Глава xli

Доктор, когда я его разбудил, оказался старичком, таким приятным и добрым

с виду. Я рассказал ему, что мы с братом вчера охотились на Испанском

острове, нашли там плот и остались на нем ночевать, а около полуночи брат,

должно быть, толкнул во сне ружье, оно выстрелило, и пуля попала ему в

ногу; так вот мы просим доктора поехать туда и перевязать рану, только

ничего никому не говорить, потому что мы хотим вернуться домой нынче

вечером, а наши родные еще ничего не знают.

- А кто ваши родные? - спрашивает он.

- Фелпсы, они живут за городом.

- Ах, вот как! - говорит он; потом помолчал немного и спрашивает: - Так

как же это, вы говорите, его ранило?

- Ему что-то приснилось, - говорю, - и ружье выстрелило.

- Странный сон, - говорит доктор.

Он зажег фонарь, собрал, что нужно, в сумку, и мы отправились. Только

когда доктор увидел мой челнок, он ему не понравился: для одного, говорит,

еще туда-сюда, а двоих не выдержит.

Я ему говорю:

- Да вы не бойтесь, сэр, он нас и троих отлично выдержал.

- Как это - троих?

- Так: меня и Сида, а еще... а еще ружья, вот я что хотел сказать.

- Ах, так, - говорит он.

Он все-таки поставил ногу на борт, попробовал челнок, а потом покачал

головой и сказал, что постарается найти что-нибудь поосновательнее. Только

все другие лодки были на цепи я на замке, и он взял мой челнок, а мне

велел подождать, пока он не вернется, или поискать другую лодку, а то,

если я хочу, Пойти домой и подготовить родных к такому сюрпризу. Я сказал,

что нет, не хочу, потом объяснил ему, как найти плот, и он уехал.

И тут мне пришла в голову одна мысль. А что, думаю, может ли он вылечить

Тома так сразу - как говорится, не успеет овца хвостом махнуть? Вдруг ему

на это понадобится дня тричетыре? Как мне тогда быть? Сидеть тут,

дожидаться, пока он всем разболтает? Нет, сэр! Я знаю, что сделаю. Подожду

его, а если он вернется и скажет, что ему еще раз нужно туда съездить, я

тоже с ним отправлюсь, - все равно, хотя бы вплавь, а там мы его возьмем

да и свяжем, оставим на плоту и поплывем по реке; а когда Тому он будет

больше не нужен, дадим ему, сколько это стоит, или все, что у нас есть, и

высадим на берег.

Я забрался на бревна - хотел выспаться; а когда проснулся" солнце стояло

высоко у меня над головой. Я вскочил и скорей к доктору, но у него дома

мне сказали, что он уехал к больному еще ночью и до сих пор не

возвращался. Ну, думаю, значит, дела Тома плохи, надо поскорей

переправляться на остров. Иду от доктора - и только повернул за угол,

чуть-чуть не угодил головой в живот дяде Сайласу!

- Том, это ты? Где же ты был все это время, негодный мальчишка? - говорит

он.

- Нигде я не был, - говорю, - просто мы ловили беглого негра вместе с

Сидом.

- А куда же вы все-таки пропали? - говорит он. - Твоя тетка очень

беспокоилась.

- Зря она беспокоилась, - говорю, - ничего с нами не случилось. Мы

побежали за людьми и за собаками, только они нас обогнали, и мы их

потеряли из виду, а потом нам показалось, будто они уже за рекой; мы взяли

челнок и переправились на ту сторону, но только никого там не нашли и

поехали против течения; сначала все держались около берега, а потом устали

и захотели спать; тогда мы привязали челнок и легли и только час назад

проснулись и переправились сюда. Сид пошел на почту - узнать, нет ли чего

нового, а я вот только разыщу чегонибудь нам поесть, и потом мы вернемся

домой.

Мы вместе с дядей Сайласом зашли на почту "за Сидом", но, как я и полагал,

его там не оказалось; старик получил какое-то письмо; потом мы подождали

еще немножко, но Сид так и не пришел; тогда старик сказал: "Поедем-ка

домой, Сид вернется пешком или на лодке, когда ему надоест шататься, а мы

поедем на лошади!" Мне он так и не позволил остаться и подождать Сида:

говорит, это ни к чему, надо скорей домой, пускай тетя Салли увидит, что с

нами ничего не случилось.

Когда мы вернулись домой, тетя Салли до того обрадовалась мне - и

смеялась, и плакала, и обнимала меня, и даже принималась колотить, только

совсем не больно; обещала и Силу тоже задать, когда он вернется.

А в доме было полным-полно гостей: все фермеры с женами у нас обедали, и

такой трескотни я еще никогда не слыхал. Хуже всех была старуха Гочкис,

язык у нее молол без умолку.

- Ну, - говорит, - сестра Фелпс, видела я этот сарай и думаю, что ваш негр

полоумный. Говорю сестре Демрел: "А что я говорила, сестра Демрел? Ведь он

полоумный, - так и сказала, этими самыми словами: вы все меня слыхали, -

он полоумный, говорю, по всему видать. Взять хоть этот самый жернов, - и

не говорите мне лучше! Чтобы человек в здравом уме да стал царапать всякую

чушь на жернове? С чего бы это? - говорю. Здесь такой-то разорвал свое

сердце, а здесь такой-то утомлялся тридцать семь лет и прочее, побочный

сын какого-то Людовика... забыла, как его фамилия... ну просто чушь!

Совсем рехнулся, говорю". Так с самого начала и сказала, и потом говорила,

и сейчас говорю, и всегда буду говорить: этот негр совсем полоумный,

чистый Навуходоносор, говорю...

- А лестница-то из тряпок, сестра Гочкис! - перебила старуха Демрел.

- Ну для чего она ему понадобилась, скажите на милость?

- Вот это самое я и говорила сию минуту сестре Оттербек, она вам может

подтвердить. "А веревочная-то лестница?" - говорит. А я говорю: "Вот

именно, на что она ему", говорю. А сестра Оттербек и говорит...

- А как же все-таки этот жернов туда попал? И кто прокопал эту самую дыру?

И кто...

- Вот это самое я и говорю, брат Пенрод! Я только что сказала...

передайте-ка мне блюдце с патокой... только что я сказала сестре Данлеп,

вот только сию минуту! "Как же это они ухитрились втащить туда жернов?" -

говорю. "И ведь без всякой помощи, заметьте, никто не помогал! Вот

именно!.." - "Да что вы, говорю, как можно, чтобы без помощи, говорю,

кто-нибудь да помогал, говорю, да еще и не один помогал, говорю; этому

негру человек двадцать помогали, говорю; доведись до меня, я бы всех

негров тут перепорола, до единого, а уж разузнала бы, кто это сделал,

говорю; да мало того... "

- Вы говорите - человек двадцать! Да тут и сорок не управились бы. Вы

только посмотрите: и пилы понаделаны из ножей, и всякая штука, а ведь

столько со всем этим возни! Ведь такой пилой ножку у кровати отпилить - и

то десятерым надо целую неделю возиться. А негра-то на кровати видели? Из

соломы сделан. А видели вы...

- И не говорите, брат Хайтауэр! Я вот только что сказала это самое брату

Фелпсу. Он говорит: "Ну, что вы думаете, сестра Гочкис?" - "Насчет чего

это?" - говорю. "Насчет этой мой ножки: как это так ее перепилили?" -

говорит. "Что думаю? Не сама же она отвалилась, говорю, кто-нибудь ее да

отпилил, говорю. Вот мое мнение, а там думайте, что хотите, говорю, а

только мое мнение вот такое, а если кто думает подругому, и пускай его

думает, говорю, вот и все". Говорю сестре Данлеп: "Вот как, говорю... "

- Да этих самых негров тут, должно быть, полон дом собрался, и не меньше

месяца им надо было по ночам работать, чтобы со всем этим управиться,

сестра Фелпс. Взять хоть эту рубашку - вся сплошь покрыта тайными

африканскими письменами, и все до последнего значка написано кровью!

Должно быть, целая шайка тут орудовала, да еще сколько времени! Я бы двух

долларов не пожалел, чтобы мне все это разобрали и прочли; а тех негров,

которые писали, я бы отстегал как следует...

- Вы говорите - ему помогали, брат Марплз? Еще бы ему помогали! Пожили бы

у нас в доме это время, сами увидели бы. А сколько всего они у нас

потаскали, - ну все тащили, только под руку подвернется! И ведь заметьте

себе - мы жили все время. Эту самую рубашку стянули прямо с веревки. А ту

простыню, из которой у них сделана веревочная лестница, они уж я и не

помню сколько раз таскали! А муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а старую

сковородку - где это мне теперь все упомнить? А мое новое ситцевое платье!

Мы ведь мы с Сайласом и Том с Сидом день и ночь за ними следили, я вам уже

говорила, да так ничего и не выследили. И вдруг в самую последнюю минуту -

нате вам! - проскользнули у нас под носом и провели нас, да и не нас

одних, а еще и целую шайку бандитов с индейской территории, и преспокойно

удрали с этим самым негром, - а ведь за ними по пятам гнались шестнадцать

человек и двадцать две собаки! Разве черти какие-нибудь могли бы так ловко

управиться, да и то едва ли. По-моему, это и были черти; ведь вы знаете

наших собак - очень хорошие собаки, лучше ни у кого нет, - так они даже и

на след напасть не могли ни единого раза! Вот и объясните мне кто-нибудь,

в чем тут дело, если можете!

- Да, это, знаете ли...

- Боже ты мой, вот уж никогда...

- Помилуй господи, не хотел бы я быть...

- Домашние воры, а еще и...

- Я бы в таком доме побоялась жить, упаси меня бог!

- Побоялись бы жить! Я и сама боялась - и спать ложиться и вставать

боялась, не смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они только не

украли... можете себе представить, так меня трясло от страха вчера, когда

стало подходить к полуночи! Вот вам бог свидетель, я уже начала бояться,

как бы они детей не украли. Вот до чего допила, последний рассудок

потеряла! Сейчас, днем, все это кажется довольно глупо, а тогда думаю: как

это мои бедные Том с Сидом спят там наверху одни в комнате? И, господь

свидетель, до того растревожилась, что потихоньку пробралась наверх и

заперла их на ключ! Взяла да и заперла. И всякий бы на моем месте запер.

Потому что, вы знаете, когда вот так боишься - чем дальше, тем хуже, час

от часу становится не легче, в голове все путается, - вот и делаешь бог

знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком да оставалась бы

там одна в комнате, а дверь не заперта...

Она замолчала и как будто задумалась, а потом медленно повернулась в мою

сторону и взглянула на меня; ну, тут я встал и вышел прогуляться. Говорю

себе: "Я, пожалуй, лучше сумею объяснить, почему сегодня утром нас не

оказалось в комнате, если отойду в сторонку и подумаю, как тут быть". Так

я и сделал. Но далеко уйти я не посмел, а то, думаю, еще пошлет

кого-нибудь за мной. Потом, попозже, когда гости разошлись, я к ней пришел

и говорю, что нас с Сидом разбудили стрельба и шум; нам захотелось

поглядеть, что делается, а дверь была заперта, вот мы и спустились по

громоотводу, оба ушиблись немножко и больше никогда этого делать не будем.

Ну, а дальше я ей рассказал все то, что рассказывал дяде Сайласу; а она

сказала, что прощает нас, да, может, особенно и прощать нечего - другого

от мальчишек ждать не приходится, все они озорники порядочные, насколько

ей известно; и раз ничего плохого из этого не вышло, то надо не

беспокоиться и не сердиться на то, что было и прошло, а благодарить бога

за то, что мы живы и здоровы и никуда не пропали. Она поцеловала меня,

погладила по голове, а потом задумалась и стала какая-то скучная - и вдруг

как вздрогнет, будто испугалась:

- Господи помилуй, ночь на дворе, а Сида все еще нету! Куда он мог

пропасть?

Вижу, случай подходящий, я вскочил и говорю:

- Я сбегаю в город, разыщу его.

- Нет уж, пожалуйста, - говорит. - Оставайся, где ты есть. Довольно и

того, что один пропал. Если он к ужину не вернется, поедет твой дядя.

Ну, к ужину он, конечно, не вернулся, и дядя уехал в город сейчас же после

ужина.

Часам к десяти дядя вернулся, немножко встревоженный - он даже и следов

Тома не отыскал. Тетя Салли - та очень встревожилась, а дядя сказал, что

пока еще рано горевать: "Мальчишки - они и есть мальчишки; вот увидишь, и

этот утром явится живой и здоровый". Пришлось ей на этом успокоиться. Но

она сказала, что не будет ложиться, подождет его все-таки и свечу гасить

не будет, чтобы ему было видно. " А потом, когда я лег в постель, она тоже

пошла со мной и захватила свою свечку, укрыла меня и ухаживала за мной,

как родная мать; мне даже совестно стало, я и в глаза ей смотреть же мог;

а она села ко мне на кровать и долго со мной разговаривала: все твердила,

какой хороший мальчик наш Сид, и никак не могла про него наговориться и то

и дело спрашивала ценя, как я думаю: не заблудился ли он, не ранен ли, а

может, утонул, может быть, лежит в эту самую минуту где-нибудь раненый или

убитый, а она даже не знает, где он... И тут у нее слезы закапали, а я ей

все повторяю, что ничего с Сидом не слупилось и к утру он, наверно,

вернется домой; а она меня то погладит по руке, а то поцелует, велит

повторить это еще раз и еще, потому что ей от этого легче, уж очень она

беспокоится. А когда она уходила, то посмотрела мне в глаза так

пристально, ласково и говорит:

- Дверь я не стану запирать, Том. Конечно, есть и окно я громоотвод,

только ты ведь послушаешься - не уйдешь? Ради меня!

Уж как мне хотелось удрать, посмотреть, что делается с Томом, я так и

собирался сделать, но после этого я не мог уйти, Даже за полцарства.

Тетя Салли все не шла у меня из головы, и Том тоже, так это я спал очень

плохо. Два раза я спускался ночью по громоотводу, обходил дом кругом и

видел, что она все сидит у окна, усмотрит на дорогу и плачет, а возле нее

свечка; мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать, только ничего

нельзя было; дай, думаю, хоть поклянусь, что никогда больше не буду ее

ворчать. А в третий раз я проснулся уже на рассвете, спустился вниз; гляжу

- а тетя Салли все сидит там, и свечка у нее догорает, а она уронила свою

седую голову на руку - и спит.