Глава XXXIX

Утром мы сходили в город и купили проволочную крысоловку, принесли ее

домой, откупорили самую большую крысиную нору, и через какой-нибудь час у

нас набралось штук пятнадцать крыс, да еще каких - самых здоровенных! Мы

взяли и поставили крысоловку в надежное место, под кровать к тете Салли.

Но покамест мы ходили за пауками маленький Томас Франклин Бенджамен

Джефферсон Александер Фелпс нашел ее там и открыл дверцу - посмотреть,

вылезут ли крысы; и они, конечно, вылезли; а тут вошла тетя Салли, и когда

мы вернулись, она стояла на кровати и визжала во весь голос, а крысы

старались, как могли, чтобы ей не было скучно. Она схватила ореховый прут

и отстегала нас обоих так, что пыль летела, а потом мы часа два ловили еще

пятнадцать штук, - провалиться бы этому мальчишке, везде лезет! - да и

крысы-то попались так себе, неважные, потому что самые что ни на есть

отборные были в первом улове. Я отродясь не видел таких здоровенных крыс,

какие нам попались в первый раз.

Мы наловили самых отборных пауков, лягушек, жуков, гусениц и прочей

живности; хотели было захватить с собой осиное гнездо, а потом раздумали:

осы были в гнезде. Мы не сразу бросили это дело, а сидели, дожидались,

сколько могли вытерпеть: думали, может, мы их выживем, а вышло так, что

они нас выжили. Мы раздобыли нашатыря, натерли им укусы, и почти что все

прошло, только садиться мы все-таки не могли. Потом мы пошли за змеями и

наловили десятка два ужей и медяниц, посадили их в мешок и положили в

нашей комнате, а к тому времени пора было ужинать; да мы и поработали в

тот день как следует, на совесть, а уж проголодались - и не говорите! А

когда мы вернулись, ни одной змеи в мешке не было: мы его, должно быть,

плохо завязали, и они ухитрились как-то вылезти и все уползли. Только это

было не важно, потому что все они остались тут, в комнатах, - и мы так и

думали, что опять их переловим. Но еще долго после этого змей в доме было

сколько угодно! То и дело они валились с потолка или еще откуда-нибудь и

обыкновенно норовили попасть к тебе в тарелку или за шиворот, и всегда не

вовремя. Они были такие красивые, полосатые и ничего плохого не делали, но

тетя Салли в этом не разбиралась: она терпеть не могла змей какой бы ни

было породы и совсем не могла к ним привыкнуть, сколько мы ее ни приучали.

Каждый раз, как змея на нее сваливалась, тетя Салли бросала работу, чем бы

ни была занята, и убегала вон из комнаты. Я такой женщины еще не видывал.

А вопила она так, что в Иерихоне слышно было. Никак нельзя было ее

заставить дотронуться до змеи даже щипцами. А если она находила змею у

себя в постели, то выскакивала оттуда и поднимала такой крик, будто в доме

пожар. Она так растревожила старика, что он сказал, лучше бы господь бог

совсем никаких змей не создавал. Ни одной змеи уже не оставалось в доме, и

после того прошла целая неделя, а тетя Салли все никак не могла

успокоиться. Какое там! Сидит, бывало, задумавшись о чем-нибудь, и только

дотронешься перышком ей до шеи, она так и вскочит. Глядеть смешно! Том

сказал, что все женщины такие. Он сказал, что так уж они устроены, а

почему - кто их знает.

Нас стегали прутом каждый раз, как тете Салли попадалась на глаза

какая-нибудь из наших змей, и она грозилась, что еще и не так нас

отстегает, если мы опять напустим змей полон дом. Я на нее не обижался,

потому что стегала она не больно; обидно только было возиться - опять их

ловить. Но мы всетаки наловили и змей, и всякой прочей живности, - и то-то

веселье начиналось у Джима в хибарке, когда он, бывало, заиграет, а они

все так и полезут к нему! Джим не любил пауков, и пауки тоже его

недолюбливали, так что ему приходилось от них солоно. И он говорил, что

ему даже спать негде из-за всех этих крыс и змей, да еще и жернов тут же в

кровати; а если бы даже и было место, все равно не уснешь - такое тут

творится; и все время так, потому что все эти твари спят по очереди: когда

змеи спят, тогда крысы на палубе; а крысы уснут, так змеи на вахте; и

вечно они у него под боком, мешают лечь как следует, а другие скачут по

нему, как в цирке; а если он встанет поискать себе другого места, так

пауки за него принимаются. Он сказал, что если когда-нибудь выйдет на

свободу, так ни за что больше не сядет в тюрьму, даже за большое жалованье.

Так вот, недели через три все у нас отлично наладилось и шло как по маслу.

Рубашку мы давно ему доставили, тоже в пироге; и каждый раз, как Джима

кусала крыса, он вставал и писал строчку-другую в дневнике, пока чернила

еще свежие; перья тоже были готовы, надписи и все прочее было высечено на

жернове; ножку кровати мы распилили надвое, а опилки съели, и от этого

животы у нас разболелись до невозможности. Так и думали, что помрем,

однако не померли. Ничего хуже этих опилок я еще не пробовал, и Том то же

говорит. Я уже сказал, что вся работа у нас была в конце концов сделана,

но только мы совсем замучились, особенно Джим. Дядя Сайлас писал раза два

на плантацию под Новый Орлеан, чтобы они приехали и забрали своего беглого

негра, но ответа не получил, потому что такой плантации вовсе не было;

тогда он решил дать объявление про Джима в газетах, в Новом Орлеане и в

Сент-Луисе; а когда он помянул про Сент-Луис, у меня даже мурашки забегали

по спине: вижу - время терять нечего. Том сказал, что теперь пора писать

анонимные письма.

- А это что такое? - спрашиваю.

- Это предостережение людям, если им что-нибудь грозит. Иногда делают так,

иногда по-другому. В общем, всегда кто-нибудь следит за преступником и

дает знать коменданту крепости. Когда Людовик Шестнадцатый собирался дать

тягу из Тюильри, одна служанка его выследила. Очень хороший способ, ну и

анонимные письма тоже ничего. Мы будем действовать и так и этак. А то еще

бывает - мать узника меняется с ним одеждой: она остается, а он бежит в ее

платье. И так тоже можно.

- Послушай-ка, Том, зачем это нам предупреждать их? Пускай сами

догадываются, это уж их дело.

- Да, я знаю, только надеяться на них нельзя. С самого начала так пошло -

все нам самим приходилось делать. Они такие доверчивые и недогадливые,

ровно ничего не замечают. Если мы их не предупредим, нам никто и мешать не

станет, и после всех наших трудов и хлопот этот побег пройдет без сучка,

без задоринки, и ничего у нас не получится, ничего не будет интересного.

- Вот это мне как раз подошло бы, Том, это мне нравится.

- Да ну тебя! - говорит, а сам надулся.

Тогда я сказал:

- Ну ладно, я жаловаться не собираюсь. Что тебе подходит, то и мне

подойдет. А как же нам быть со служанкой?

- Ты и будешь служанка. Прокрадешься среди ночи и стянешь платье у этой

мулатки.

- Что ты. Том! Да ведь утром переполох поднимется, у нее, наверно, только

одно это платье и есть.

- Я знаю; но тебе оно всего на четверть часа и понадобится, чтобы отнести

анонимное письмо и подсунуть его под дверь.

- Ну ладно, я отнесу; только не все ли равно - я бы и в своей одежде отнес.

- Да ведь ты тогда не будешь похож на служанку, верно?

- Ну и не буду, да ведь никто меня все равно не увидит.

- Это к делу не относится. Нам надо только выполнить свой долг, а увидит

кто или не увидит, об этом беспокоиться нечего. Что у тебя, совсем никаких

принципов нет?

- Ну ладно, я ничего не говорю: пускай я буду служанка. А кто у нас

Джимова мать?

- Я буду его мать. Стащу платье у тети Салли.

- Ну что ж, только тебе придется остаться в сарайчике, когда мы с Джимом

убежим.

- Еще чего! Я набью платье Джима соломой и уложу на кровати, будто бы это

его переодетая мать; а Джим наденет платье с меня, и мы все вместе

"проследуем в изгнание". Когда бежит какой-нибудь узник из благородных, то

говорится, что он "проследовал в изгнание". Всегда так говорится, когда,

например, король убежит. И королевский сын то же самое, - все равно

законный сын или противозаконный, это значения не имеет.

Том написал анонимное письмо, а я в ту же ночь стянул у мулатки платье,

переоделся в него и подсунул письмо под парадную дверь; все сделал, как

Том велел. Письмо было такое:

"Берегитесь. Вам грозит беда. Будьте настороже.

Неизвестный друг"

На следующую ночь мы налепили на парадную дверь картинку, которую Том

нарисовал кровью: череп и две скрещенные кости; а на другую ночь еще одну

- с гробом - на кухонную дверь. Я еще не видывал, чтобы люди так пугались.

Все ваши до того перепугались, будто их на каждом шагу и за дверями и под

кроватями стерегли привидения и носились в воздухе. Если кто-нибудь хлопал

дверью, тетя Салли вздрагивала и охала; если падала какая-нибудь вещь, она

тоже вздрагивала и охала; если, бывало, дотронешься до нее как-нибудь

незаметно, она тоже охает; куда бы она ни обертывалась лицом, ей все

казалось, что кто-нибудь стоит сзади, и она то и дело оглядывалась и

охала; и не успеет, бывало, повернуться на три четверти, как опять

оглядывается и охает; она боялась и в постель ложиться, и сидеть ей тоже

было страшно. Так что письмо подействовало как нельзя лучше, - это Том

сказал; он сказал, что лучше даже и быть не может. Из этого видно,

говорит, что мы поступали правильно.

А теперь, говорит, пора нанести главный удар! И на другое же утро, едва

начало светать, мы написали еще письмо, только не знали, как с ним быть,

потому что за ужином наши говорили, что поставят у обеих дверей по негру

на всю ночь. Том спустился по громоотводу на разведку; увидел, что негр на

черном ходу спит, засунул письмо ему за шиворот и вернулся. В письме

говорилось:

"Не выдавайте меня, я ваш друг. Целая шайка самых отчаянных злодеев с

индейской территории собирается нынче ночью украсть вашего беглого негра;

они вас пугают, чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я тоже из шайки,

только я уверовал в бога и хочу бросить разбой и стать честным человеком -

вот почему я вам выдаю их адский замысел. Они подкрадутся с севера, вдоль

забора, ровно в полночь; у них есть поддельный ключ от того сарая, где

сидит беглый негр. Если им будет грозить опасность, я должен протрубить в

рожок, но вместо этого я буду блеять овцой, когда они заберутся в сарай, а

трубить не стану. Пока они будут снимать с него цепи, вы подкрадитесь и

заприте их всех на замок, тогда вы их можете преспокойно убить. Делайте

так, как я вам говорю, и больше ничего, а не то они что-нибудь заподозрят

и поднимут целый тарарам. Никакой награды я не желаю, с меня довольно и

того, что я поступил по-честному.

Неизвестный друг"