Ненапечатанный роман и его реальные источники

Роман «Дубровский» был написан Пушкиным поразитель­но быстро. 21 октября 1832 г. начата первая глава. Главы рождаются одна за другой. Энергия письма напоминает ритм «болдинской осени», хотя роман пишется в Петербурге. В этой стремительности, даже в том, что роман нетерпеливо пишет­ся карандашом, — след увлечения Пушкина своим замыс­лом, который в ходе работы меняется, становится все более широким и значительным. После небольшого перерыва рабо­та над романом возобновляется, и 6 февраля 1833 г. Пушкин заканчивает 19-ю главу. Рукопись носит следы тщательной правки. Но в печать Пушкин роман не отдает. Он остался в бумагах поэта и только в 1842 г. увидел свет. Издатели дали роману название «Дубровский».

Жесткая цензура николаевского царствования не помешала Пушкину попытаться напечатать «Медного всадника», выпус­тить в свет «Историю Пугачева», «Капитанскую дочку». Однако «Дубровского» Пушкин и не пробует печатать¹. Несмотря на раз­решение цензуры, появление «Дубровского» уже после смерти писателя было воспринято реакционной критикой как «восхва­ление преступлений». Может быть, возможность такого отклика на роман останавливала Пушкина? Но вряд ли можно объяснить решение Пушкина не печатать «Дубровского» лишь такого рода опасениями. По общему мнению, «Дубровский» — незавершенное произведение. Судя по одному из дошедших до нас черновых пла­нов, роман должен был иметь третий том, содержание которого пред­ставлялось Пушкину таким:

Жизнь Марьи Кириловны.

Смерть князя Верейского.

Вдова.

Англичанин.

Свидание.

Игроки.

Полицмейстер.

Развязка.

Незавершенность романа, однако, весьма условна. «Дубров­ский» в том виде, в каком он существует, представляет собою художественное целое. Финалы многих пушкинских произве­дений в силу своей нетрадиционности создают впечатление незаконченности действия («Евгений Онегин», «Борис Году­нов», «Пир во время чумы», не говоря уже о неясности исхо­да в романтических поэмах «Кавказский пленник», «Бахчи­сарайский фонтан»). Пушкин в широких полотнах не любил ставить последней точки. В представлении поэта жизнь неис­черпаема и завершенность сюжетной схемы казалась Пушки­ну, как впоследствии Чехову, искусственной². Но даже если согласиться с мнением о незавершенности романа, возникает неизбежный вопрос: что помешало Пушкину опубликовать «Дубровского»?

Первые критические отзывы о «Дубровском» намечают еще один мотив, который мог заставить Пушкина отказаться от печатания романа. Критик «Санкт-Петербургских ведомостей» сразу после выхода романа в свет, в 1841 г., писал: «Молодой Дубровский кажется нам лицом не русской природы. Это ка­кая-то смесь Фрадиаволо и Карла Моора — русский офицер, который из мщения и ненависти делается атаманом разбой­ников, потом под личиною гувернера-француза скрывается в доме Троекурова, смертельного врага своего; ловкий и хит­рый удалец, который, будучи преследуем полициею, в этом самом доме, без важной побудительной причины, грабит но­чью одного гостя и открывает ему свое имя... — все это не весьма естественно, в радклифовском, а не в пушкинском духе. Впрочем, при прелести рассказа не весьма правдоподобное содержание этой повести занимательно в высшей степени»¹. Критик отбрасывает психологические и социальные мотиви­ровки поступков героя и таким образом превращает «Дубров­ского» в пародийную копию разбойничьих и авантюрных ро­манов, столь популярных в начале прошлого века. Это давало повод, хотя и с оговорками, сделать заключение о художе­ственном несовершенстве романа, которым и объясняли не­желание Пушкина печатать «Дубровского». Вероятно, такая позиция была и политически в то время весьма удобна. Объя­вить бунтующего героя порождением не русской действитель­ности, а плодом западных влияний значило освободить роман от острого социального содержания.

Однако пушкинский герой не был плодом литературных фантазий.

«Роман "Дубровский", — писал первый биограф Пушкина П. И. Бартенев, — внушен был Нащокиным. Он рассказывал Пуш­кину про одного белорусского небогатого дворянина, по фамилии Островский (как и назывался сперва роман), который имел про­цесс с соседом за землю, был вытеснен из именья и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить, сначала подьячих, потом и дру­гих. Нащокин видел этого Островского в остроге»².

В советском литературоведении выяснена широкая реальная основа «Дубровского»¹. Пушкину было известно судебное дело нижегородского помещика Дубровского, у которого в 1802 г. незаконно было отнято имение его родственника. Уездный суд утвердил это решение, оставив поместье за женой губернско­го прокурора. Дубровский, однако, послал своих крестьян в отнятое имение, чтобы они привезли оттуда лес. Своих пре­следователей, сержанта и солдат, крестьяне готовы убить «по приказу» барина.

Этот сюжет был характерен для русской действительности 30-х годов. Его типичность проступает в определенном сход­стве фабулы «Дубровского» и романа Лермонтова «Вадим». По мнению И. Л. Андроникова, это сходство объясняется тем, что Пушкин и Лермонтов исходили из общего источника — дела Крюкова и Муратова².

При всем многообразии прототипов Дубровского исследова­тели склоняются к тому, что основными впечатлениями, по­ложенными в основу романа, оказались болдинские.

Перед началом работы над романом Пушкин снова побы­вал в Болдине, где недовольные крестьяне требовали смеще­ния управляющего. П. А. Вяземский писал жене: «Может быть, едет и Пушкин через Москву в Нижегородскую дерев­ню унимать своих лафайетов и шатобрианов»³. В романе со­хранились и гнев нижегородских крестьян, и многие реаль­ные названия, связанные с этими местами. Действительно Кистеневка — соседнее с Болдином сельцо, находившееся в 135 верстах от Волги и полученное поэтом от отца в 1830 го­ду. А в Нижегородском уезде жил помещик Иван Федорович Троекуров, владевший огромными вотчинами. Но не следует преувеличивать воздействия на Пушкина местного материа­ла, который входил в состав романа преображенным мыслью писателя, сопряженным со множеством других «иногородних» фактов.

Местом действия «Дубровского» Пушкин сделал Поволжье — колыбель многих крестьянских восстаний на Руси. Однако впечатления жизни псковского края также не обойдены в «Дуб­ровском». Крепостной быт Покровского во многом напомина­ет нравы, царившие в Петровском, имении двоюродного деда Пушкина, генерал-майора Петра Абрамовича Ганнибала. Гру­бость, необузданность темперамента, властность и «чадолю­бие» при этом — все эти черты в их странном сочетании ока­зались в образе К. П. Троекурова. Даже пейзажи романа не­сут в себе следы Михайловских впечатлений Пушкина¹. Регу­лярный парк Покровского похож на расчерченный липовыми аллеями Петровский парк. Даже дорога от Покровского до Кистеневки оказывается подобием пути от Петровского в Михайл овское: «Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между домами... Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел бере­зовую рощу и влево на открытом месте серенький домик с красною кровлею; сердце в нем забилось: перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца».

Эти и другие детали (письмо Егоровны очень похоже на письмо няни Пушкина — Арины Родионовны) давали повод говорить об «интимной близости образа Дубровского к Пуш­кину» (Н. О. Лернер, И. Н. Кубиков). Видя смысл романа в сопоставлении судеб и положения новой знати и обедневшей аристократии, «Дубровского» называли своеобразной «автор­ской исповедью» Пушкина². Широта реальной основы рома­на, личностная окраска многих его мотивов и ситуаций отво­дят упрек в чисто литературном «происхождении» романа. Таким образом, ни опасение цензуры, ни подчиненность про­изведения литературной традиции не могут быть серьезными объяснениями того, что Пушкин не напечатал роман.