Глава XXXVI

В ту ночь, как только все уснули, мы спустились во двор по громоотводу,

затворились в сарайчике, высыпали на пол кучу гнилушек и принялись за

работу. Мы расчистили себе место, футов в пять или шесть, вдоль нижнего

бревна. Том сказал, что это будет как раз за кроватью Джима, под нее мы и

подведем подкоп, а когда кончим работу, никто даже не узнает, что там есть

дыра, потому, что одеяло у Джима висит чуть не до самой земли, и только

если его приподнимешь и заглянешь под кровать, тогда будет видно. Мы

копали и копали ножами чуть не до полуночи, устали, как собаки, и руки

себе натерли до волдырей, а толку было мало. Наконец я говорю:

- Знаешь, Том Сойер, это не на тридцать семь лет работа, а, пожалуй, и на

все тридцать восемь.

Он ничего не ответил, только вздохнул, а после того скоро бросил копать.

Вижу, задумался и думал довольно долго; потом говорит:

- Не стоит и стараться, Гек; ничего не выйдет. Если бы мы были узники, ну

тогда еще так, потому что времени у них сколько угодно, торопиться некуда;

да и копать пришлось бы пять минут в день, пока сменяют часовых, так что

волдырей на руках не было бы; вот мы и копали бы себе год за годом, и все

было бы правильно - так, как полагается. А теперь нам дурака валять

некогда, надо поскорей, времени лишнего у нас нет. Если мы еще одну ночь

так прокопаем, придется на неделю бросать работу, пока волдыри не пройдут,

- раньше, пожалуй, мы и ножа в руки взять не сможем.

- Так что же нам делать, Том?

- Я тебе скажу что. Может, это и неправильно, и нехорошо, и против

нравственности, и нас за это осудят, если узнают, но только другого

способа все равно нет: будем копать мотыгами, а вообразим, будто это ножи.

- Вот это дело! - говорю. - Ну, Том Сойер, голова у тебя и раньше здорово

работала, а теперь еще лучше. Мотыги - это вещь, а что нехорошо и против

нравственности, так мне на это ровным счетом наплевать. Когда мне

вздумается украсть негра, или арбуз, или учебник из воскресной школы, я

разбираться не стану, как там по правилам полагается делать, лишь бы было

сделано. Что мне нужно - так это негр, или арбуз, или учебник; если

мотыгой ловчее, так я мотыгой и откопаю этого негра, или там арбуз, или

учебник; а твои авторитеты пускай думают, что хотят, я за них и дохлой

крысы не дам.

- Ну что ж, - говорит, - в таком деле можно и вообразить что-нибудь, и

мотыгу пустить в ход; а если бы не это, я и сам был бы против, не позволил

бы себе нарушать правила: что полагается, то полагается, а что нет

- то нет; и если кто знает, как надо, тому нельзя действовать без разбору,

как попало. Это тебе можно откапывать Джима мотыгой, просто так, ничего не

воображая, потому что ты ровно ничего не смыслишь; а мне нельзя, потому

что я знаю, как полагается. Дай сюда нож!

У него был ножик, но я все-таки подал ему свой. Он швырнул его на землю и

говорит:

- Дай сюда нож!

Я сначала не знал, что делать, потом сообразил. Порылся в куче старья,

разыскал кирку и подаю ему, а он схватил и давай копать и ни слова мне не

говорит.

Он и всегда был такой привередник. Все у него по правилам. Я взял тогда

лопату, и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так что только

комья летели. Копали мы, должно быть, полчаса - больше не могли, очень

устали, и то получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх, подошел

к окну и вижу: Том старается вовсю - хочет влезть по громоотводу, только

ничего у него не получается с волдырями на руках. В конце концов он сказал:

- Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как по-твоему, что мне делать?

Может, придумаешь что-нибудь?

- Да, - говорю, - только это, пожалуй, против правил. Ступай по лестнице,

а вообрази, будто это громоотвод.

Так он и сделал.

На другой день Том стащил в большом доме оловянную ложку и медный

подсвечник, чтобы наделать Джиму перьев, я еще шесть сальных свечей; а я

все слонялся вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и стащил

три жестяные тарелки. Том сказал, что этого мало, а я ответил, что все

равно никто этих тарелок не увидит, потому что, когда Джим выбросит их в

окно, они упадут в бурьян около собачьей конуры, мы их тогда подберем, - и

пускай он опять на них пишет. Том успокоился и сказал:

- Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.

- Протащим их в дыру, - говорю, - когда кончим копать.

Он только посмотрел на меня с презрением и выразился в таком роде, что

будто бы отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять стал

думать. И в конце концов сказал, что наметил два-три способа, только

останавливаться на каком-нибудь из них пока нет надобности. Сказал, что

сначала надо поговорить с Джимом.

В этот вечер мы спустились по громоотводу в начале одиннадцатого,

захватили с собой одну свечку, постояли под окошком у Джима и услышали,

что он храпит; тогда мы бросили свечку в окно, но он не проснулся. Мы

начали копать киркой и лопатой, и часа через два с половиной вся работа

была кончена. Мы влезли под кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили

ощупью, нашли свечку, зажгли ее и сначала постояли около Джима, поглядели,

какой он, - оказалось, что крепкий и здоровый с виду, - а потом стали

будить его потихоньку. Он так нам обрадовался, что чуть не заплакал,

называл нас "голубчиками" и всякими ласковыми именами, потом захотел,

чтобы мы сейчас же принесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь у него с ноги

и убежали бы вместе с ним, не теряя ни минуты. Но Том доказал ему, что это

будет не по правилам, сел к нему на кровать и рассказал, какие у нас планы

и как мы все это переменим в один миг, если поднимется тревога; и что

бояться ему нечего - мы его освободим обязательно.

Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мы еще долго с

ним сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том стал его про

все расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит чуть ли не

каждый день и молится вместе с ним, а тетя Салли забегает узнать, хорошо

ли ему тут и сыт ли он, - добрей и быть нельзя! - то сказал:

- Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что будем посылать с

ними.

Я ему говорю:

- Вот это ты напрасно, про такое идиотство я отроду не слыхал!

Но он даже не обратил внимания на мои слова, и продолжал рассказывать

дальше. Он и всегда был такой, если что задумает. Он сказал Джиму, что мы

доставим ему пирог с лестницей и другие крупные вещи через Ната - того

негра, который носит ему еду, а ему надо только глядеть в оба, ничему не

удивляться и только стараться, чтобы Нат не видел, как он их достанет. А

вещи помельче мы будем класть дяде в карманы, и Джиму надо только будет их

оттуда незаметно вытащить; будем также привязывать к тесемкам теткиного

фартука или класть ей в карман, когда подвернется случай. Сказал ему

также, какие это будут вещи и для чего они. А еще Том научил его, как

вести дневник на рубашке, и всему, чему следует. Все ему рассказал. Джим

никак не мог понять, зачем все это надо, но решил, что нам лучше знать,

раз мы белые; в общем, он остался доволен и сказал, что так все и сделает,

как Том велел.

У Джима было много табаку и трубок из маисовых початков, так что мы очень

неплохо провели время; потом вылезли обратно в дыру и пошли спать, только

руки у нас были все ободранные. Том очень радовался, говорил, что еще

никогда у него не было такой веселой игры и такой богатой пищи для ума; и

если бы только он узнал, как это сделать, он бы всю жизнь в нее играл, а

потом завещал бы нашим детям освободить Джима, потому что Джим, конечно,

со временем привыкнет и ему все больше и больше будет здесь нравиться. Он

сказал, что это дело можно растянуть лет на восемьдесят и поставить

рекорд. И тогда все, кто в нем участвовал, прославятся, и мы тоже

прославимся.

Утром мы пошли к поленнице и изрубили подсвечник топором на мелкие части,

и Том положил их вместе с ложкой к себе в карман. Потом мы пошли к

негритянским хижинам, и, пока я разговорами отводил негру глаза, Том

засунул кусок подсвечника в маисовую лепешку, которая лежала в миске для

Джима, а после того мы проводили Ната к Джиму, чтобы посмотреть, что

получится. И получилось замечательно: Джим откусил кусок лепешки и чуть не

обломал все зубы - лучше и быть не могло. Том Сойер сам так сказал. Джим и

виду не подал, сказал, что это, должно быть, камешек или еще что-нибудь

попалось в хлебе - это бывает, знаете ли, - только после этого он никогда

ничего не кусал так прямо, а сначала всегда возьмет и потыкает вилкой

местах в трех-четырех.

И вот стоим мы в темноте, как вдруг из-под Джимовой кровати выскакивают

две собаки, а там еще и еще, пока не набралось штук одиннадцать, так что

прямо-таки негде было повернуться. Ей-богу, мы забыли запереть дверь в

пристройке! А негр Нат как заорет: "Ведьмы!" - повалился на пол среди

собак и стонет, точно помирать собрался. Том распахнул дверь настежь и

выкинул на двор кусок мяса из Джимовой миски; собаки бросились за мясом, а

Том в одну секунду выбежал, тут же вернулся и захлопнул дверь, - и я

понял, что дверь в сарайчик он тоже успел прикрыть, - а потом стал

обрабатывать негра - все уговаривал его, утешал и расспрашивал, уж не

померещилось ли ему что-нибудь. Негр встал, поморгал глазами и говорит:

- Мистер Сид, вы небось скажете, что я дурак; только помереть мне на этом

самом месте, если я своими глазами не видел целый мильон собак, или

чертей, или я уж не знаю кого! Ей-богу, видел! Мистер Сид, я их

чувствовал, - да, сэр! - они по мне ходили, по всему телу. Ну, попадись

только мне в руки какая-нибудь ведьма, пускай хоть бы один-единственный

разок, - уж я бы ей показал! А лучше оставили бы они меня в покое, больше

я ничего не прошу.

Том сказал:

- Ладно, я тебе скажу, что я думаю. Почему они сюда прибегают всякий раз,

когда этот беглый негр завтракает? Потому что есть хотят - вот почему. Ты

им испеки заколдованный пирог - вот что тебе надо сделать.

- Господи, мистер Сид, да как же я испеку такой пирог? Я и не знаю, как

его печь. Даже и не слыхивал отродясь про такие пироги.

- Ну что ж, тогда придется мне самому печь.

- Неужто испечете, голубчик? Испеките, да я вам за это что угодно - в

ножки поклонюсь, вот как!

- Ладно уж, испеку, раз это для тебя: ты ведь к нам хорошо относился,

беглого негра нам показал. Только уж смотри будь поосторожней. Когда мы

придем, ты повернись к нам спиной, и боже тебя упаси глядеть, что мы будем

класть в миску! И когда Джим будет вынимать пирог, тоже не гляди - мало ли

что может случиться, я почем знаю! А главное, не трогай ничего

заколдованного.

- Не трогать? Да господь с вами, мистер Сид! Я и пальцем ни до чего не

дотронусь, хоть озолоти меня!