Глава XXIV

На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшему ивняком островку

посредине реки, а на том и на другом берегу стояли городишки, и герцог с

королем начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим сказал герцогу,

что, он надеется, это не займет много времени, - уж очень ему надоело и

трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.

Понимаете, нам приходилось все-таки связывать Джима веревкой, когда мы

оставляли его одного: ведь если бы кто-нибудь на него наткнулся и увидел,

что никого с ним нет и он не связан, так не поверил бы, что он беглый

негр. Ну и герцог тоже сказал, что, конечно, нелегко лежать целый день

связанным и что он придумает какой-нибудь способ обойтись без этого.

Голова у него работала здорово, у нашего герцога, он живо сообразил, как

это устроить. Он одел Джима в костюм короля Лира - длинный халат из

занавесочного ситца, седой парик и борода из конского волоса; потом взял

свои театральные краски и вымазал Джиму шею, лицо, руки и все сплошь

густой синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что он стал похож

на утопленника, пролежавшего в воде целую неделю. Провалиться мне, но

только страшней этого я ничего не видел. Потом герцог взял дощечку и

написал на ней:

Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается - и приколотил эту

дощечку к палке, а палку поставил перед шалашом, шагах в четырех от него.

Джим был доволен. Он сказал, что это куда лучше, чем лежать связанному по

целым дням и трястись от страха, как только где-нибудь зашумит. Герцог

советовал ему не стесняться и вести себя поразвязнее: а если ктонибудь

вздумает совать нос не в свое дело, пускай Джим выскочит из шалаша и

попляшет немножко, пускай взвоет разика два, как дикий зверь, - небось

тогда живо уберутся и оставят его в покое. Это он в общем рассудил

правильно; но только не всякий стал бы дожидаться, пока Джим завоет. Если

бы еще он был просто похож на покойника, а то куда там - много хуже!

Нашим жуликам хотелось опять пустить в ход "Жирафа" - уж очень прибыльная

была штука, только они побаивались: а вдруг слухи за это время дошли уже и

сюда? Больше ничего подходящего им в голову не приходило, и в конце концов

герцог сказал, что полежит и подумает часа два, нельзя ли какнибудь

околпачить арканзасский городок; а король решил заглянуть в городок на

другом берегу - без всякого плана, просто так, положившись в смысле

прибыли на провидение, а по-моему - на сатану. Все мы купили новое платье

там, где останавливались прошлый раз; и теперь король сам оделся во все

новое и мне тоже велел одеться. Я, конечно, оделся. Король был во всем

черном и выглядел очень парадно и торжественно. А я до сих пор и не знал,

что платье так меняет человека. Раньше он был похож на самого что ни на

есть распоследнего забулдыгу, а теперь, как снимет новую белую шляпу да

раскланяется с этакой улыбкой, - ну будто только что вышел из ковчега:

такой на вид важный, благочестивый и добродетельный, ни дать ни взять -

сам старик Ной.

Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У берега, чуть пониже

мыса, милях в трех от городка, стоял большой пароход; он стоял уже часа

два: грузился. Король и говорит:

- Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из Сент-Луиса,

или Цинциннати, или еще из какого-нибудь большого города. Греби к

пароходу, Гекльберри: мы на нем доедем до городка.

Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал кататься на пароходе. Я подъехал

к берегу в полумиле от городка и повел лодку вдоль крутого обрыва по тихой

воде. Довольно скоро мы наткнулись на этакого славного, простоватого с

виду деревенского паренька, который сидел на бревне, утирая пот с лица,

потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ковровых саквояжа.

- Поверни-ка челнок к берегу, - сказал король. (Я повернул.) - Куда это вы

направляетесь, молодой человек?

- В Орлеан, жду парохода.

- Садитесь ко мне, - говорит король. - Погодите минутку: мой слуга поможет

вам внести вещи... Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус! (Это, вижу, он

мне говорит.)

Я помог, потом мы втроем поехали дальше. Молодой человек был очень

благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи по такой

жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что ехал вниз по

реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь хочет

подняться на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым знакомым

на ферме. Молодой человек сказал:

- Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно, мистер Уилкс, и

запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно быть, не он

- зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?

- Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется, мне следует

прибавить: его преподобие Александер Блоджет, - ведь я смиренный служитель

божий. Но как бы то ни было, мне все-таки прискорбно слышать, что мистер

Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существенного.

Надеюсь, этого не случилось?

- Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он все равно

получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это, может,

и ничего, кто ж его знает, а вот брат все на свете отдал бы, лишь бы

повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чем другом говорить не мог

последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма он и

вовсе никогда не видел - это глухонемого-то, - Уильяму всего лет тридцать

- тридцать пять. Только Питер и Джордж сюда приехали; Джордж был женат, он

умер в прошлом году, и жена его тоже. Теперь остались в живых только Гарви

с Уильямом, да и то, как я уже говорил, они опоздали приехать.

- А кто-нибудь написал им?

- Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что заболел; он так и

говорил, что на этот раз ему не поправиться. Видите ли, он уже совсем

состарился, а дочки Джорджа еще молоденькие и ему не компания, кроме разве

Мэри Джейн, - это та, рыженькая; ну и выходит, что, как умерли Джордж и

его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожалуй, и жить больше

не хотелось. Уж очень он рвался повидать Гарви, и Уильяма тоже, само

собой: не охотник он был до завещаний - бывают такие люди. Он оставил

Гарви письмо, там сказано, где он спрятал свои деньги и как разделить

остальное имущество, чтобы девочки Джорджа не нуждались ни в чем, - сам-то

Джордж ничего не оставил. А кроме этого письма, он так-таки ничего и не

написал, не могли его заставить.

- Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он живет?

- О, живет-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и в Америке

никогда не бывал... Может, не успел собраться, а может, и письма не

получил совсем, почем знать!

- Жаль, жаль, что он так и не повидался с братьями перед смертью, бедняга!

Так, значит, вы едете в Орлеан?

- Да, но только это еще не все. В среду я уезжаю на пароходе в

Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живет.

- Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я бы и сам с

удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?

- Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне - пятнадцать, а Джоанне еще нет

четырнадцати - это та, что с заячьей губой и хочет заниматься добрыми

делами.

- Бедняжки! Каково им остаться одним на свете!

- Да нет, могло быть и хуже! У старика Питера есть друзья, они не дадут

девочек в обиду. Там и Гобсон - баптистский проповедник, и дьякон Лот

Хови, и Бен Рэкер, и Эбнер Шеклфорд, и адвокат Леви Белл, и доктор

Робинсон, и их жены, и вдова Бартли... и... да много еще, только с этими

Питер был всего ближе и писал о них на родину, так что Гарви знает, где

ему искать друзей, когда сюда приедет.

А старик все расспрашивал да расспрашивал, пока не вытянул из паренька все

дочиста. Провалиться мне, если он не разузнал всю подноготную про этот

самый город и про Уилксов тоже: и чем занимался Питер - он был кожевник, и

Джордж - а он был плотник, и Гарви - а он проповедник в какой-то секте, и

много еще чего. Потом и говорит:

- А почему это вы шли пешком до самого парохода?

- Потому что это большой орлеанский пароход и я боялся, что он здесь не

остановится. Если пароход сидит глубоко, он не останавливается по

требованию. Пароходы из Цинциннати останавливаются, а этот идет из

Сент-Луиса.

- А что, Питер Уилкс был богатый?

- Да, очень богатый: у него были и дома, и земля; говорят, после него

остались еще тысячи три-четыре деньгами, спрятанные где-то.

- Когда, вы сказали, он умер?

- Я ничего не говорил, а умер он вчера ночью.

- Похороны, верно, завтра?

- Да, после полудня.

- Гм! Все это очень печально; но что же делать, всем нам придется

когда-нибудь умереть. Так что нам остается только готовиться к этому часу:

тогда мы можем быть спокойны.

- Да, сэр, это самое лучшее. Мать тоже всегда так говорила.

Когда мы причалили к пароходу, погрузка уже кончилась, и скоро он ушел.

Король ничего не говорил насчет того, чтобы подняться на борт; так мне и

не удалось прокатиться на пароходе. Когда пароход ушел, король заставил

меня грести еще с милю, а там вылез на берег в пустынном месте и говорит:

- Поезжай живей обратно да доставь сюда герцога и новые чемоданы. А если

он поехал на ту сторону, верни его и привези сюда. Да скажи ему, чтобы

оделся как можно лучше. Ну, теперь ступай!

Я уже понял, что он затевает, только, само собой, ничего не сказал. Когда

я вернулся вместе с герцогом, мы спрятали лодку, а потом они уселись на

бревно, и король ему все рассказал - все, что говорил молодой человек, от

слова до слова. И все время, пока рассказывал, он старался выговаривать,

как настоящий англичанин; получалось очень даже неплохо для такого неуча.

У меня так не выйдет, я даже и пробовать не хочу, а у него и вправду

получалось очень хорошо. Потом он спросил:

- А как вы насчет глухонемых, ваша светлость?

Герцог сказал, что в этом можно на него положиться: он играл глухонемых на

театральных подмостках. И мы стали ждать парохода.

Около середины дня прошли два маленьких парохода, но они были не с

верховьев реки, а потом подошел большой, и король с герцогом его

остановили. За нами выслали ялик, и мы поднялись на борт; оказалось, что

пароход шел из Цинциннати, в когда капитан узнал, что нам нужно проехать

всего четырепять миль, то просто взбесился и принялся ругать нас на чем

свет стоит, грозился даже, что высадит. Но король не растерялся, он сказал:

- Если джентльмены могут заплатить по доллару за милю, с тем чтоб их взяли

на пароход и потом доставили на берег в ялике, то почему же пароходу не

довезти их, верно?

Тогда капитан успокоился и сказал, что ладно, довезет; а когда мы

поравнялись с городом, то спустили ялик и переправили нас туда. Человек

двадцать сбежалось на берег, завидев ялик. И когда король спросил: "Не

может ли кто-нибудь из вас, джентльмены, показать мне, где живет мистер

Питер Уилкс?" - они стали переглядываться и кивать друг другу головой,

словно спрашивая: "А что я вам говорил?" Потом один из них сказал очень

мягко и деликатно:

- Мне очень жаль, сэр, но мы можем только показать вам, где он жил вчера

вечером.

Никто и мигнуть не успел, как негодный старикашка совсем раскис,

прислонился к этому человеку, уперся ему подбородком в плечо и давай

поливать ему спину слезами, а сам говорит:

- Увы, увы! Бедный брат! Он скончался, а мы так и не повидались с ним! О,

как это тяжело, как тяжело!

Потом оборачивается, всхлипывая, и делает какие-то идиотские знаки

герцогу, показывая ему что-то на пальцах, и тот тоже роняет чемодан и

давай плакать, ей-богу! Я таких пройдох еще не видывал, и если они не

самые отъявленные жулики, тогда я уж не знаю, кто жулик.

Все собрались вокруг, стали им сочувствовать, утешали их разными ласковыми

словами, потащили в гору их чемоданы, позволяли им цепляться за себя и

обливать слезами, а королю рассказывали про последние минуты его брата, и

тот все пересказывал на пальцах герцогу, и оба они так горевали о покойном

кожевнике, будто потеряли двенадцать апостолов. Да будь я негром, если

когда-нибудь видел хоть что-нибудь похожее! Просто делалось стыдно за род

человеческий.