людей.<...> 25 декабря. Вновь ухудшение. Пульс еле прощупывается, похолодание ко­нечностей, зрачки не реагируют. Адреналин в сердце, камфара по Преображенскому, физиологический раствор в вену».

Это типичное построение научного текста констатирующего характера: истории болезни, записей хода эксперимента, описа­ний исходных данных. Много терминологических обозначений предметов и действий, характерное для этого стиля обилие абст­рактных существительных. И снова мы видим сюжетоведущую функцию документа - рассказ о событии ведет не автор, а герой, пишущий, как и полагается ассистенту, историю болезни Шари- ка-Шарикова. Разумеется, эти сведения могли бы быть поданы и в форме авторской речи (отмечаем это, чтобы еще раз под­черкнуть своеобразие функций документа в художественном тексте).

Большую роль играет в художественном и публицистическом тексте имитация разговорной речи. Здесь нужно обратить внима­ние на два момента. Во-первых, часто имитируется бытовая речь героя, как в приводимом ниже отрывке из рассказа К. М. Станю­ковича «Нянька»:

«- Вот хоть бы взять собаку... Лайку эту самую. Нешто она не понимает, как сегодня в обед Иван ёе кипятком ошпарил от сво­его озорства?.. Тоже нашел над кем куражиться! Над собакой, лодырь бесстыжий! - с сердцем говорил Федос. - Небось, теперь эта самая Лайка к кухне не подойдет... И подальше от кухни-то... Знает, как там ее встретят... К нам вот не боится!»

Конечно, немалая нагрузка в имитации разговорной речи ле­жит на синтаксисе. Имитируется ведь устная форма, поэтому в ней короткие, простые по структуре предложения, многоточиями переданы большие паузы, использованы присоединительные конструкции («Лайку эту самую», «И подальше от кухни-то»). Но и лексика отвечает задачам имитации: в тексте немало слов сни­женной стилистической окраски: куражиться, небось, нешто, бесстыжий.

Интересное переплетение черт двух стилей возникает, когда имитируется неофициальная речь героя-ученого, вообще специа­листа. Такой герой может говорить по вопросам своей профессии и не по служебным вопросам, но в характерологических целях автор насыщает его речь терминами и в том и в другом случае. Вот герои повести Н. Амосова «Мысли и сердце» разговаривают во время операции:

«Нужно усилить сердечные сокращения.

• Введите АТФ и ланакордал. Проверьте после этого все по­казатели».

Здесь использование терминов обусловлено задачей передать специфику ситуации, устный характер речи имитируется уже знакомыми нам синтаксическими средствами.

А теперь посмотрим, как строятся внутренние монологи вра­чей в повести Н. Амосова и в романе А. Крона «Бессонница». Ге­рой Амосова не может уснуть и передает свое состояние так:

«Спать, спать, спать... Лежу неподвижно. Торможение долж­но распространиться от двигательных центров на всю кору. Что- то не распространяется. Спать... спать... Нет, машина работает».

Герой А. Крона переживает встречу с соседом, с которым жи­вет в ссоре:

«Всякий шаг к примирению он воспринимает как слабость. Мы благополучно спускаемся [в лифте]. Из множества таких не поддающихся измерению микрораздражителей, бомбардирую­щих нашу нервную систему и наносящих микротравмы, рождает­ся утомление».

Согласимся, что только врачи могли так описать привычные житейские ситуации бессонницы или соседской неприязни. Такое использование терминов выполняет характерологическую функ­цию, поскольку изображает внутренний мир героев.

Во-вторых, имитация разговорной речи может присутствовать в авторском изложении для создания контактной формы общения с читателем. Автор строит изложение как непринужденную беседу с читателем. Вот отрывок из романа А. Рыбакова «Тяжелый песок»:

«Из трех братьев он единственный был похож на мать, такую субтильную немочку. Старшие братья были в дедушку Иванов­ского, здоровые, знаете ли, бугаи. Вот фотокарточка: эти двое, в белых шапочках и белых халатах, старшие, видите, мясники. Впрочем, знаменитые на всю Европу хирурги, дело свое знали и делать его умели. А вот карточка моего отца: голубоглазый блон­дин, изящный, нежный и застенчивый красавчик, мамин и папин любимчик».

Повествователь ведет свою речь так, как будто он находится с читателем за одним столом, рассматривает фотографии и рассуж­дает со своим собеседником о прошлом. Опять имитируется уст­ная форма, непринужденный диалог, вернее, монолог, обращен­ный к собеседнику-читателю. Отсюда те же синтаксические чер­ты: короткие предложения, присоединительные конструкции («Впрочем...»), прямые обращения к собеседнику («знаете», «ви­дите»). Используются указательные элементы, подчеркивающие ситуативность речи: «вот фотокарточка», «эти двое», «а вот кар­точка». И наряду с этим в имитации участвуют слова сниженной окраски: немочка, мясники, красавчик, любимчик.

Ярким примером использования имитации церковно­религиозного стиля является перевод романа Умберто Эко «Имя розы», в оригинале которого переплетаются языки итальянский и латинский (перевод Е. А. Костюкович). Например: «Благословен, о Господь, за миг сего невыразимого блаженства! - немо молился я и спрашивал у сердца: - Чего ты, глупое, страшилось?»

3. Вторая цель включения иностилевых элементов в художе­ственное или публицистическое произведение - это пародирова­ние стиля. При пародировании характерные черты стиля также воспроизводятся, но в утрированной форме и в контрасте с со­держанием и другими языковыми средствами. Целью пародиро­вания может быть как высмеивание недостатков самого стиля (например, сухости официально-делового, непонятности научно­го, вычурности газетного), так и высмеивание какого-то внеязы- кового явления, но с помощью пародирования одного из функ­циональных стилей. Например, в юмореске А. Галаевой пароди­руется анкета (повествуется о космических гостях Земли):

«Анкета (форма 0000941/16-34 бис)

1. Кто вы, что вы (агасфоцтек, инопланетянин, компьютер, робот, кибер, мираж, дракон, мутант, сатир, сатирик, фантом, ки­кимора, экстрасенс, химера, эманация информации)?

2. Фамилия, имя, отчество (изготовитель, серия, личная клич­ка или номер, исходные хромосомы, предварительное состояние вещества, краткая аннотация).

3. Из чего состоите (материя, антиматерия, вакуум, дух святой - ненужное зачеркнуть)?» (Лит. газ. 1988. 27 апр.)

Комический эффект возникает за счет необычного словесного наполнения привычной формы. Однотемные ряды официальной анкеты (образование: начальное, среднее, высшее) сменились ря­дами, в которых переплетаются несколько весьма далеких друг от друга тем (биология, издательское дело, техника, мифология, на­учная фантастика). Юмореска воспринимается как высмеивание половодья бумаг, встречающих нас на каждом шагу и застав­ляющих нас сообщать о себе самые разнообразные сведения по самым неожиданным поводам, вроде адреса места работы в на­правлении на лечебные процедуры.

4. Ярким примером создания комического эффекта является стилистический контраст - объединение в одном контексте слов с повышенной и сниженной окраской. Герой рассказа М. Зощенко «Аристократка» ведет такой диалог:

«... Я говорю хозяину:

• Сколько с нас за скушанные три пирожные?

А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.

• С вас, - говорит, - за скушанные четыре штуки столько-то.

• Как, - говорю, - за четыре? Когда четвертое в блюде нахо­дится.

• Нету, - отвечает, - хотя оно и в блюде находится, но надкус на нем сделан и пальцем помято.

• Как, - говорю, - надкус, помилуйте. Это ваши смешные фантазии.

А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты. Одни говорят: над­кус сделан, другие - нету».

В этом диалоге забавно сочетаются книжное индифферентно и сниженные элементы, например просторечное рожа «лицо». Комизм усиливается тем, что не только стилистическая окраска наречия индифферентно, но и его значение «равнодушно, с без­различием» противоречит контексту. Совершенно очевидно, что наш рассказчик смысла слова не понимает и пользуется им лишь из любви к красивому, аристократическому (вспомним заголо­вок). Таким образом, стилистический контраст выступает здесь как характерологическое средство.

Герой романа Виктора Пелевина «Generation “П”» сочиняет такой слоган для рекламы храма Христа Спасителя: «Христос Спаситель. Солидный господь для солидных господ». Столкно­вение двух тем - высокой и «низкой» - создает стилистический контраст. Текст же характеризует не только героя, но и, пожалуй, всю нашу жизнь, где все на продажу и даже как будто Спаситель приватизируется.

5. На основе стилистических и оценочных коннотаций могут возникать различные образные употребления, в результате кото­рых окрашенное слово начинает выполнять функции ключевого слова текста или его фрагмента, получает прямую связь с главной мыслью, идеей произведения.

Так, рассказ В. Шукшина называется «Срезал», а не «Обор­вал», «Смутил» или «Поставил в тупик». Разумеется, первое на­звание удачнее двух последних, поскольку точно называет рече­вое действие героя (смутить или поставить в тупик можно по­ступком, жестом, а не только словом). Но вот от синонимичного оборвать глагол срезать отличается именно сниженной окраской и оценочной семой в понятийном содержании: срезать «резко и грубо оборвать чью-нибудь речь замечанием, репликой (разг.)» (ТСУ). Вместе с тем значение глагола, вынесенного в заголовок рассказа, не сводится к словарному толкованию, а оценочное со­держание его обогащается: слово это воспринимается нами как обозначение бессмысленного, мелочного и подленького издева­тельства над человеком, которое превратилось в некий ритуал. Это новое значение подчеркнуто в тексте авторской разрядкой:

«И как-то так повелось, что когда знатные приезжали в де­ревню на побывку, когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ - слушали какие-нибудь дивные истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался, - тогда-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя. Многие этим были недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб Капустин срежет знатного. Даже не то, что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом уж - вместе - к гостю. Прямо как на спектакль ходили».

Вот этот спектакль и называется «срезал». Мы видим, что ок­рашенное слово называет центральное действие, оно стало клю­чевым и в значительной степени преобразовало свое значение.

Очень часто наблюдается образное употребление терминов. В стихотворении В. Брюсова «Мир электрона» термин, вынесенный в заглавие, претерпевает полную смену значения. Вот только две строфы:

Быть может, эти электроны - Миры, где пять материков,

Искусства, знанья, войны, троны И память сорока веков!

Их меры малы, но все та же Их бесконечность, как и здесь;

Там скорбь и страсть, как здесь, и даже Там та же мировая спесь.

Для лирического героя электрон - не элементарная частица, а «Вселенная, где сто планет». Стихотворение передает мысль о бесконечности и в то же время единстве мира.

Термин может символизироваться, становиться знаком слож­ного и значительного явления. В рассказе М. Лоскутова «Пси­хрометр Асмана» повествуется о научной экспедиции, в которой возникает конфликт между шофером и ученым. Шофер заботится о машине, которую, как ему кажется, ученые готовы сокрушить своими многочисленными приборами, а ученые грузят и грузят эти приборы, без которых какая же экспедиция. Психрометр Ас­мана, прибор для измерения влажности воздуха, весящий всего полкилограмма, становится тем не менее этаким яблоком раздора и вызывает взрыв шоферского возмущения («Я же говорю: они нас специально хотят угробить психрометрами Асмана! - гово­рил водитель»). Но самоотверженная работа ученого переламы­вает эту неприязнь, один мастер начинает уважать другого мас­тера. И показан этот перелом с помощью знакомой детали:

«Так у нас появилось на машине дитя. Это психрометр Асма­на. Мы пеленаем его в ватник, и держим на руках, и кладем на лучшее место - в бензиновой бочке. ...Ибрагим рассказывает подъезжающим сзади водителям, делая страшные глаза:

• Давай, давай мимо! У нас научно-техническая машина. Вы думаете, мы можем идти так просто, как все? Нет! Там у нас то­варищ Асман едет, ай человек! Что ж, такое у нас дело - научная работа... - вздыхает Ибрагим».

Термин психрометр Асмана, в научном тексте неоценочный, здесь приобретает оценочную коннотацию, меняющуюся на про­тяжении повествования. С позиции героя (шофера), вначале это нечто ненужное, тяжелое, раздражающее, потом - нечто хрупкое, ценное, важное для науки. Термин используется в олицетворе­нии, а в заключительных словах шофера персонифицируется. В целом же, повторяем, термин использован как символ - знак сложных отношений людей в конфликте нового и старого.

6. С оценочными словами часто связана ирония. Оценочное слово в ироническом употреблении меняет оценку на противопо­ложную, а именно: слова с положительной оценочностью мы ис­пользуем по отношению к отрицательному явлению. Н. Г. Чер­нышевский в статье «Русский человек на rendez-vous» пишет о героях русской литературы:

«Повсюду, каков бы ни был характер поэта, каковы бы ни были его личные понятия о поступках своего героя, герой дейст­вует одинаково со всеми другими порядочными людьми, подобно ему выведенными у других поэтов: пока о деле нет речи, а надоб­но только занять праздное время, наполнить праздную голову или праздное сердце разговорами и мечтами, герой очень боек; подходит дело к тому, чтобы прямо и точно выразить свои чувст­ва и желания - большая часть героев начинает уже колебаться и чувствовать неповоротливость в языке. Немногие, самые храб­рейшие, кое-как успевают еще собрать все свои силы и косно­язычно выразить что-то, дающее смутное понятие об их мыслях; но вздумай кто-нибудь схватиться за их желания, сказать: “Вы хотите того-то и того-то: мы очень рады; начинайте же действо­вать, а мы вас поддержим”, - при такой реплике одна половина храбрейших героев падает в обморок, другие начинают очень грубо упрекать вас за то, что вы поставили их в неловкое поло­жение...»

Определения «храбрейшие, порядочные герои» употреблены иронически, ибо всей статьей Чернышевский показывает, что ге­рои русских повестей в решительные минуты жизни ведут себя отнюдь не порядочно и храбрости особой за ними не замечается. Перед приведенным фрагментом автор даже прямо именует их трусами («Дело кончается тем, что оскорбленная девушка отво­рачивается от него, едва ли не стыдясь своей любви к трусу» - это о тургеневском Рудине).

Стиль многих современных СМИ характеризуется склонно­стью к стёбу - тотальной иронии, тотальному осмеянию. На од­ном из екатеринбургских телеканалов о смерти иностранного ту­риста рассказывалось так: «Этот любовный вояж интуриста за­кончился смертью новозеландского жениха... Гость, визит кото­рого должен был завершиться 14 января, спешил, поэтому он за несколько дней успел нанести визит всем трем дамам, соиска­тельницам его сердца. После чего у него неожиданно подскочила температура, вероятно, господин интурист подумал, что это от сердечных треволнений. Оно не удивительно: в сорок с гаком лет искать себе невесту, да еще на чужбине, - немалое испытание для сердца» (2004).

7. Слова с резко отрицательной оценочностью могут быть употреблены по отношению к положительному явлению. При особой интонации они в таком случае выражают восхищение, ласку и другие положительные эмоции, хотя и в грубоватой фор­ме. У М. Булгакова в «Собачьем сердце» Филипп Филиппович так обращается к Шарику:

«- P-раздаются серенады, раздается стук мечей! Ты зачем, бродяга, доктора укусил? А? Зачем стекло разбил? А?... Зина! Я купил этому прохвосту краковской колбасы на один рубль со­рок копеек. Потрудитесь накормить его, когда его перестанет тошнить».

Бранные слова использованы здесь явно не в полную меру их отрицательной оценочности. Профессор не бранится, а укоряет своего нового жильца, укоры его добродушно-грубоватые.

Такое употребление иногда может стать основой для выраже­ния авторской оценки описанного, как это происходит в уже ци­тированном рассказе В. Шукшина «Срезал»:

«...Мужики изумленно качали головами.

• Дошлый, собака. Причесал бедного Константина Иваныча... А? Как миленького причесал! А эта-то, Валя-то, даже рта не от­крыла.

• А что тут скажешь? Тут ничего не скажешь. Он, Костя-то, хотел, конечно, сказать... А тот ему на одно слово - пять.

• Чего тут... Дошлый, собака!

В голосе мужиков слышалась даже как бы жалость к кандида­там, сочувствие. Глеб же Капустин по-прежнему неизменно удивлял. Изумлял. Восхищал даже. Хоть любви, положим, тут не было. Нет, любви не было. Глеб жесток, а жестокость никто, ни­когда, нигде не любил еще».

Комментарий писателя хорошо показывает, что бранное со­бака использовано для выражения восхищения. Вместе с тем пи­сатель вскрывает сложный характер этого чувства, некую его противоестественность, ощущение чего-то садистского в увиден­ном спектакле. Поэтому читатель может ощутить и исходное бранное значение оценочного слова.

8. Отдельно рассмотрим вопрос об организации оценочной стороны газетного текста. Для примера возьмем отрывок из очер­ка А. Аграновского «Пустырь»:

«Природа не терпит пустоты. Пустыри зарастают. Преимуще­ственно сорняками. Я хочу сказать, что всякое отсутствие ин­формации восполняется слухами. Слухов, полезных нам, не бы­вает. Слухи бывают только вредными. Таким образом, нужна гласность, только и всего. Нужна обыкновенная информация о жизни. Она должна быть всеобъемлющей, потому что глупо та­ить от людей то, чего скрыть все равно невозможно. Она должна быть своевременной, потому что грош цена информации, если она ковыляет позади событий, если обнародована, когда уж, как говорится, подопрет. И последнее скромное пожелание: со­общаемые сведения обязаны быть стопроцентно, скрупулезно правдивы.

Конец месяца, мастер просит рабочих задержаться: “План за­валиваем, надо, братцы, поднажать!” Едоковы - люди дисципли­нированные, они остаются, “нажимают”, а после, придя домой, включают радио (другой канал информации) и слышат зычный голос начальника цеха: “Встав на трудовую вахту, славный кол­лектив воробьевцев досрочно выполнил месячный план...” Пожа­луй, после этого они и выверенным цифрам поверят не враз. ...Гласность - оружие обоюдоострое. Убивая слухи, она вместе с тем делает злоупотребления невозможными. Вы понимаете, ко­нечно, что разговор у нас давно уже не только и не просто о на­лаживании информации. Речь идет о развитии демократизма, об истинном уважении к людям, о необходимости знать их запросы, прислушиваться к ним, учитывать их».

Базой оценки в публицистическом тексте являются слова, обозначающие идеологически оцениваемые понятия, т. е. кон­цептуальная лексика. К ней относятся здесь слова гласность, де­мократизм, отсутствие информации, названное в тексте еще и безгласием. В связи с направленностью публицистического тек­ста на убеждение адресата в истинности авторских суждений, невозможно бывает обойтись только этими, как правило неэкс­прессивными и немногочисленными, единицами.

Второй пласт оценочных элементов в публицистическом тек­сте - это оценочные слова, обладающие оценочной коннотацией или оценочной семой в понятийном содержании (что, как уже говорилось, нередко совмещается в одной единице). Поскольку в тексте очерка создан оценочный контраст, слова указанной груп­пы также разделяются в зависимости от знака оценки: отсутствие информации, безгласие порождает слухи, вредные слухи, зло­употребления; гласность связана с правдивой информацией, с уважением к людям.

Третий пласт оценки - образные оценочные средства: безгла­сие - это пустырь, заросший сорняками, информация при без- гласии ковыляет позади событий, гласность - обоюдоострое оружие, убивающее слухи и злоупотребления. Как видим, в тексте несколько развернутых метафор.

Все эти средства в совокупности и позволяют публицистиче­скому тексту донести до читателя социальную оценку анализи­руемого журналистом факта. Еще раз укажем на долговечность хороших журналистских текстов: давно ушло в прошлое досроч­ное выполнение плана, но ведь «успешно идущие» администра­тивные и прочие реформы остались.

Винокур Т. Г. Закономерности стилистического использования языковых единиц. М., 1980.

Петрищева Е. Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. М., 1984.