Глава XV

Мы думали, что за три ночи доберемся до Каира5, на границе штата Иллинойс,

где Огайо впадает в Миссисипи, - только этого мы и хотели. Плот мы

продадим, сядем на пароход и поедем вверх по Огайо: там свободные штаты, и

бояться нам будет нечего.

Ну а на вторую ночь спустился туман, и мы решили причалить к заросшему

кустами островку, - не ехать же дальше в тумане! А когда я подъехал в

челноке к кустам, держа наготове веревку, гляжу - не к чему даже и

привязывать плот: торчат одни тоненькие прутики. Я обмотал веревку вокруг

одного куста поближе к воде, но течение здесь было такое сильное, что куст

вырвало с корнями и плот понесло дальше. Я заметил, что туман становится

все гуще и гуще, и мне стало так неприятно и жутко, что я, кажется, с

полминуты не мог двинуться с места, да и плота уже не было видно: в

двадцати шагах ничего нельзя было разглядеть. Я вскочил в челнок,

перебежал на корму, схватил весло и начал отпихиваться. Челнок не

поддавался. Я так спешил, что позабыл его отвязать. Поднявшись с места, я

начал развязывать веревку, только руки у меня тряслись от волнения, и я

долго ничего не мог поделать.

Отчалив, я сейчас же пустился догонять плот, держась вдоль отмели. Все шло

хорошо, пока она не кончилась, но в ней не было и шестидесяти шагов в

длину, а после того я влетел в густой белый туман и потерял всякое

представление о том, где нахожусь.

Грести, думаю, не годится: того гляди, налечу на отмель или на берег; буду

сидеть смирно, и пускай меня несет по течению; а все-таки невмоготу было

сидеть сложа руки. Я крикнул и прислушался. Откуда-то издалека донесся

едва слышный крик, и мне сразу стало веселей. Я стрелой полетел в ту

сторону, а сам прислушиваюсь, не раздастся ли крик снова. Опять слышу

крик, и оказывается, я еду совсем не туда, а забрал вправо. А в следующий

раз, гляжу, я забрал влево и опять недалеко уехал, потому что все кружил

то в одну, то в другую сторону, а крик-то был слышен все время прямо

передо мной.

Думаю: хоть бы этот дурак догадался бить в сковородку да колотил бы все

время; но он так и не догадался, и эти промежутки тишины между криками

сбивали меня с толку. А я все греб и греб - и вдруг слышу крик позади

себя. Тут уж я совсем запутался. Или это кто-нибудь другой кричит, или я

повернул кругом.

Я бросил весло. Слышу, опять кричат, опять позади меня, только в другом

месте, и теперь крик не умолкал, только все менял место, а я откликался,

пока крик не послышался опять впереди меня; тогда я понял, что лодку

повернуло носом вниз по течению и, значит, я еду куда надо, если это Джим

кричит, а не какой-нибудь плотовщик. Когда туман, я плохо разбираюсь в

голосах, потому что в тумане не видно и не слышно по-настоящему, все

кажется другим и звучит по-другому.

Крик все не умолкал, и через какую-нибудь минуту я налетел на крутой берег

с большими деревьями, похожими в тумане на клубы дыма; меня отбросило

влево и понесло дальше, между корягами, где бурлила вода - такое быстрое

там было течение.

Через секунду-другую я снова попал в густой белый туман, кругом стояла

тишина. Теперь я сидел неподвижно, слушая, как бьется мое сердце, и,

кажется, даже не дышал, пока оно не отстукало сотню ударов.

И вдруг я понял, в чем дело, и махнул на все рукой. Этот крутой берег был

остров, и Джим теперь был по другую его сторону. Это вам не отмель,

которую можно обогнуть за десять минут. На острове рос настоящий большой

лес, как и полагается на таком острове; он был, может, в пять-шесть миль

длиной и больше чем в полмили шириной.

Минут, должно быть, пятнадцать я сидел тихо, насторожив уши. Меня,

разумеется, уносило вниз по течению со скоростью четыре-пять миль в час,

по этого обыкновенно не замечаешь, - напротив, кажется, будто лодка стоит

на воде неподвижно; а если мелькнет мимо коряга, то даже дух захватывает,

думаешь: вот здорово летит коряга! А что сам летишь, это и в голову не

приходит. Если вы думаете, что ночью на реке, в тумане, ничуть не страшно

и не одиноко, попробуйте сами хоть разок, тогда узнаете.

Около получаса я все кричал время от времени; наконец слышу, откуда-то

издалека доносится отклик; я попробовал плыть на голос, только ничего не

вышло: я тут же попал, должно быть, в целое гнездо островков, потому что

смутно видел их по обеим сторонам челнока - то мелькал узкий проток между

ними, а то, хоть и не видно было, я знал, что отмель близко, потому что

слышно было, как вода плещется о сушняк и всякий мусор, прибитый к берегу.

Тут-то, среди отмелей, я сбился и не слышал больше крика; сначала

попробовал догнать его, но это было хуже, чем гоняться за блуждающим

огоньком. Я еще никогда не видел, чтобы звук так метался и менял место так

быстро и так часто.

Я старался держаться подальше от берега, и раз пять-шесть мне пришлось

сильно оттолкнуться от него, чтобы не налететь на островка; я подумал, что

и плот, должно быть, то и дело наталкивается на берег, а не то он дав но

уплыл бы вперед и крика не было бы слышно: его несло быстрее челнока.

Немного погодя меня как будто опять вынесло на открытое место, только

никаких криков я больше ниоткуда не слышал. Я так и подумал, что Джим

налетел на корягу и теперь ему крышка. Я здорово устал и решил лечь на дно

челнока и больше ни о чем не думать. Засыпать, я, конечно, не собирался,

только мне так хотелось спать, что глаза сами собой закрывались; ну,

говорю себе, вздремну хоть на минутку.

Я, должно Сыть, задремал не на одну минутку, потому что, когда я

проснулся, звезды ярко сияли, туман рассеялся, и меня несло кормой вперед

по большой излучине реки. Сначала я никак не мог попять, где я; мне

казалось, что - все это я вижу во сне; а когда начал что-то припоминать,

то смутно, словно прошлую неделю.

Река тут была страшно широкая, и лес по обоим берегам рос густой-прегустой

и высокий-превысокий, стена стеной, насколько я мог рассмотреть при

звездах. Я поглядел вниз по течению и увидел черное пятно на воде. Я

погнался за пим, а когда догнал, то это оказались всего-навсего связанные

вместе два бревна. Потом увидел еще пятно и за ним тоже погнался, потом

еще одно, - и на этот раз угадал правильно: это был плот.

Когда я добрался до плота, Джим сидел и спал, свесив голову на колони, а

правую руку положив на весло. Другое весло было сломано, и весь плот

занесло илом, листьями и сучками. Значит, и Джим тоже попал в переделку.

Я привязал челнок, улегся на плоту под самым носом у Джима, начал зевать,

потягиваться, потом говорю:

- Эй, Джим, разве я уснул? Чего ж ты меня не разбудил?

- Господи помилуй! Никак это ты, Гек? И ты не помер и не утонул - ты опять

здесь? Даже не верится, сынок, просто не верится! Дай-ка я погляжу на

тебя, сынок, потрогаю. Нет, в самом дело ты по помер! Вернулся живой и

здоровый, такой же, как был, все такой же, слава богу!

- Что это с тобой Джим? Выпил ты, что ли?

- Выпил? Где же я выпил? Когда это мог выпить?

- Так отчего же ты несешь такую чепуху?

- Как чепуху?

- Как? А чего же ты болтаешь, будто я только что вернулся и будто меня тут

не было?

- Гек... Гек Финн, погляди-ка ты мне в глаза, погляди мне в глаза! Разве

ты никуда не уходил?

- Я уходил? Да что ты это? Никуда я но уходил. Куда мне ходить?

- Послушай, Гек, тут, ей-ей, что-то не ладно, да-да! Может, я не я? Может,

я не тут, а еще где-нибудь? Вот ты что мне скажи!

- По-моему, ты здесь, дело ясное, а вот мозги у тебя набекрень, старый

дуралей!

- У кого - у меня? Нет, ты мне ответь: разве ты не ездил в челноке с

веревкой привязывать плот к кустам на отмели?

- Нет, не ездил. К каким еще кустам? Никаких кустов я не видал.

- Ты не видал кустов на отмели? Ну как же, ведь веревка сорвалась, плот

понесло по реке, а ты остался в челноке и пропал в тумане...

- В каком тумане?

- В каком? В том самом, который был всю ночь. И ты кричал, и я кричал, а

потом мы запутались среди островков и один из нас сбился с дороги, а

другой все равно что сбился, потому что не знал, где находится, - ведь так

было дело? Я же наткнулся на целую кучу этих самых островов и еле оттуда

выбрался, чутьчуть не потонул! Разве не так было дело, сынок, не так

разве? Вот что ты мне скажи!

- Ну, Джим, я тут ничего не понимаю. Никакого я не видел тумана, ни

островов и вообще никакой путаницы не было - ровно ничего! Мы с тобой

сидели всю ночь и разговаривали, и всего-то прошло минут десять, как ты

уснул, да, должно быть, и я тоже. Напиться ты за ото время не мог, значит,

тебе все это приснилось.

- Да как же все это могло присниться в десять минут?

- А все-таки приснилось же, раз ничего этого не было.

- Да как же, Гек, ведь я все это так ясно вижу...

- Не все ли равно, ясно или не ясно. Ничего этого не было. Я-то знаю,

потому что я тут все время был.

Джим молчал минут пять, должно быть, обдумывал. Потом говорит:

- Ну ладно, Гек, может, мне это и приснилось, только убей меня бог, если я

когда-нибудь видел такой удивительный сон. И никогда я так не уставал во

сне, как на этот раз.

- Что ж тут такого! Бывает, что и во сне тоже устаешь. Только это был

вещий сон... Ну-ка, расскажи мне все по порядку, Джим.

Джим пустился рассказывать и рассказал все, как было, до самого конца,

только здорово прикрасил. Потом сказал, что теперь надо "истолковать" сон,

потому что он послан нам в предостережение. Первая отмель - это человек,

который хочет нам добра, а течение - это другой человек, который нас от

него старается отвести.

Крики - это предостережения, которые время от времени посылаются нам

свыше, и если мы не постараемся понять их, они нам принесут несчастье,

вместо того чтобы избавить от беды. Куча островков - это неприятности,

которые грозят нам, если мы свяжемся с нехорошими людьми и вообще со

всякой дрянью; но если мы не будем соваться не в свое дело, не будем с

ними переругиваться и дразнить их, тогда мы выберемся из тумана на

светлую, широкую реку, то есть в свободные штаты, и больше у нас никаких

неприятностей не будет.

Когда я перелез на плот, было совсем темно от туч, но теперь небо опять

расчистилось.

- Ну, ладно, Джим, это ты все хорошо растолковал, - говорю я, - а вот эта

штука что значит?

Я показал ему на сор и листья на плоту и на сломанное весло. Теперь их

отлично было видно.

Джим поглядел на сор, потом на меня, потом опять на сор. Вещий сон так

крепко засел у него в голове, что он никак не мог выбить его оттуда и

сообразить, в чем дело. Но когда Джим сообразил, он поглядел на меня

пристально, уже не улыбаясь, и сказал:

- Что эта штука значит? Я тебе скажу. Когда я устал грести и звать тебя и

заснул, у меня просто сердце разрывалось: было жалко, что ты пропал, а что

будет со мной и с плотом, я даже и не думал. А когда я проснулся и увидел,

что ты опять тут, живой и здоровый, я так обрадовался, что чуть не

заплакал, готов был стать на колени и ноги тебе целовать. А тебе бы только

врать да морочить голову старику Джиму! Это все мусор, дрянь; и дрянь те

люди, которые своим друзьям сыплют грязь на голову и поднимают их на смех.

Он встал и поплелся в шалаш, залез туда и больше со мной не разговаривал.

Но и этого было довольно. Я почувствовал себя таким подлецом, что готов

был целовать ему ноги, лишь бы он взял свои слова обратно.

Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем я переломил себя и пошел

унижаться перед негром; однако я пошел и даже ничуть об этом не жалею и

никогда не жалел. Больше я его не разыгрывал, да и на этот раз не стал бы

морочить ему голову, если бы знал, что он так обидится.