Глава XIV

Проснувшись, мы пересмотрели все добро, награбленное шайкой на разбитом

пароходе; там оказались и сапоги, и одеяла, и платья, и всякие другие

вещи, а еще много книг, подзорная труба и три ящика сигар. Такими богачами

мы с Джимом еще никогда в жизни не были. Сигары оказались первый сорт. До

вечера мы валялись в лесу и разговаривали; я читал книжки; и вообще мы

недурно провели время. Я рассказал Джиму обо всем, что произошло на

пароходе и на пароме, и сообщил ему кстати, что это и называется

приключением; а он ответил, что не желает больше никаких приключений. Джим

рассказал, что в ту минуту, когда я залез в рубку, а он прокрался обратно

к плоту и увидел, что плота больше нет, он чуть не умер со страха: так и

решил, что ему теперь крышка, чем бы дело ни кончилось, потому что если

его не спасут, так он утонет; а если кто-нибудь его спасет, так отвезет

домой, чтобы получить за него награду, а там мисс Уотсон, наверно, продаст

его на Юг. Что ж, он был прав; он почти всегда бывал прав, голова у него

работала здорово, - для негра, конечно.

Я долго читал Джиму про королей, про герцогов и про графов, про то, как

пышно они одеваются, в какой живут роскоши и как называют друг друга "ваше

величество", "ваша светлость" и "ваша милость" вместо "мистера". Джим

только глаза таращил - так все это казалось ему любопытно.

- А я и на знал, что их так много. Я даже ни про кого из них и не слыхивал

никогда, кроме как про царя Соломона, да еще, пожалуй, видел королей в

карточной колоде, если только они идут в счет. А сколько король получает

жалованья?

- Сколько получает? - сказал я. - Да хоть тысячу долларов, если ему

вздумается. Сколько хочет, столько и получает, - все его.

- Вот это здорово! А что ему надо делать, Гек?

- Да ничего не надо! Тоже выдумал! Сидит себе на троне, вот и все.

- Нет, верно?

- Еще бы не верно! Просто сидит на троне; ну, может, если война, так

поедет на войну. А в остальное время ничего не делает - или охотится,

или... Ш-ш! Слышишь? Что это за шум?

Мы вскочили и побежали глядеть, но ничего особенного не было - это за

мысом стучало пароходное колесо, - и мы уселись на прежнее место.

- Да, - говорю я, - а в остальное время, если им скучно, они затевают

драку с парламентом; а если делают не по-ихнему, так король просто велит

рубить всем головы. А то больше прохлаждается в гареме.

- Где прохлаждается?

- В гареме.

- А что это такое - гарем?

- Это такое место, где король держит своих жен. Неужто ты не слыхал про

гарем? У Соломона он тоже был; а жен у него было чуть не миллион.

- Да, верно, я и позабыл. Гарем - это что-нибудь вроде пансиона, по-моему.

Ну, должно быть, и шум же у них в детской! Да еще, я думаю, эти самые жены

все время ругаются, а от этого шуму только больше. А еще говорят, что

Соломон был первый мудрец на свете! Я этому ни на грош не верю. И вот

почему. Да разве умный человек станет жить в таком кавардаке? Нет, не

станет. Умный человек возьмет и построит котельный завод, а захочется ему

тишины и покоя - он возьмет да и закроет его.

- А все-таки он был первый мудрец на свете; это я от самой вдовы слыхал.

- Мне все равно, что бы там вдова ни говорила. Но верю я, что он был

мудрец. Поступал он иной раз совсем глупо. Помнишь, как он велел разрубить

младенца пополам?

- Ну да, мне вдова про это рассказывала.

- Вот-вот! Глупей ничего не придумаешь! Ты только посмотри, что

получается: пускай этот пень будет одна женщина, а ты будешь другая

женщина, а я - Соломон, а вот этот доллар - младенец. Вы оба говорите, что

он ваш. Что же я делаю? Мне бы надо спросить у соседей, чей это доллар, и

отдать его настоящему хозяину в целости и сохранности, - умный человек так

и сделал бы. Так нет же: я беру доллар и разрубаю пополам; одну половину

отдаю тебе, а другую той женщине. Вот что твой Соломон хотел сделать с

ребенком! Я тебя спрашиваю: куда годится половинка доллара? Ведь на нее

ничего не купишь. А на что годится половина ребенка? Да я и за миллион

половинок ничего бы не дал.

- Ну, Джим, ты совсем не понял, в чем суть, ей-богу, не понял.

- Кто? Я? Да ну тебя! Что ты мне толкуешь про твою суть! Когда есть смысл,

так я его вижу, а в таком поступке никакого смысла нет. Спорили-то ведь не

из-за половинки, а из-за целого младенца; а если человек думает, что он

этот спор может уладить одной половинкой, так, значит, в нем ни капли

мозгу нет. Ты мне не рассказывай про твоего Соломона, Гек, я его и без

тебя знаю.

- Говорят тебе, ты не понял, в чем суть.

- А ну ее, твою суть! Что я знаю, то знаю. По-моему, настоящая суть вовсе

не в этом - дальше надо глядеть. Суть в том, какие у этого Соломона

привычки. Возьми, например, человека, у которого всего один ребенок или

два, - неужто такой человек станет детьми бросаться? Нет, не станет, он

себе этого не может позволить. Он знает, что детьми надо дорожить. А если

у него пять миллионов детей бегает по всему дому, тогда, конечно, дело

другое. Ему все равно, что младенца разрубить надвое, что котенка. Все

равно много останется. Одним ребенком больше, одним меньше - для Соломона

это все один черт.

Я еще не видывал таких негров. Если взбредет ему что-нибудь в голову, так

этого уж ничем оттуда не выбьешь. Ни от одного негра Соломону так не

доставалось. Тогда я перевел разговор на других королей, а Соломона

оставил в покое. Рассказал ему про Людовика XVI, которому в давние времена

отрубили голову во Франции, и про его маленького сына, так называемого

дофина, который должен был царствовать, а его взяли да и посадили в

тюрьму; говорят, он там и умер.

- Бедняга!

- А другие говорят - он убежал из тюрьмы и спасся. Будто бы уехал в

Америку.

- Вот это хорошо! Только ему тут не с кем дружить, королей у нас ведь нет.

Правда, Гек?

- Нет.

- Значит, и должности для него у нас нет. Что же он тут будет делать?

- А я почем знаю! Некоторые из них поступают в полицию, а другие учат

людей говорить по-французски.

- Что ты, Гек, да разве французы говорят не по-нашему?

- Да, Джим; ты бы ни слова не понял из того, что они говорят, ни единого

слова!

- Вот это да! Отчего же это так получается?

- Не знаю отчего, только это так. Я в книжке читал про ихнюю тарабарщину.

А вот если подойдет к тебе человек и спросит: "Парле ву франсе?" - ты что

подумаешь?

- Ничего не подумаю, возьму да и тресну его по башке, - то есть если это

не белый. Позволю я негру так меня ругать!

- Да что ты, это не ругань. Это просто значит: "Говорите ли вы

по-французски? "

- Так почему же он не спросит по-человечески?

- Он так и спрашивает. Только по-французски.

- Смеешься ты, что ли? Я и слушать тебя больше не хочу. Чушь какая-то!

- Слушай, Джим, а кошка умеет говорить по-нашему?

- Нет, не умеет.

- А корова?

- И корова не умеет.

- А кошка говорит по-коровьему или корова по-кошачьему?

- Нет, не говорят.

- Это уж само собой так полагается, что они говорят поразному, верно ведь?

- Конечно, верно.

- И, само собой, так полагается, чтобы кошка и корова говорили не

по-нашему?

- Ну еще бы, конечно.

- Так почему же и французу нельзя говорить по-другому, не так, как мы

говорим? Вот ты мне что скажи!

- А кошка разве человек?

- Нет, Джим.

- Так зачем же кошке говорить по-человечески? А корова разве человек? Или

она кошка?

- Конечно, ни то, ни другое.

- Так зачем же ей говорить по-человечески или по-кошачьи? А француз

человек или нет?

- Человек.

- Ну вот видишь! Так почему же, черт возьми, он не говорит по-человечески?

Вот ты что мне скажи!

Тут я понял, что нечего попусту толковать с негром - все равно его ничему

путному не выучишь. Взял да и плюнул.